Чтение 87–й страницы книги ~Колдуны и министры~

ему новую одежду. Она велела принести сундук и положила туда множество
всякого добра. Она сказала, что это - подарки для Идди. Утром этот человек
встал довольно поздно, еще раз раскрыл сундук, полюбовался и уехал. Когда
он проезжал сквозь ворота, стража была уже другая, чем утром, и один
стражник сказал ему:

- Слушай, Дан! Ты, оказывается, только уезжаешь, - а мне говорили,
будто ты уехал на самом рассвете, и все еще радовались твоему сундуку.

У Идари было приготовлено два одинаковых сундука и два одинаковых
платья, а в еду, которой она кормила дружинника Идди, она положила немного
сонного порошку.

Они договорились, чтоб Шаваш выехал рано поутру под видом этого
дружинника из ворот резиденции. У ворот сундук должны были проверить и
дать соответствующую справку. Идари же, переодевшись в мужскую одежду,
должна была ждать его вместе с Полосатым Касой в харчевне у Красных Ворот.
Шаваш должен был заехать в харчевню. Там Идари намеревалась залезть в
сундук под тряпье. После этого Шаваш должен был ехать вон из города, и
показать у городских ворот пропуск сундуку, подписанный стражей первого
министра. Идари знала, что никто не посмеет осматривать такой сундук.

Шаваш оделся в одежду дружинника и положил в заплечную сумку немного
еды и толстый томик, - "Книгу уважения". Он попросил меч, и Идари принесла
ему меч.

- Однако, - сказала она, - если дело дойдет до драки, то вряд ли
такому человеку, как ты, поможет меч.

Шаваш усмехнулся и сунул руку за пазуху. За пазухой у него было то
самое оружие, которое сделал себе яшмовый араван для бегства, и которое
Шаваш, в свое время, послал вместе с томиком "Книги уважения" Нану. В
"Книге Уважения" невидимыми чернилами были записаны все схемы и пояснения
к устройствам, придуманным яшмовым араваном, а оружие Шаваш приложил к
отчету, чтобы первый министр не подумал, будто его подчиненный сошел с
ума. И чем долго описывать это оружие, скажем, что это был самодельный, но
добротный револьвер.

Утром Идари оделась в мужскую одежду и вышла вместе с Полосатым Касой
через подземный ход в город. Они пришли к харчевне у Красных Ворот, и
ждали там полчаса, и еще полчаса, и еще час.

И вот, когда они ждали более чем достаточно, со стороны дворца
послышались шум и крики.

Идари со своим спутником выскочили на веранду и увидели, что посереди
улицы едет Киссур с десятью конниками, и они гонят перед собой человека на
поводке и с венком вокруг шеи. Правая рука у человека была обрублена. Тут
толпа отрезала Идари от Киссура, а Киссур остановился у Красных ворот.
Дружинники разостлали оленью шкуру и повалили на нее человека, а Киссур
закричал, чтобы голову потом посадили на шест, потому что завтра, выезжая
в поле, он хочет перемигнуться с красавчиком. Полосатый Каса вскрикнул и
от ужаса проломил головой перильца у веранды, а Идари побежала к Киссуру и
закричала, чтобы он не смел этого делать.

Дружинники расступились перед женщиной, а Киссур удивился и сказал:

- Как ты сюда попала, и что тебе за дело до воров?

Идари взглянула на человека с венком на шее, и увидела, что это не
Шаваш, а какое-то недоразумение. Сердце у нее упало, и она сказала:

- Ах, Киссур! Мне сегодня приснился сон, что ты убиваешь с человека с
отрубленной рукой, и это приносит тебе несчастье. Я не очень поверила
этому сну, но все же пришла к Красным Воротам. И вдруг мой сон сбывается
точь-в-точь!

Глаза Киссура вдруг разлетелись в разные стороны, словно один глаз
хотел обшарить небо, а другой - землю. "Что-то тут не так, - подумал
Киссур". Он дал знак развязать преступника, кинул ему кошелек и сказал:

- Убирайся! Я и сам пятый день хожу так, словно на небе одни черные
облака.

И в это же самое время в дальнем конце улицы показался Шаваш с двумя
лошадьми, на одной из которых ехал сундук, а на другой - он сам. И все
могло бы кончится благополучно, если бы Полосатый Каса, который наконец
очнулся, не побежал в ужасе к Шавашу и не завопил:

- Бегите, господин, бегите!

Тут же пятеро дружинников Киссура бросились на парня, а остальные во
мгновение ока окружили Шаваша, стащили его с коня и открыли сундук.

- Ба, - сказал Сушеный Финик, - в этом сундуке, кажется, те же
подарки, что Идари вчера подарила Идди, но это не совсем тот человек!

Шавашу связали руки, а Киссур приподнял ему голову плоским кончиком
меча, долго-долго глядел и сказал:

- Клянусь божьим зобом! Ты - Шаваш, секретарь этого негодяя Нана, и
ты искал меня в Харайне, чтобы убить. Но зачем же ты явился сюда - не за
подарками же Идди?

