Тохтара мигом сменилась готовностью продолжать.
так просто - ой-бой, как легко бы жилось на этой ужасной земле!..
Сон о том, как дети Ориджа вернулись домой из Кул-кыыз; и это было хорошо.
Сон о том, как смеялись маалеи, и локры, и хулайры - и это тоже было
хорошо, потому что смеющийся враг - это глупый враг, и мы тоже смеялись,
несясь с холма на мягкоруких, а потом мы стали умными, а большинство из
нас - мертвыми, и мы перестали смеяться! Я видел во сне, как хмурится
гурхан Джамуха, поглаживая рукоять своего волшебного меча, но я видел, как
хмурится Асмохат-та, глядя на то, как гурхан Джамуха поглаживает рукоять
своего волшебного меча... уй-юй, как плохо хмурился Асмохат-та! Даже я так
не хмурюсь, когда вижу моего внука, собирающегося плюнуть в священный
водоем!
при виде гневного Асмохат-та. Кулаю показалось, что на дне глаз старого
Тохтара мелькают подозрительные искорки, но он решил не искушать судьбу.
Кулаю, оставаясь, впрочем, на безопасном расстоянии. - Но Асмохат-та
перестал хмуриться, а гурхан Джамуха Восьмирукий перестал жить, и все
увидели, что Асмохат-та - это Асмохат-та, а Джамуха имеет всего две руки -
как и любой человек, даже если он зовется, к примеру, старым
Тохтар-кулу... И если бы тот, кто зовется старым Тохтар-кулу, не проснулся
бы от топота чьих-то толстых ног, то он успел бы еще увидеть, как степи
Шулмы говорят о мудром и доблестном Кулай-нойоне, первым признавшим
Асмохат-та!.. ай-яй, какой хороший сон...
убивать глупых детей Ориджа. Асмохат-та вообще не любит убивать. А ты учил
меня, что воинская доблесть - это смерть врага! Значит, ты неправильно
учил меня?!
ответил Тохтар-кулу. - Если ты до сих пор жив и можешь трясти меня за
воротник - значит, я правильно учил тебя. Воинская доблесть - это смерть
врага. Но когда становишься старым, когда кобыла судьбы доится на твои
волосы, делая их белыми, то реже думаешь о смерти врага, и чаще - о жизни.
О своей жизни. О чужой жизни. И понимаешь, что для каждого времени - своя
мудрость и своя доблесть. Это понимаешь лишь тогда, когда твоя собственная
жизнь подходит к концу.
Тохтар-кулу, - но вокруг есть много юных и доблестных воинов, и ты боишься
сказать им об этом, потому что у тебя всего один воротник, потому что
тогда ты станешь их врагом, а их доблесть, доблесть юных, доблесть твоих
детей и учеников, - это смерть врага. И ты ждешь, что придет кто-то, кто
не боится говорить о новом. Что придет Асмохат-та.
оглушительному рыку Верхней Стаи, задравшей чью-то неприкаянную душу.
сидеть?
Сперва ты расскажешь обо всем мне. Хорошо, гонец? Да?
детства невесть за что прозывали Чумным Волком, - растерянно молчал. Нет,
что ни говори, а здесь без джай-волшбы дело не обошлось! Иначе с чего бы
стоять шаману Ур-калахая на пути Чумного Волка? Священный водоем далеко,
степь велика - ан нет, вот он, Куш-тэнгри, Неправильный Шаман, благослови
его Геенна Трех Языков!..
прозвучал столь отчетливо, что Чумной Волк непроизвольно вздрогнул,
оторвав взгляд от ужасающе-неподвижного рта шамана - и, забывшись,
посмотрел прямо в глаза служителю Ур-калахая Безликого.
что так не бывает, а потом перестал думать - просто стоял и смотрел.
Куш-тэнгри умер, а глаза все глядели, не моргая, все не исчезали, словно
были ровней ночи, степи, ветру...
что между ним и вестями с границы встал Неправильный Шаман, а язык
Удуй-Хара сам вылез изо рта и стал делать слова?
давно стояла, новых дозорных на смену ждала - и дождалась, только не
смены, а гостей из песков. Три десятка ориджитов явились, да с ними дюжина
с лишним усталых чужаков. Спрашивали заставщики у ориджитов: где, мол,
братья ваши, где отцы ваши, где мужчины племени? В Верхнюю Степь на вечное
кочевье ушли, - отвечают. Спрашивали заставщики у ориджитов: где
Джелмэ-багатур, где ваш нойон? Нет нойона, - отвечают, - на него
Асмохат-та пальцем указал; новый нойон теперь у нас, Кулай-нойон.
Спрашивали заставщики у ориджитов: какой-такой Асмохат-та, откуда ему
взяться в народе мягкоруких? А такой, - отвечают, - Асмохат-та, что
ублюдка-мангуса Джамуху в священном водоеме утопит...
словами последними. Пусть и чужие слова делал язык, да за такую пакость
великий гурхан Джамуха и у мертвого отсечет все, что зря во рту шевелится!
оживать стал. Потом снова глаза открыл, на взгляд Куш-тэнгри наткнулся и
затрепыхался на острие шаманского взгляда, как перепелка на дротике.
Только перепелка пищит, а Удуй-Хара и рад бы пискнуть, да не выходит -
дальше говорить пришлось об увиденном-услышанном...
скорые. Схватились за луки, по стреле из саадаков седельных выдернули -
взвились стрелы, свистнули, а у самой груди дерзкого Кулая-ориджита словно
две молнии с двух сторон ударили! Сперва и не разглядели-то заставщики,
что за клинки каждую стрелу надвое посекли, а после уже разглядели -
удивились. Оба меча чуть ли не в рост человеческий, этакой громадиной
лошадей пополам рубить, а не стрелы на лету, и вот поди ж ты!
хмурятся, а когда у чужаков девка дикоглазая вперед выехала и покрыла
заставщиков по-хурульски - да не так, как жеребец кобылу кроет, а так, как
кобыла жеребцов, когда ей под хвост чертополох вместо нужного сунуть - вот
тогда-то и бросились заставщики наметом, словно илбисы за ними гнались, и
опомнились нескоро.
ставку к гурхану им дороги больше нет. Один Удуй-Хара воспротивился. Он
полгода назад числился у Восьмирукого в отборной тысяче
тургаудов-телохранителей, до десятника дошел и дальше бы служил, когда б
не слабость к тому, что у баб под халатом! Выгнали за дурость - в караул
заступали, а Чумной Волк угрелся, увлекся и запоздал маленько... Вот с той
поры и вертелся оплошавший тургауд в заставщиках у Кул-кыыз.
решил Удуй-Хара, вести в ставку гурхана и в ноги Восьмирукому брошусь.
Убей, мол, да не гони!..
Кулая дерзкого доложит, и о чужаках, и об Асмохат-та...
себя-то он, Асмохат-та?"
в самое нутро залезли, будто пальцами там шарят: вот Кулай ухмыляется, вот
по бокам его двое с мечами-переростками... один - беловолосый, почти как
Неправильный Шаман, а в глазницах - сталь с голубым отливом; другой -
крепыш, по плечо первому, а лицо недоброе, ох, недоброе, и глядит, как в
грудь толкает!..
Кулая на коне сидел! Не конь - скала черная, не всадник - глыба блестящая,
руки на поводьях...
горячке не заметил, а и заметил, так не понял.
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Корнев Павел
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий