стрельба смертельная близко, они же привыкли с врагами бороться в условиях,
"приближенных к боевым", как они научились обтекаемо и туманно
обрисовываться, а тут прямо из воды и в заваруху, так ведь и погибнуть
можно.
боевого коллектива. В ней лоцманила иль даже царила под пионерку стриженная,
ликом злая и по-дикому красивая военфельдшер Нелька Зыкова. Санбат
стрелкового полка организовал на левом берегу медицинский пост, владели им
две, всему полку известные подруги -- Фая и Нелька. Фая дежурила на
медпосту, Нелька взялась переправлять в лодке раненых. И сколько же она
может взять в ту лодку раненых? И сколько немцы позволят ей плавать через
реку? И куда грузить, в чем плавить других раненых? И куда делся и жив ли
бравый командир батальона Щусь? С ним, с этим капитаном, вместе тесно, врозь
тошно. Опять им, этим художником -- так уничижительно называл всех прытких
служивых, непокорных людей командир полка Бескапустин Авдей Кондратьевич --
опять заткнул любимцем какую-нибудь дыру родной отец, опять послал его в
самое пекло...
заменить ее на корме, Нелька мигом загрузила свою посудину, поплавив людей
на левый берег. В лодке сноровисто перевязывая раненых, Нелька успокаивала,
утешала тех, кто в этом нуждался, кого и матом крыла. Нельке и Фае
предстояло работать на переправе до тех пор, пока хватит сил или пока немцы
не разобьют их плавсредство. В лодке могли они переплавить пять, от силы
семь-восемь раненых, остальные тянули к ним руки, будто к святым иконам, --
молили о спасении.
перевязывали, оттаскивали их под навес яра, где уже полным ходом шли
земляные работы. "Шурики" зарывались в берег, издырявленный
ласточками-береговуш- ками, среди этих дырочек выдалбливая себе нору пошире.
паутиной заросшему человеку, умело, по-хозяйски управляющемуся с ранеными и
совершенно не способному к земляной работе. Феликс вымазался в крови, в
грязи, успел поблевать, забредя в воду ниже каменистого мыска, на котором
вразброс, точно пьяные, лежали трупы; их шевелило водой, вымывало из бурого
лохмотья бурую муть, на белом песке насохла рыжая пена. Еще с суда, с
выездного трибунала начавший мелко и согласно кивать головой, Феликс закивал
головой чаще и мельче, отмыл штаны, гимнастерку, зачерпнул ладонью воды,
хлебнул глоток, почувствовал, как холодянкой не промывает, прямо-таки
пронзает нутро. Умылся и, стоя в воде, уставился в пустоту. Так, замерши, и
стоял он, ни о чем не думая, ничего не видя, кивая головой.
лице, -- тебя как зовут?
боевая фамилия. Давай-ка, брат по несчастью, железный Феликс, укладываться.
У вас давно это? -- поинтересовался он, дотронувшись холодными пальцами до
кивающей головы Боярчика.
заменить штрафной.
Очень они юмор обожают.
Тимофей Назарович развел руками, и, пока Феликс углублялся в яр, напарник
его рассказал о себе.
семье потомственных медиков, Тимофей Назарович Сабельников как-то не очень
вникал в ход текущих будней, все убыстряющих свой ход, и по ходу этому все
чаще и стремительней меняющих цвет так, что к началу войны из
революционно-алых они оделялись уже серо-буро-малино- выми, если не черными.
Перед ним мелькало, в основном, два цвета: белый -- больничный, да алый --
кровавый с улицы. Когда в госпиталь привезли, в одиночную палату забросили
растелешенного человека, он не вслушивался в информацию, не вникал, что за
раненый перед ним, он смотрел на рану и видел, что она смертельна. Однако
человек еще жив, и можно попытаться спасти его. Начальник госпиталя,
замполит, неизвестно зачем и для чего существующий при этом госпитале, где,
как и во всех больницах и госпиталях, не хватало санитаров, сестер, нянек и
другого рабочего люду, -- внушали главному хирургу, что он берет на себя
слишком большую ответственность, рискует собой, да это бы ладно -- на войне
все рискуют, он рискует репутацией полевого орденоносного госпиталя.
