Чтение 87–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

- Если у вас все такие "пацаны", я буду вас поддерживать.

Мы с Митькой видели имение Попова и были отравлены его красотой.

На краю знамеитого Великого луга, кажется, на том самом месте, где
стояла хата Тараса Бульбы, в углу между Днепром и Кара-Чекраком неожиданно
в степи вытянулись длинные холмы. Между ними Кара-Чекрак прямой стрелкой
стремится к Днепру, даже на речку не похоже - канал, а на высоком берегу
его - чудо. Высокие зубчатые стены, за стенами дворцы, остроконечные и
круглые кровли, перепутанные в сказочном своеволии. На некоторых башнях
еще и флюгера мотались, но окна смотрели черными пустыми провалами, и в
этом было тяжелое противоречие с живой вычурностью мавританской или
арабской фантазии.

Через ворота в двухэтажной башне вьехали мы на огромный двор,
выложенный квадратными плитами, между которыми торчали с угрюмым
нахальством сухие, дрожащие от мороза стебли украинского бурьяна и на
которых коровы, свиньи, козы понабрасывали черт знает чего. Вошли в первый
дворец. Ничего в нем уже не было, кроме сквозняков, пахнувших известкой,
да в вестибюле на куче мусора валялась гипсовая Венера Милосская не только
без рук, но и без ног. В других дворцах, таких же высоких и изящных, тоже
сильно еще пахло революцией. Опытным глазом восстановителя я прикидывал,
во что обойдется ремонт. Собственно говоря, ничего страшного и не было:
окна, двери, поправить паркет, штукатурка, Милосскую можно было и не
восстанавливать; лестницы, потолки, печи были целы. Митька был менее
прозаичен, чем я. Никакие разрушения не могли потушить в нем эстетического
восторга. Он бродил по залам, башням, переходам, дворам и дворикам и ахал:

- Ох ты ж, черт! От смотри ж ты! Ну и здорово, честное слово! Ой, и
грубое ж место, Антон Семенович! От хлопцы будут довольны! Хорошо,
честное слово, хорошо! А сколько же тут можно пацанов поместить? Мабудь,
тысячу?

По моим расчетам выходило: пацанов можно поместить восемьсот.

- А чи справимся? Восемьсот - это ж, наверное, с улицы. А наши все
командиры на рабфаке...

О том, справимся или не справимся, некогда было думать - смотрели
дальше. На черном дворе хозяйничала коммуна и хозяйничала отвратительно.
Бесконечная конюшня была забита навозом, и в навозных кучах, давно без
подстилки и уборки, стояли кое-где классические клячи с выпирающими
остряками костей и с испачканными задами, многие плешивые. Огромная
свинарня вся сквозила дырками, свиней было мало, и свиньи были плохие. На
замерзших кочках двора торчали и валялись беспризорные возы, сеялки,
колеса, отдельные части, и все это покрывалось, как лаком, диким,
одуряющим бездельем. Только в свинарне вытянул к нам грязную бороду
корявый дедушка и сказал:

- Колы в контору, так он в ту хатынку зайдить.

- А где же ваши свиньи? - спросил Митька.

- Как вы говорите?.. Ага ж... свиньи дэ?..

Дед затоптался на месте, потрогал прозрачными пальцами усы и оглянулся
на станки. Видно, Митькин вопрос был для деда дипломатически непосилен. Но
он храбро махнул рукой:

- Та... поилы, сволочи, свиней, поилы...

- Кто это?

- Та хто ж? Свои поилы... коммуна оця самая...

- Так и вы ж, дедушка в коммуне?

- Хе-хе, голубе, я в коммуни, як теля в отари. Теперь хто галасуваты
глотку мае, той и старший. А диду не дали свинячины, не далы. А вы ж чого?

- Да по делу.

- Ага ж, по делу значить... Ну конечно, раз по делу, так идить, от там
заседають... Заседають, как же... Они все заседають, а тут...

Дед разгонялся, видимо, на большие откровенности, но нам было некогда.

В тесной конторе на издыхающих барских стульях в самом деле заседали.
Сквозь махорочный дым трудно было разглядеть, сколько сидело человек,
но галдеж был порядка двух десятков. К сожалению, мы так и не узнали
повестки дня, потому что, как только мы вошли, темнобородый кучерявый
мужчина, с глазами нежными и круглыми, как у девочки, спросил нас:

- А что за люди?

Начался разговор, сначала недрежелюбно-официальный, потом
враждебно-страстный и только часа через два просто деловой.

Я, оказывается, ошибался. Коммуна была тяжело больна, но умирать не
собиралась и, распознав в нас непрошенных могильщиков, возмутилась и из
последних сил проявила жажду жить.

Ясно было одно: для коммуны полторы тысячи га было много. В этом
чрезмерном богатстве и заключалась одна из причин ее бедности. Мы легко
договорились, что землю можно будет поделить. Еще легче коммуна
согласилась отдать нам дворцы, зубцы и башни вместе с Венерой Милосской.
Но когда очередь дошла до хозяйственного двора, и у коммунаров и у нас
разгорелись страсти, Митька даже не удержался на линии спора и перешел на
личности:

- А почему у вас до сих пор бурак в поле лежит?

