Чтение 87–й страницы книги ~Два капитана~

этого уже не было, а стоял красивый белый павильон с колоннами, и Вале не
нужно было уверять сторожа, что он - сотрудник лаборатории
экспериментальной биологии. Но в этом красивом белом павильоне совершенно
так же пахло мышами, и Валя был такой же - только в белом халате и
небритый. Мне стало смешно, потому что ночью Кира сказала, что он теперь
перестанет бриться.

Он усадил меня и сам уныло сел.

- Валя, во-первых, имей в виду, что я пришла по собственной
инициативе, - начала я сердито. - Так что ты не думай, пожалуйста, что
Кира меня прислала.

Он сказал дрогнувшим голосом: "Да?", и мне стало жаль его. Но я
продолжала строго:

- Если у тебя есть серьезные причины остаться у себя, хотя на
Сивцевом вам будет в тысячу раз удобнее, ты должен ей сказать, и баста. А
не требовать, чтобы она сама догадалась.

Он помолчал.

- Понимаешь, в чем дело... я не могу переехать на Сивцев-Вражек,
хотя, конечно, я не отрицаю, что это было бы просто прекрасно, Там, можно
устроить что-то вроде кабинета и спальни, особенно если перегородку
перенести, а где сейчас чулан - устроить маленькую лабораторию. Но это
невозможно.

- Почему?

- Потому что... Послушай, а тебя она не заговаривает? - вдруг с
отчаянием спросил он.

- Кто?

- Кирина мама.

Я так и покатилась со смеху.

- Да, тебе смешно, - говорил Валя, - конечно, тебе смешно. А я не
могу. У меня начинается тошнота и слабость. Один раз спрашивает: "Почему
ты такой бледный?" Я ей чуть не сказал... И все про какую-то Варвару
Рабинович, будь она неладна... Нет, не перееду.

- Вот что, Валя, - сказала я серьезно, - уж не знаю, кто у вас там
кого заговаривает, но ты, во всяком случае, ведешь себя по отношению к
Кире очень глупо. Она плакала и не спала сегодня всю ночь, и вообще ты
должен сразу же поехать к ней и объяснить, в чем дело.

У него стало несчастное лицо, и несколько раз он взволнованно
прошелся по комнате.

- Не поеду!

- Валя!

Он упрямо молчал. "Ого, вот ты какой!" - подумала я с уважением.

- Тогда и не лезьте больше ко мне, и черт с вами! - сказала я сердито
и хотела уйти, но он не пустил, и мы еще два часа говорили о том, как бы
устроить, чтобы Кирина мама не говорила так много...

Это было не особенно удобно, но я все-таки рассказала Кире, в чем
дело. Она очень удивилась, а потом сказала, что мама каждый день жалуется,
что Валя ее заговаривает, и однажды даже лежала после его ухода с мокрой
тряпкой на лбу и говорила, что больше не может слышать о гибридах
чернобурых лисиц и что Кира сумасшедшая, если выйдет замуж за человека,
который никому не дает открыть рта, а сам говорит и говорит, как какой-то
громкоговоритель.

Она мигом собралась и поехала к Вале, - хотя я сказала, что на ее
месте никогда бы первая не поехала, - и вечером они уже снова сидели в
"собственно кухне" и шептались. Они решили попробовать все-таки устроиться
на Сивцевом-Вражке.

Это был прекрасный вечер - лучший из тех, что я провела без Сани.
Накануне я получила от него письмо - большое и очень хорошее, в котором он
писал, между прочим, что много читает и стал заниматься английским языком.
Я вспомнила, как он удивился, узнав, что я довольно свободно читаю
по-английски, и как покраснел, когда при нем однажды заговорили о
композиторе Шостаковиче и оказалось, что он прежде никогда даже не слышал
этой фамилии. Вообще это было чудное письмо, от которого у меня стало
весело и спокойно на душе. Тайком от "молодых" мы с Александрой
Дмитриевной приготовили великолепный ужин с вином, и хотя любимый Валин
салат с омарами мы посолили по очереди - сперва я, потом Александра
Дмитриевна, - все-таки он был съеден в одну минуту, потому что оказалось,
что Валя со вчерашнего дня не только не брился, но и ничего не ел.

Мы выпили за Санино здоровье, потом за его удачу во всех делах.

- В его больших делах, - сказал Валя, - потому что я уверен, что в
его жизни будут большие дела.