Непонятливому хирургу, наконец, разъяснили: раненый -- командующий армией,
как раз той армией, которой и принадлежит госпиталь, лучше бы его, раненого,
от греха подальше, отправить на санитарном самолете в тыловой госпиталь, где
не сравнить операционные условия с полевыми, -- там все же профессура,
анестезия, догляд...
солдаты...
нельзя.
тоном произнесенное дружеское внушение.
испустил дух на операционном столе. Начальник госпиталя, замполит и еще
какие-то люди, зачем-то и для чего-то приставленные к госпиталю, умело
устранились от ответственности. Сабельникова судили моментальным, летучим
трибуналом, взяли под ружье. Тот же замполит, справный телом и чистый душой,
в два голоса с начальником госпиталя сочувственно сказали:
прощанье велели на дорогу снарядить доктору рюкзак, в который сунули две
булки хлеба, консервы, бинты, йод.
новую, но уже загрязнившуюся клеенку, произнес Тимофей Назарович. Они легли
рядом, прижавшись боком друг к другу. Боярчик пробовал себя и доктора укрыть
своей телогрейкой, ничего из этой затеи не получалось.
Слышнее сделалось реку, где ухали одиночный и несколько взрывов сразу,
раздавались крики. После взрыва что-то шлепалось и шлепалось на берег, река,
с ночи растревоженная, никак она не могла успокоиться, морщась, хлюпалась,
поблескивала на отмелях, жевала берег, причмокивая. Туманом, все более
густеющим, осаживало на избитую землю плацдарма серо-желтую муть, гасило
цвета и запахи битвы, точнее, бойни, произошедшей на клочке истерзанной
русской земли, где почти тысячу лет назад свершилось великое действо --
крещение народа.
работать, людей спасать, разговаривать с ними, успокаивать и утешать их
говорком со спотычками от сбиваемого нездоровым сердцем дыхания и почти
незаметной картавостью.
котелок на двоих два черпака жидкой картошки, перевитой сивыми нитками
заморской консервы, кирпич хлеба, тоже на двоих, сунули, на этом все
снабженческие действия и кончились. Оружие-то, конечно, выдадут, может быть,
как харчи -- на двоих одну винтовку и по одной обойме патронов на брата, да
и пошлют под огонь, чтобы выявить огневые средства противника. Но вот насчет
пожрать... Феликсу не хотелось болтать, тем более рассказывать о себе, спать
ему хотелось. Напряжение от переправы схлынуло. Землю копал, выдохся -- это
тебе не картинки в клубе рисовать, это фронт, война.
издырявивших берег реки, толковал, что ближние их родственницы --
ласточки-белобрюшки -- и вовсе из грязи строят свои подвесные домики, лепят
их на строениях, ища от хищников соседства с человеком. Кто знает, чего и
сколько переняли они у человека, пора бы и человеку перенять у пташек умение
строить жилье из грязи и оставаться при этом чистым, веселым и дружелюбным.
Феликс слушал говорок доктора, и виделись ему серые пятна отопревших от пара
гнездышек над входом вонючей бердской казармы. Уже месяц, может, и больше,
как улетели птички из Сибири, недавно улетели они и отсюдова...
успели. Жизнь их похожа на веселое развлечение: кружатся над рекою от зари,
ловят в воздухе мошек, хватают капельки с поверхности реки. Э-эх, кабы нам
их крылья, да бескорыстие, да свободу -- чтоб летать повыше, чтоб зениткой
не достали...
останетесь, и после нас продолжится жизнь, да не такая, какую мы творим..."
вслух или уже во сне покаялся Феликс.
Феликс проморгался на свету и увидел в устье береговой дырки какого-то
командира с погонами.
второй? Говорун-то, напарник-то?
которой солдатика, командир стянул к ногам и клеенку. Феликс пошарил вокруг
руками: -- Тут был.
спросил и одновременно утвердил командир.
норку, выскреб из изголовья рюкзачок Сабельникова, заглянул в него -- ни
бинтов, ни йода, ни санитарной сумки там не было. -- Раненым он пошел
помогать.
Акунин Борис
Конюшевский Владислав
Семенова Мария
Бажанов Олег
Посняков Андрей
Куликов Роман