туда, где можно ее найти.
Не успеешь оглянуться - и Эвремонду отрубят голову, а ее все нет. Вот и
вязанье ее здесь, - и стул я для нее заняла, экая досада, прямо хоть плачь!
разгружаться. Служители св. Гильотины, в полном облачении, торжественно
приступают к священнодействию. Трах! - И палач, подхватив голову за волосы,
поднимает ее и показывает толпе. И женщины, которые за минуту до того даже
не подняли глаз от своего вязанья, чтобы взглянуть на эту голову, пока она
еще мыслила и могла что-то сказать, считают: "Одна".
Вязальщицы, все так же не переставая шевелить спицами, считают: "Две!"
стражники снимают швею. Он не выпускает ее руки из своих, он крепко держит
эту терпеливую руку, верный своему обещанию. Он ставит девушку спиной к
грохочущей машине, огромный нож которой с визгом снует вверх и вниз, и она
смотрит на него благодарными глазами.
такая трусиха! Нет у меня совсем мужества! И я не могла бы вознестись
сердцем к тому, кто положил жизнь свою за нас, чтобы мы верили и надеялись.
Должно быть, сам господь бог послал мне вас!
мое, и не бойтесь ничего.
тоже не буду бояться, если это только один миг.
как если бы они были одни; держатся за руки, смотрят в глаза друг другу и
льнут друг к другу сердцами; дети Великой Матери, такие далекие, разные,
сошлись на темной дороге и вместе идут домой припасть к материнской груди и
опочить навек.
неученая... вот я о чем все думаю...
никого у меня больше родных нет, я ее очень люблю. Она меня лет на пять
моложе и живет в деревне далеко отсюда, на юге. По бедности нам пришлось
расстаться, она ничего о моей судьбе не знает - я ведь писать не умею, да и
умела бы, разве у меня поднялась бы рука написать про это! Пусть уж лучше не
знает!
доброе лицо, такое бесстрашное, что и у меня, глядя на вас, страх прошел, и
все эта мысль у меня из головы не выходит: - Если и вправду Республика для
нас, бедняков, старается, чтобы мы не так голодали, не мучились, не
выбивались из сил, сестренка моя может еще долго прожить, может, и до
глубокой старости доживет.
терпеливо, не жалуясь, и губы чуть дрожат, - мне очень долго покажется ждать
ее там, в лучшем мире, в котором мы с вами, - ведь так оно будет, правда, -
найдем милосердный приют?
Худенькая ручка не дрожит, когда он выпускает ее из своих рук; на терпеливом
лице кроткое, доверчивое, ясное выражение. Ее уводят, - его очередь за ней,
- и вот ее уже нет. Женщины, перебирая спицами, считают: "Двадцать две".
и умрет, оживет, и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовеки".
нетерпеливо, напирают, темная масса, колыхнувшись, стремительно подается
вперед и вдруг затихает, подобно отхлынувшему прибою. Нож падает. Двадцать
три.
всходил на эшафот с таким просветленным липом. А многие прибавляли, что в
его лице было даже что-то вдохновенное, провидческое.
гильотине *, попросила позволения перед казнью записать осенившие ее мысли.
бы:
новых угнетателей, пришедших на смену старым, и всех их настигнет карающий
меч, прежде чем его отложат в сторону. Я вижу цветущий город и прекрасный
народ, поднявшийся из бездны; вижу, как он, в стойкой борьбе добиваясь
настоящей свободы, через долгие, долгие годы терпеливых усилий и
бесчисленных поражений и побед искупит и загладит зло моего жестокого
времени и предшествующих ему времен, которые выносили в себе это зло.
счастливо, мирной деятельной жизнью, там, в Англии, которую мне больше не
придется увидеть. Я вижу ее с малюткой на руках, она назвала его моим
именем. Вижу отца ее, годы согнули его, но он бодр и спокоен духом и
по-прежнему приходит на помощь страждущим. Я вижу их доброго, испытанного
друга; он покинет их через десять лет, оставив им все, что у него есть, и
обретет награду на небесах.