Шаваш плюнул ему в лицо. Киссур побагровел, оборотился к Сушеному
Финику и сказал:

- Ты был прав, Ханадар Сушеный Финик, дело с привидением было
нечистое, и я, кажется, понимаю, куда делась старуха, укравшая серебряное
запястье.

Киссур оглянулся и увидел, что вокруг уже собралась огромная толпа, и
что напротив - дом господина Шамии, близкого друга Арфарры. По приказу
Киссура его дружинники сделали проход в толпе и поволокли Шаваша в дом
напротив. Киссуру не любил откладывать судебные разбирательства на долгий
срок, и едва за ними закрылись ворота в сад, как один из дружинников
вытянул Шаваша плеткой так, что тот упал на капустную грядку, из которой с
осени торчали кочерыжки, и закрыл голову руками.

Другой дружинник распорол сумку Шаваша, и оттуда выпал мясной пирог и
маленькая сафьяновая книжечка. Дружинник поднял пирог и положил за пазуху,
а книжечку спихнул в канавку. Идари оттолкнула дружинника и подняла
книжечку, но Шаваш в это время лежал глазами вниз и не видел, что книжечку
подняли.

Стоял ясный весенний день: солнце катилось в небесах, как желтая
тыква, просыпающиеся деревья стояли как бы в зеленой дымке, и за канавкой
начиналось небольшое поле, сплошь в белых цветущих крокусах. Сбоку стояла
большая разрушенная теплица: стекла из нее выбили еще во время бунта, а
потом стекло подорожало, а господин Шамия обеднел. Теперь редкие растения
с далекого юга торчали в кадках, как засохшие веники, выжило лишь
несколько пальм и агав, да у какой-то лианы с толстыми воздушными корнями
набухли почки.

Шаваша привязали к стойке теплицы. Вокруг сели двадцать человек,
имевших должность ближайших друзей Киссура. Остальных Киссур прогнал.

Киссур надел на руку плетку со свинцовыми коготками, подошел к Шавашу
и сказал:

- Поистине сами боги отдали тебя мне, для торжества справедливости! А
ну-ка выкладывай, что тебе понадобилось в моем городе?

У Шаваша на теле все волоски поднялись от ужаса, он открыл рот и
хрюкнул, как капустный лист, который раздавили сапогом. Дружинники
заржали. А Идари усмехнулась и сказала Киссуру:

- Тебе нет нужды спрашивать о произошедшем у Шаваша, я сама все
расскажу. Ведь это такой человек, что даже под пыткой не может не
лукавить.

После этого Идари стала рассказывать все, о чем говорил ей Шаваш.

Пока она рассказывала, Киссур сидел на камнях садовой горки, и
ковырял кончиком меча между камней. Случилось так, что он нажал сильнее,
чем следовало, и кончик сломался. Идари кончила рассказ и спросила, может
ли Киссур сказать, что он не убивал ее отца?

- Похоже, - ответил Киссур, - что все было так, как говорит этот бес.

Идари вздохнула и сказала:

- Ты сам видишь, что я не могу оставаться с тобой, и все вокруг
скажут, что такая жена не принесет тебе удачи.

Киссур помолчал и приказал:

- Развяжите его и дайте ему меч.

Шаваша развязали и дали ему меч.

Киссур оглядел его.

- Я хочу сыграть с тобой в игру, в которую нынче играют по всей
ойкумене, и тот, кто победит в этой игре, заберет эту женщину и сделает с
ней то, что она пожелает.

Киссур вытащил свой меч, но Шаваш усмехнулся и бросил оружие на
траву.

- Подними меч, - сказал Киссур, - или ты пожалеешь о своей трусости.

Шаваш поглядел на лежащий меч. Еще два года назад он увидел бы просто
старинную железку; а теперь он увидел, что это хороший меч инисской
работы, длиной в два с половиной локтя и с лезвием, чуть изогнутым и
утяжеленным книзу. Клинок так и сверкал синевой от капель росы,
посыпавшихся на него, и из этих капель вставали маленькие радуги.
Несколько капель скатилось в желобок для стока крови. Шаваш был, конечно,
далеко не тот завитой и надушенный чиновник, которого Киссур видел полтора
года назад, но, признаться, он всегда владел языком лучше, чем оружием, и
когда ему приходилось казнить людей собственноручно, он ужасно боялся, что
не сможет перерубить шею с одного удара, и он не любил меча, которым
дерутся лицом к лицу, а предпочитал лук, которым стреляют из засады.

- Я не слыхал, - сказал Шаваш, - чтобы из поединков с тобой кто-то
выходил живым, и ты наверняка изрубишь меня, кусочек за кусочком.

Киссур усмехнулся и возразил:

- Я предлагаю тебе честный поединок, и немногие на моем месте были бы
столь великодушны.

- Твое великодушие, - ответил Шаваш, - нарисовано на дырявом холсте,
и ты сам знаешь это. Наши шансы никак не равны. Если ты убьешь меня, этим
дело и кончится, а если я убью тебя, то твои дружинники изрубят меня, как
репку, и никто не выпустит меня из городских стен.

- Что же ты предлагаешь? - спросил Киссур.

- Почему бы нам не выехать из города в какую-нибудь лощину? - спросил