Потом он рассказал, как в двадцать пятом году он работал в бюро юных
натуралистов при Московском комитете комсомола, и как однажды уговорил
Саню поехать на экскурсию в Серебряный Бор, и как Саня долго старался
понять, почему это интересно, а потом вдруг стал говорить цитатами, и все
поразились, какая у него необыкновенная память. Он процитировал:

Бороться, бороться, пока не покинет надежда, -

Что может быть в жизни прекрасней подобной игры?

и сказал, что ловить полевых мышей - это не его стихия.

Александре Дмитриевне хотелось тоже что-нибудь рассказать, и мы с
Кирой боялись, что она опять заговорит о Варваре Рабинович. Но обошлось -
она только прочитала нам несколько стихотворений и сказала, что у нее на
стихи тоже необыкновенная память.

Так мы сидели и выпивали, и был уже двенадцатый час, когда кто-то
позвонил, и Александра Дмитриевна, которая в эту минуту показывала нам,
как нужно брать голос "в маску", сказала, что это дворник за мусором. Я
побежала на кухню и так - с ведром в руке - и открыла дверь. Но это был не
дворник. Это был Ромашов, который молча быстро отступил, когда я открыла
дверь, и снял шляпу.

- У меня срочное дело, и оно касается вас, поэтому я решился придти
так поздно.

Он сказал это очень серьезно, и я сразу поверила, что дело срочное и
что оно касается меня. Я поверила, потому что он был совершенно спокоен.

- Пожалуйста, зайдите.

Мы так и стояли друг против друга - он со шляпой, а я с помойным
ведром в руке. Потом я спохватилась и сунула ведро между дверей.

- Боюсь, это не совсем удобно, - вежливо сказал он: - у вас, кажется,
гости?

- Нет.

- А можно здесь, на лестнице? Или спустимся вниз, на бульвар. Мне
нужно сообщить вам...

- Одну минуту, - сказала я быстро.

Александра Дмитриевна звала меня. Я прикрыла дверь и пошла к ней
навстречу.

- Кто там?

- Александра Дмитриевна, я сейчас вернусь, - сказала я быстро. - Или
вот что... Пускай Валя через четверть часа спустится за мной. Я буду на
бульваре.

Она еще говорила что-то, но я уже выбежала и захлопнула двери.

Вечер был прохладный, а я - в одном платье, и Ромашов на лестнице
сказал: "Вы простудитесь". Должно быть, ему хотелось предложить мне свое
пальто - и он даже снял его и нес на руке, а потом, когда мы сидели,
положил на скамейку, - но не решился. Впрочем, мне было не холодно. У меня
горело лицо от вина, и я волновалась. Я чувствовала, что этот приход
неспроста.

На бульваре было тихо и пусто, только, опираясь на палки, сидели
старики - по старику на скамейку - от памятника Гоголю до самого забора,
за которым строили станцию "Дворец Советов".

- Катя, вот о чем я хотел сказать вам, - осторожно начал Ромашов. - Я
знаю, как важно для вас, чтобы экспедиция состоялась. И для...

Он запнулся, потом продолжал легко:

- И для Сани. Я не думаю, что это фактически важно, то есть что это
может что-то переменить в жизни, например, вашего дядюшки, которого это
очень пугает. Но дело касается вас и поэтому не может быть для меня
безразлично.

Он сказал это очень просто.

- Я пришел, чтобы предупредить вас.

- О чем?

- О том, что экспедиция не состоится.

- Неправда! Мне звонил Ч.

- Только что решили, что посылать не стоит, - спокойно возразил
Ромашов.

- Кто решил? И откуда вы знаете?

Он отвернулся, потом взглянул на меня улыбаясь.

- Не знаю, как и сказать. Снова оказываюсь подлецом, как вы меня
назвали.

- Как угодно.

Я боялась, что он встанет и уйдет - настолько он был спокоен и уверен
в себе и не похож на прежнего Ромашова. Но он не ушел.

- Николай Антонович сказал мне, что заместитель начальника
Главсевморпути доложил о проекте экспедиции и сам же и высказался против.
Он считает, что не дело Главсевморпути заниматься розысками капитанов,
исчезнувших более двадцати лет тому назад. Но, по-моему... - Ромашов
запнулся: должно быть, ему стало жарко, потому что он снял шляпу и положил
ее на колени, - это не его мнение.

- Чье же это мнение?

- Николая Антоновича, - быстро сказал Ромашов. - Он знаком с этим
заместителем, и тот считает его великим знатоком истории Арктики. Впрочем,
с кем же еще и посоветоваться о розысках капитана Татаринова, как не с
Николаем Антоновичем? Ведь он снаряжал экспедицию и потом писал о ней. Он