редкостными вещами, которые достались героям победоносных набегов на Цинь,
Китай и страну чжурдженей. Кроме купцов - четыреста пятьдесят человек, и
все как один мусульмане, - в составе его находилось и небольшое посольство
во главе с доверенным представителем самого хагана Ухуном. Всех их, в том
числе и Ухуна, преспокойно перерезали по приказу каирхана Иналтика,
наместника Хорезмшаха, а товары разграбили. Только погонщику чудом удалось
уцелеть в кровавом побоище и бежать.
каирхан послал подробное донесение о том, что задержан и разоружен крупный
разведывательный отряд потенциального противника.
поводом начать войну. Но Темучин под влиянием чувств, в том числе и таких
благородных, как праведный гнев, политических решений не принимал. Дав
страстям несколько поутихнуть, он отрядил в Гургандж Ибн Кефередж Богра
чрезвычайного представителя, которого сопровождали два татарина из знатных
княжеских родов.
Хорезмшаху за вероломство и со всей решительностью потребовать выдачи
злодея наместника. Вопрос о возмещении убытков Темучин решил пока не
поднимать.
поведении соседа слабость и неуверенность. Это еще более подстегнуло его
неуемную заносчивость, и он, даже не выслушав как следует Богра, отдал его
палачу. Татарским же князьям отрезали бороды и палками погнали восвояси.
который было бы непозволительно.
очевидную слабость непомерно раздутой империи. Но как бы там ни было, ныне
беду на свою землю навлек сам государь. Он хотел войны и получил ее.
Причем такую, о какой ранее и не слыхивал. Другого столь истребительного
нашествия, которое довелось изведать Хорезму и Мавераннахру с его
несравненными Самаркандом и Бухарой, не знал мир. Блистательный Гургандж
превратился в песок и угли, которые втоптали в землю копыта монгольских
коней. Он так и не поднялся после того, как нашествие схлынуло и другие
города стали понемногу оправляться; ни тогда, ни потом - через много сотен
лет*.
хаган в год Зайца, когда этого так возжелал. Зато теперь, подняв белое
знамя мира и готовя мало-помалу поход на Си-Ся со сказочно богатыми и
таинственными городами Тангут и Хэйжуй*, он мог подумать и о себе. Это
было особенно уместно и неотложно, потому что стал он действительно
государем полумира и стукнуло ему шестьдесят семь годов. Возраст более чем
почтенный. А если принять во внимание, что хаган послал в черного орла -
харабтура поющую в полете, огненную от киновари стрелу и промахнулся,
становится понятным, почему разрушитель Гурганджа с таким нетерпением
дожидался приезда даосского мудреца.
Чан-чунь к ноябрю 1221 года добрался наконец до Сайрама. Переправившись
через реки Чу и Талас, а затем и через великую Сыр, он пересек Голодную
степь и через северо-восточные ворота въехал в Самарканд. Ему тоже не
терпелось встретиться поскорее с хаганом, которого он мечтал склонить к
милосердию и терпимости. За долгую дорогу он столько видел горя и
разрушения, которые принесли войны, что дал себе слово отвратить сердце
государя от кровопролития. И Темучин, и его поверженный соперник Мухаммед,
встретивший смерть на диком берегу Каспия, так осквернили землю
человеческой кровью, что не хватит и тысячи лет, чтобы она вновь
очистилась и могла рождать злаки. Так не довольно ли? Так не пора ли
прекратить истребление сынов человеческих?
мудреца встречали радостные, взволнованные толпы. Люди словно
предчувствовали, с какой мыслью едет к ужасному Темучину этот худощавый
приветливый старичок, прославивший имя свое невиданными чудесами.
преклонных лет сохранил удивительную наивность, ничего с собой, кроме
книг, астрономических инструментов и приборов для герметического искусства
алхимии, не вез. Все, что у него было и чем дарили его богатые владыки, он
раздавал неимущим и остался на склоне лет бедняком. Но это не мешало
хаганским наместникам встречать великого мага, как царя.
воспел в стихах (<Весь город наполнен медными сосудами, сияющими, как
золото>), Чан-чунь стал собираться в ставку. Уезжать ему не хотелось.
Самарканд, где дышалось так вольно и легко, покорил его сердце. Его дворцы
с висячими садами, бассейны, затененные сладко шепчущими ивами, шумные
базары и величавые минареты - все это показалось философу и поэту чертами
забытой, но вновь обретенной родины. Он сразу узнал этот город, хотя ранее
не видел его никогда. Жаль было расставаться и с крестьянами, которых он
кормил из полученных на дальнюю дорогу запасов. Отощавших за осаду
голодных детей, он поднимал на ноги своей кашкой, которую варил сам по
рецепту, известному ему одному. Труднее всего расставался он именно с
этими малышами. Впрочем, он ни с кем и ни с чем не расстался. Поэтам
свойственно самое дорогое навсегда уносить в сердце.
плавучий мост через своенравную реку был уже загодя восстановлен сыном
Темучина, Чагатаем. В Кеше к нему, по высочайшему повелению, приставили
темника Бугурджи с конвоем в тысячу латников, который и сопровождал гостя
на опасном пути через ущелье Железные ворота. Затем даос и вся свита
погрузились на корабли, чтобы переплыть Сурхан и Аму. В четырех днях пути
от последней переправы находилась ставка.
долгожданного лекаря и мага в свой шатер и усадил рядом с собой.
угощений - вареную конскую голову, которую вырвал из рук нерасторопного
багурчи.
открытой простотой и приветливостью. Гость ел очень мало и ничего, кроме
чая и родниковой воды, не пил, хотя его угощали и вином, и медом, и
кумысом. Он ни разу не сказал <нет>, но очевидный отказ его отведать то
или иное блюдо был сделан с таким тактом, что не вызывал никакой обиды.
Лишь изощреннейшая культура могла выработать такие приемы вести застольную
беседу, какими окончательно пленил владыку даос.
тонкие курительные палочки - хучжи, оставили Темучина наедине с мудрецом.
Умолкли тихие звуки невидимого хура*. И тогда хаган напрямик спросил
Чан-чуня о том, что его больше всего волновало:
дать?
властителя, которые остались, но не для даоса, такими же холодными и
непроницаемыми, как всегда. В груди Темучина трепетали и замирали самые
противоречивые чувства: смятение и радость, мольба и нетерпение, отчаяние
и тревога.
мудрец, но ответил незамедлительно с обезоруживающей прямотой:
однако, ни тени неудовольствия. - Могу лишь сожалеть, что у меня нет
такого советника, как ты. Все мне только лгали: христиане, лама-гелюн
высшего посвящения и тантрический лама-йогадзари, парсы и даже другие
даосы.
гур-хаганом*.
состоянии навсегда покончить с ними! Сделай так, - он умоляюще прижал руку
к сердцу, - и на земле вновь воцарится золотой век.
Русанов Владислав
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Флинт Эрик
Лукин Евгений
Посняков Андрей