И председатель ответил:

- А молодой ты еще меня про бурак спрашивать!

Только поздно вечером мы и по этому пункту договорились. Митька сказал:

- Ну чего мы споримся, как ишаки? Можно ж хозяйственный двор поделить
стенкой.

На том и помирились.

На чем мы добрались до колонии Горького, не помню, но кажется - это
было что-то вроде крыльев. Наш рассказ на общем собрании встречен был еще
невиданной овацией. Меня и Митьку качали, чуть не разбили мои очки, а у
Митьки что-то таки разбили - нос или лоб.

В колонии началась действительно счастливая эра. Месяца три колонисты
жили планами. Брегель упрекала меня, заехавши в колонию:

- Макаренко, кого вы воспитываете? Мечтателей?

Пусть даже и мечтателей. Я не в восторге от самого слова "мечта". От
него действительно несет чем-то барышенским, а может быть, и хуже. Но ведь
и мечта разная бывает: одно дело мечтать о рыцаре на белом коне, а другое
- о восьми сотнях ребят в детской колонии. Когда мы жили в тесных
казармочках, разве мы не мечтали о высоких, светлых комнатах? Обвязы-
вая ноги тряпками, мечтали о человеческой обуви. Мечтали о рабфаке, о
комсомоле, мечтали о Молодце и о симментальском стаде. Когда я привез в
мешке двух английских поросят, один такой мечтатель, нестриженный пацан
Ванька Шелапутин, сидел на высокой скамье, положив под себя руки, болтая
ногами, и глядел в потолок:

- это ж только два поросенка. А потом они приведут еще сколько. А те
еще сколько. И через... пять лет у нас будет сто свиней. Го-го! Ха-ха!
Слышишь, Тоська, сто свиней!

И мечтатель и Тоська непривычно хохотали, заглушая деловые разговоры в
моем кабинете. А теперь у нас больше трехсот свиней, и никто не
вспоминает, как мечтал Шелапутин.

Может быть, главное отличие нашей воспитательной системы от буржуазной
в том и дежит, что у нас детский коллектив обязательно должен расти и
богатеть, впереди должен видеть лучший завтрашний день и стремиться к нему
в радостном общем напряжении, в настойчивой веселой мечте. Может быть, в
этом и заключается истинная педагогическая диалектика.

Поэтому я не надевал на мечту колонистов никакой узды и вместе с ними
залетел, можеть быть, и слишком далеко. Но это было очень счастливое время
в колонии, и теперь о нем все мои друзья вспоминают радостно. С нами
мечтал и Алексей Максимович, которому мы подробно писали о наших делах.

Не радовались и не мечтали в колонии только несколько человек, и между
ними Калина Иванович. У него была молодая душа, но, оказывается, для мечты
одной души мало. И сам Калина Иванович говорил:

- Ты видав, как хороший конь автомобиля боится? Это потому, что он,
паразит, жить хочет. А шкапа если какая, так она не только что автомобиля,
а и черта не боится, потому что ей все равно: чи хлеб, чи толокно, как
пацаны говорят...

Я уговаривал Калину Ивановича ехать с нами, и хлопцы просили, но Калина
Иванович был тверд:

- Я вже теперь ничего не боюся, и вам такие паразиты ни к чему. Погуляв
с вами, и довольно! А теперь на пенсию: при совецькой власти хорошо
дармоедам - старым перхунам.

И Осиповы заявили, что они никуда с колонией не поедут, что с них
довольно сильных переживаний.

- Мы люди скромные, - говорила Наталья Марковна. - Мы даже не понимаем,
для чего это вам нужно восемьсот душ. Честное слово, Антон Семенович,
вы сорветесь на этой затее.

В ответ на эту декларацию я декламировал: "Безумству храбрых поем мы
песню".

Ребята аплодировали и смеялись, но Осиповых таким способом смутить было
нельзя. Впрочем, Силантий меня утешал:

- здесь это, пускай остаются. Ты это, Антон Семенович, любишь, как
говорится, всех в беговые дрожки запрягать. Корова, здесь это, для такого
дела не годится, а ты ее все цепляешь. Видишь, какая история.

- А тебя можно, Силантий Семенович?

- Куда это?

- Да вот - в беговые дрожки.

- Меня, здесь это, куда хочешь, хоть Буденному под седло. Это, пони-
маешь, сволочи меня прилаживали, как говорится, воду возить. А не
разглядели, гады, конь какой боевой!

Силантий задирал голову и топал ногой, с некоторым опозданием
прибавляя:

- Видишь, какая история.

То обстоятельство, что почти все воспитатели, и Силантий, и Козырь, и
Елисов, и кузнец Годанович, и все прачки, кухарки и даже мельничные решили
ехать с нами, делало этот переезд как-то опо особенному уютным и надежным.