и совсем расстроился. - Почему вас так удивляет мой разговор? Вы ждали
другой разговор? А разве у вас на Лубянке нет образованных людей? Таких,
чтобы могли поговорить с академиком Павловым, с Ольденбургом? Но они имеют
цель. А у меня нет тайной цели. Даю вам честное слово. Меня мучит то, что
мучит вас.
вступать в разговор, не возражать".
Мостовском.
шла бы сегодня наша ужасная война. Мы ваши смертельные враги, да-да. Но
наша победа - это ваша победа. Понимаете? А если победите вы, то мы и
погибнем, и будем жить в вашей победе. Это как парадокс: проиграв войну,
мы выиграем войну, мы будем развиваться в другой форме, но в том же
существе.
кинофильмы, пить водку, писать доклад Гиммлеру, читать книги по
цветоводству, перечитывать письма дочери, баловаться с молодыми девушками,
отобранными с очередного эшелона, либо, приняв лекарство, улучшающее обмен
веществ, спать в своей просторной спальне, вызвал к себе ночью старого,
пропахшего лагерным зловонием русского большевика?
вдруг немец не лжет, вдруг говорит он искренне. Просто человеку захотелось
поговорить.
болезнью, но один не выдержал и говорит, делится, а второй молчит,
затаился, но слушает, слушает.
раскрыл лежащую на столе папку и брезгливо, двумя пальцами, вынул пачку
грязных бумаг. И Мостовской сразу узнал их, - это были каракули
Иконникова.
Иконниковым бумаги, Мостовской придет в смятение...
страницы почти радостно: все стало ясно, идиотически грубо и просто, как и
всегда бывало при полицейских допросах.
обратно к себе.
эту дрянь не вы писали, хотя я и не знаю вашего почерка.
доброжелательно.
одна гадливость к тому, что здесь написано. Вы и мы стоим вместе, а по
другую сторону вот эта дрянь! - и он указал на бумаги Иконникова.
к делу. Эти бумаги? Да, да, они у меня взяты. Вы хотите знать, кто их
передал? Не ваше дело. Может быть, я сам написал их. Может быть, вы велели
своему агенту сунуть их незаметно мне под матрац. Ясно?
есть способы вас заставить отвечать!"
и ясное слово: враг.
и не я. Как мне печально. Подумайте! Кто в наших лагерях, если нет войны,
если нет в них военнопленных? В наших лагерях, если нет войны, сидят враги
партии, враги народа. Знакомые вам люди, они сидят и в ваших лагерях. И
если в спокойное, мирное время наше Управление имперской безопасности
включит в германскую систему ваших заключенных, мы их не выпустим, ваши
контингенты - это наши контингенты.
посадили в лагерь в тридцать седьмом году. Ежов посадил их, и рейхсфюрер
Гиммлер посадил их... Будьте гегельянцем, учитель.
не меньше, чем в наших. Сегодня вас пугает наша ненависть к иудейству.
Может быть, завтра вы возьмете себе наш опыт. А послезавтра мы станем
терпимей. Я прошел длинную дорогу, и меня вел великий человек. Вас тоже
вел великий человек, вы тоже прошли длинную, трудную дорогу. Вы верили,
что Бухарин провокатор? Только великий человек мог вести по этой дороге. Я
тоже знал Рема, я верил ему. Но так надо. И вот меня мучит: ваш террор
убил миллионы людей, и только мы, немцы, во всем мире понимали: так надо!
Совершенно верно! Поймите, как я понимаю. Эта война должна ужасать вас. Не
должен был Наполеон воевать против Англии.
внезапной рези в глазах, то ли хотелось избавиться от этой мучительной
мысли. Ведь сомнения его, быть может, не были знаком слабости, бессилия,
грязной раздвоенности, усталости, неверия. Может быть, эти сомнения,
изредка то робко, то зло вдруг охватывавшие его, и были самым честным,
самым чистым, что жило в нем. А он давил их, отталкивал, ненавидел. Может
быть, в них-то и есть зерно революционной правды? В них динамит свободы!
лишь перестать ненавидеть Чернецова, перестать презирать юродивого
Иконникова! Но нет, нет, еще больше! Нужно отказаться от того, чем жил всю
жизнь, осудить то, что защищал и оправдывал...
революционной страстью своей ненавидеть - лагеря, Лубянку, кровавого
Ежова, Ягоду, Берию! Но мало, - Сталина, его диктатуру!
сражения, а в той, полной змеиного яда, идущей без выстрелов войне,
которую вел против него сейчас гестаповец.
вздохнул. Мысль, на миг ужаснувшая и ослепившая его, обратилась в пыль,
казалась смешной и жалкой. Наваждение длилось несколько секунд. Но неужели
даже на секунду, на долю секунды он мог всерьез усомниться в правоте
великого дела?
Поверьте, кто смотрит на нас с ужасом - и на вас смотрит с ужасом.
своим сомнениям. Не в болото вели они, как думал он раньше, а в пропасть!
перепутала, все смешала. Ах, если б я имел силу распутать эту путаницу.
Иконниковым и Чернецовым мы осилим вас. Мы достаточно сильны, чтобы
расправиться и с вами, и с ними.
пахнут, все обломки, щепа, битый кирпич одинаковы. Не в мусоре нужно
искать существо различия и сходства, а в замысле строителя, в его мысли.
и против английского офицера с бесцветными глазами, спрашивавшего его о
критике марксизма, против омерзительных речей одноглазого, против
раскисляя-проповедника, оказавшегося полицейским агентом, охватила его.
Где, где найдут эти люди идиотов, которые поверят, что есть хоть тень
сходства между социалистическими государствами и фашистской империей?
Лисс, гестаповец, единственный потребитель их гнилого товара. В эти
минуты, как никогда раньше, Михаил Сидорович понял внутреннюю связь между
фашизмом и его агентами.
истребляя подобных людей, он один видел тайное братство фашизма с
фарисеями, проповедниками ложной свободы. И мысль эта казалась ему
настолько очевидной, что он захотел сказать о ней Лиссу, объяснить ему
нелепость его построений. Но он только усмехнулся, он старый воробей, он
не дурак Гольденберг, болтавший о делах народовольцев с прокурором
судебной палаты.
стоявшая под дверью охрана, - он сказал:
сразу вздерните, укокошьте.
беспокоиться.
бессонницей. В чем, в чем причина нашей вражды, я не могу понять ее...
Адольф Гитлер не фюрер, а лакей Стиннесов и Круппов? У вас нет частной
собственности на землю? Фабрики и банки принадлежат народу? Вы
интернационалисты, мы проповедуем расовую ненависть? Мы подожгли, а вы