долго-долго будет жить в сердцах их детей и внуков. Я вижу ее уже старушкой,
вижу, как она плачет обо мне в годовщину моей смерти. Я вижу ее с мужем;
преданные друг другу до конца жизни и до конца сохранив память обо мне, они
почиют рядом на своем последнем земном ложе.
выбирает себе дорогу в жизни, которой некогда шел и я; но он идет по ней не
сбиваясь, мужественно преодолевает препятствия, и имя, когда-то запятнанное
мною, сияет, озаренное славой. Я вижу его праведным судьей, пользующимся
уважением и любовью; сын его носит мое имя, - мальчик с золотистыми волосами
и ясным выразительным челом, милыми моему сердцу. Он приводит своего сына на
это место, где нет уже и следа тех ужасов, что творятся здесь ныне, и я
слышу, как он прерывающимся от волнения голосом рассказывает ему обо мне.
делал; я счастлив обрести покой, которого не знал в жизни".
года в журнале "Круглый год", издаваемом Диккенсом. Это - второй
исторический роман писателя. В "Повести о двух городах" так же, как и в
романе "Барнеби Радж", первом произведении Диккенса, написанном в
историческом жанре, обращение к прошлому имело вполне злободневный подтекст.
которого еще ухудшили и без того бедственное положение народа. В письмах
Диккенса, относящихся к этому периоду, сквозит большое беспокойство. Его
тревогу вызывает политическая беспринципность правящих кругов, отчетливо
раскрывшаяся в период Крымской войны. Будучи целиком на стороне народа, он,
однако, опасался, как бы эгоистическая забота буржуазии о своих интересах не
привела к восстанию, а может быть, даже к революции. Насилие же как средство
искоренения социального зла Диккенс считал неприемлемым. Недавно отшумевшие
грозные события чартизма, а также действительность Англии 50-х годов
побудили писателя вновь обратиться к теме революционного насилия. Во всех
предыдущих романах, где писатель касался проблемы революции, она решалась на
материале небольших эпизодов классовой борьбы. В "Повести о двух городах"
изображена народная революция, охватившая всю страну. Как художника и
мыслителя Диккенса теперь привлекает задача раскрытия социальных причин,
которые привели к полному перевороту в жизни общества, имевшему
катастрофические последствия для целых классов.
пересмотра им своих прежних позиций. Вот почему осуществление задуманного
привело к двойственному результату. С одной стороны, в изображении жизни
феодальной Франции в романе проявляется мощь Диккенса-художника, а с другой,
с особой наглядностью обнаруживается ограниченность взглядов писателя,
пугавшегося размаха революционной народной стихии.
революционное возмущение народа - ответ на насилие господствующих классов. В
первой половине романа мы видим предреволюционную Францию и Англию за
полтора десятилетия до начала революции. Писатель находит слова
испепеляющего гнева, рисуя деспотический режим феодальной монархии, произвол
дворян-крепостников, до предела ожесточивших народ и вызвавших его
справедливый протест.
бесчеловечную жестокость надменных аристократов, жертвами которой становятся
и ребенок, растоптанный копытами лошадей, бешено мчавших карету маркиза, и
молодая крестьянка, и ее брат, вступившийся за честь своей сестры, и врач,
брошенный без суда и следствия на 18 лет в Бастилию. Все эти эпизоды
выразительны и правдивы.
жестокости. То здесь, то там в повествовании возникают грозные
предзнаменования грядущей расплаты: кроваво-красное вино окрашивает мостовую
Сент-Антуанского предместья, багрово-красные блики ложатся на лицо маркиза
д'Эвремонда... Это лишь предвестия, - скоро на парижских мостовых прольется
Конюшевский Владислав
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Никитин Юрий
Суворов Виктор