яхте, все той же старушке "Дороти".
не ту вполне нешуточную угрозу, которую представлял собой Деметрио Баринов,
приставивший ей к голове пушку, а один приятный акт мелкого хулиганства,
осуществленный мной по ходу дела. Когда Эухения полуутвердительно спросила
меня насчет того, нужен ли мне "Зомби-7", секрет производства которого был
запрятан в голове Сесара Мендеса, я ответил: "Мне много нужно..." И как-то
невзначай, осознав некую двусмысленность в своем ответе и воровато
покосившись на Ленку, всерьез пытавшуюся прикрыться от возможного обстрела
сомлевшей и очень маленькой Лусией, чуть-чуть погладил тугой бюст сеньоры
Дорадо, который очень аппетитно прощупывался под ее серым, прямо-таки
советско-партийного образца жакетом. А она аж вся затрепетала, будто
нецелованная девочка. "Не хулиганьте... - прошептала в тот миг Эухения. -
Меня это волнует..." По-моему, это и была завязка всему, что вот-вот должно
произойти сегодня.
момент тоже что-то заволновало. Особенно после того, как сеньора Эухения,
уже по собственной инициативе, мягко прижалась ко мне пышной и объемистой
частью своего тела, которую классики именовали "задним" или "нижним" бюстом.
Правда, волнение я быстро унял, подумав, что сеньора Эухения может меня
расслабить, а потом как-нибудь невзначай загипнотизировать. О том, что она
экстрасенс, а я - товарищ с весьма серьезными аномалиями в сознании,
забывать не следовало. Тем более что эта дама имела кое-какое отношение к
"Зомби-7" и даже, возможно, знала, как и из чего его делают. А именно
"Зомби-7" был одной из главных целей моего второго пришествия на Хайди. Да и
Елена была бы не очень довольна, если б увидела, что я лапаю заложницу.
существовало в природе. Вика и Элен имелись, а Хрюшка Чебакова
отсутствовала. Поэтому сейчас я себя почувствовал полностью свободным.
прижался к ее обтянутой халатом мягкой спине, просунул руки через подмышки и
возложил ладони на ее объемистую грудь, туго распиравшую халат. Эти
дыньки-"колхозницы" было приятно ласкать даже через махровую ткань. Я даже
позволил себе растянуть удовольствие и некоторое время осторожно водил
ладонями по халату, изредка бережно ощупывая упругие колобки, зыбко
катавшиеся в этой упаковке...
потерлась ухом о мою щеку. - Ты прелесть...
халата, и ладони наконец-то улеглись на гладкую, чуточку липкую кожу ничем
не скованных титек. Увесистых, смуглых, теплых и нежных... Перегнувшись
через правое плечо супергадалки, я приподнял ее правую грудь - пышную,
огромную, но совершенно не выглядевшую отвислой и без единой морщинки - и,
приблизив ко рту большущий темно-коричневый сосок, поцеловал его. Не укусил,
не ущипнул, а невесомо прикоснулся к оттянутой, будто у кормилицы, пимпочке.
При этом щетина, которая успела нарасти за этот день, слегка пощекотала
кожу, но Эухения не восприняла это как нечто неприятное. Она сладко
вздохнула и с деланным бессилием повернулась на спину, а руки ее в это время
успели раздернуть в стороны полы халата. Дескать, бери, все это теперь
твое...
боевой, и Эухения, пока я прижимался к ее спине и занимался ее бюстом, не
могла этого не заметить. Но устойчивость прибора была настолько прочной, что
я не побоялся еще чуть-чуть потянуть время.
- Сейчас тебе будет жа-арко...
до того, поди, в королевах красоты не ходила. Эти призы всякие там Соледад и
Марселы Родригес брали. Но с лица, как говорится, не воду пить, хотя оно у
нее, в общем и целом, и сейчас смотрелось неброско, но вполне симпатично. А
все остальное, от шеи до пяток, было гладенькое, упругое и довольно
пропорциональное, хотя и не без всяких там складочек-ямочек, особенно
заметных на боках. Даже пузечко, которое было немного крупновато, смотрелось
аппетитно и сверх меры не выпячивалось.
подмышки, ровненько вытянула ноги и, сверкая глазами, произнесла:
влажным, пухловатым губам, и ощущая, как ее мягкие руки обнимают меня за
спину, прижимая к упругому бюсту. А большое и тяжелое бедро Эухении ощутимо
дрогнуло, потому что именно к нему прикоснулась крепкая и горячая хреновина,
чей выход на авансцену был еще впереди.
Длинный и жадный поцелуй взасос, когда зубы поскрежетали о зубы, был
прелюдией к озорной игре ртов и языков. Ухватив губами мой язык и втянув его
в рот, Эухения нежно прижала его кончик зубками и пощекотала своим языком.
Зубки у нее были, хоть и не свои, но вживленные в десну, поэтому я не боялся
как-нибудь ненароком выхватить у нее изо рта вставную челюсть. И когда она
отпустила наконец мой язык, я не стал его вытаскивать, а сам взялся ворочать
им у нее во рту. То просовывал его ей за щеку, то поглаживал им н"бо, то
играл с ее языком.
сладкая, как торт... Не знаешь, с чего начать кушать - глаза разбегаются.
произнесла Эухения. - Сядь ко мне на грудь...
переносью, потом - к ресничке правого глаза, после - к мочке уха,
отягощенной здоровенной цыганской сережкой, затем - к подбородку, шее, обеим
ключицам, проехал носом по ложбине, разделявшей груди, одновременно,
покручивая сосочки то по часовой стрелке, то против... Лишь после этого я
перебросил ногу через бюст Эухении и присел на нее верхом, упершись коленями
в ее подмышки.
как ее гибкие и хулиганистые пальчики уже потянулись к Главной толкушке. Я
вытянул руку, достал подушку, просунул под голову приподнявшейся
супергадалки, уже ощущая, как одна теплая ладошка подхватила и уложила на
себя упругую лиловую головку, а другая плавными движениями поглаживает ее
сверху...
вздохи, хотя я постарался не усаживаться на нее всеми 90 килограммами, а
стоять на коленях.
мягкие - никакого силикона! - половинки бюста, я приподнял их, несильно
прижав с боков к напряженному и крепкому, как камень, прибору. А Эухения,
ловко ухватив пенис двумя пальчиками, мягко подтянула его ко рту... Сначала
высунула язычок и легонько лизнула самый краешек головки, потом сверху, там,
где складочки, потом снизу, где ложбинка, а потом ее губы открылись,
потянулись вперед и утянули головастика к себе в гости...
спасала от ран сверстников Дика Брауна во Вьетнаме, то вполне могла бы
поконкурировать с Соледад и Марселой на их основной путанской работе. Может,
и гадалкой не пришлось бы работать... Впрочем, кто ее знает, какие у нее
были в жизни периоды? Может, и подрабатывать приходилось.
пупырышками, прижимал к щекам, зубам, н"бу. Губы жадно причмокивали,
колечком стискивали толкушку. Я как-то незаметно убрал руки от грудей
Эухении и ухватился ими за изголовье кровати, а потом стал слегка
покачиваться, совершая какое-то подобие трахальных движений. Эухения, не
выпуская толкушку, подхватила себя под груди и значительно крепче, чем я,
притиснула их к движущемуся туда-сюда струменту. Потом она стала интенсивно,
даже безжалостно, пожалуй, тереть свои сиськи об толкушку, царапая их при
этом предусмотрительно подстриженными ноготками, жадно сопеть и дышать. В
теле ее ощутилось напряжение и легкая дрожь, на лбу появилась испарина, над
переносьем обозначилась заштукатуренная было морщина... В принципе, если б
она еще минутку удержалась, то и меня бы довела до кипения, потому что я уже
начал учащать свои колебания и заметно резче пропихивал прибор между сисек.
и одновременно так вмяла в них свои собственные пальцы, как я бы лично ни за
что не решился. Аж пятна остались, по-моему. Напряженно сжавшись, она затем
несколько раз дернулась, выпустила изо рта мокрую от слюны головку,
откинулась на подушку и, расслабленно уронив руки, испустила истомный вздох:
эмоциональной расслабухой, которая напала на Эухению, я решил маленько
остудить струмент, чтоб продолжить работу в нормальном режиме. Поэтому я
отодвинулся назад и улегся набок, постаравшись при этом, чтоб толкушка не
прижималась к партнерше.
влажной, солоноватой коже, до самого плеча, потом переехал к шее, лизнул
подбородок, вызвав на ее лице поощрительную улыбочку. А правой ладонью в это
же самое время я мягко скользнул по часто вздымающимся грудкам. Потом,
добравшись губами до левого сосочка, покрутил вокруг него языком, потерся об
него носом, пощекотал щетиной.
Царица ночи, королева красоты, фея наслаждения! - ворковал я самым нежным
тоном жутко-глупейшие пошлости, а Эухения, прикрыв размазавшиеся глаза
веками, с блаженной улыбкой внимала всей этой ахинее. Разумеется, она вовсе
не была такой дурой, чтоб по-настоящему поверить в мою искренность. Однако
ей нравилось мое старание ее порадовать.