и искушения плоти. Интеллигент позднейших веков, обремененный семьею,
мятущийся в ворохе мелких дел и страстей, с трудом выкраивая малый час для
работы, в которой - в одной - его бессмертие, этот интеллигент жалок и
даже смешон по сравнению со своим предком, ученым иноком, что раз и
навсегда отринул временное для вечного и плотское для единой работы духа.
книге. Не в покор прочим и не в гордыню избранным. От гордости тоже должно
отречься, вступая на путь монашеского труда. Давно уже упокоился в
гробнице митрополит Кирилл, а <правила>, им утвержденные, спасают и держат
русскую церковь. Неустанно объезжает бывший ратский игумен, ныне
преосвященный Петр свою обширную митрополию: из Луцка в Галич, из Галича в
Киев, из Киева снова в Суздальскую землю. На санях и в возке, на лодьях и
насадах, и всюду проповедует слово божие, и учит, и наставляет, и пасет
паству свою. Петр уже стар и ветх плотью, и скоро наступит конец его
земного жития. Но заботы растут, и грозные тучи склубились над его
вертоградом. Ныне предстоит положить препону бесерменской проповеди на
Руси. Пусть князья спорят о власти. Власть стоит духом живым, а дух народа
укрепляется верою.
тратят годы, переписывая ветхие пергамены минувших веков.
Михаила в Орде, тверской игумен Иоанн Цесарегородский возводит каменную
церковь святого Феодора.
и скорби ради веры, - мертва. Почему на Руси и канонизировали тотчас
христианина Федора, замученного в Болгарах за веру 21 апреля 1323 г.
проповедуя, Петр, при всей его доброте, тут был тверд и противустал
неверным, яко первый воин Христа.
Руси, словно как на железную сеть, на некую незримую преграду? Казалось
бы, при господстве Орды над Русью и власти хана-фанатика должны были
появиться целые ряды отступников, целые области принявших учение Магомета.
Тем паче что философия Джалаледдина Руми, поэта, глаголившего, яко несть
большой разницы между Христом и Магометом, уже прельстила многочисленное
население Византийской империи - а там были вековые традиции христианства,
процветала высокая жизнь духа и древняя культура церкви! На Руси же ни
тысячелетней традиции, ни великой церковной организации отнюдь еще не
сложилось. Да, был дух народа, не сломленного игом, но дух народа - его
бессознательное душевное устремление - в таком сложном и трудном явлении,
как церковное учение (скажем шире - всякая идеология вообще), сам по себе
мог и должен был оказаться бессилен. Знаем же мы целые культуры и
цивилизации, исчезнувшие потому только, что народ принял гибельное для
него учение, принял сам, с восторгом и подъемом, а там и исчез в волнах
времени, - как кочевые уйгуры, усвоившие философию пророка Мани и через
три поколения выродившиеся и сошедшие с лица земли. Чтобы сохранить
непорушенной православную веру, требовались и знания, и ум, и
неукоснительное проповедание, и борьба, паче жизни самой. Недаром
четырнадцатый век породил мощное монастырское строительство на Руси.
Появляются все новые и новые обители, на пустых местах, в дебрях и лесах;
и те, первые, зачинавшие русское пустынножительство, были чем угодно,
только не разъевшимися и отупевшими от безделья паразитами, как принято
думать про монашескую братию (и примеры чего, увы, в последующие века
также являла-таки наша история). Достаточно напомнить только, что
четырнадцатый век создал Сергия Радонежского, и нам уместно сказать здесь
об этом потому еще, что родился он в те самые времена, о коих идет речь, а
точнее сказать, в 1319 году, через год после гибели Михаила Тверского. Но
и для этого мощного, идущего снизу движения пустынножителей, проповедников
и учителей народных, для множества, отдавших себя вере и родине,
требовалась твердая направляющая воля, и тут мы должны поклониться и
воздать должное неутомимой деятельности митрополита Петра. Это он стал
вперекор проповеди мусульманства на Руси, как и проповеданию латинства.
Это он сохранил в чистоте идею освященного православия, а значит, духовную
независимость Руси от восточных и западных захватчиков. Летопись донесла
до нас лишь один эпизод этой многолетней борьбы нашего митрополита, и то в
смутном и неясном указании, что Петр проклял и отлучил от церкви некоего
Сеита... Кого? И за что? Имя Сеит ведет нас на Восток. (Сеит - духовное
лицо в мусульманских странах.) Почему он мог проповедовать на Руси? Входил
ли он в храмы наши и молился в них, осеняя себя православным крестом? И
как и где произнес Петр проклятие ему? В каком соборе, при стечении каких
и скольких людей, и как происходило само проклятие? Восклицал ли <анафема>
митрополит Петр или как-то иначе отринул Сеита от веры и права посещать
храмы русские? Мы не знаем. Но о чем можно догадаться, - только
догадаться, конечно! - это о том, каким мог быть, ежели он был, разговор
Петра с этим Сеитом с глазу на глаз или в присутствии немногих иерархов,
ибо Петр, конечно, прежде, чем произнести проклятие, должен был убедить
себя и присных и даже и противника в своей правоте.
же, что говорилось всегда, всюду и во все века сторонниками слияния вер,
государств и народов. И, конечно, он знал хорошо русский язык, и был
научен и книжен, и <хитр разумом>, и видом, возможно, мало уступал Петру:
был скорее сух и прям, чем жирен и толст, и был дерзостен и огнеглаз, в
седой или черной бороде, с лицом решительным и резким, красивым лицом
таджика, согдийца или араба, горбоносым смуглым лицом, странно похожим по
очерку на лицо митрополита Петра. И, конечно, он ссылался на учение
Джалаледдина Руми, и, конечно, напомнил слова Евангелия: <несть предо мною
еллин, или иудей, или грек>... И, конечно, развернул слепительную картину:
одна вера, один народ, одно царство на всей земле, в коем только
справедливость, благие законы и равенство, но ни войн, ни насилий, ни
розни или вражды.
Евангелием? Отринуть светлую мечту мирной и дружной жизни народив? Нет, ни
отвергнуть Христа, ни оспорить красоты всеобщего мира не мог, да и не
хотел преосвященный Петр. Но он сказал другое. Он напомнил иное многое,
что есть в благовествованиях евангелистов. О несовершенстве людей. О
грехе. Наконец о том, что народы всегда различны и живут своим побытом и
навычаем, несходным с иными. Одни пашут и сеют зерно, другие пасут скот,
третьи мореходствуют и ловят рыбу. И учение любви могут они все принять
только через любовь, а не через принуждение. И все равно - останутся сами
собою. Ибо море и суша, горы и пустыни, лес и степи не переменят места
свои и не съединятся в одно. И что есть научение всех единой вере и
единому способу жизни, как не суета и не обман, ибо одним то будет легко,
и они взвеселятся и возликуют и умножатся и распространятся по земле, яко
песок морской, а другим станет неудобно и утеснительно, и эти почнут
умирать, и терпеть муки, и служить тем, удачливым и веселым. Не худшее ли
рабство воцарит в этом едином собрании разных народов и племен? И кто
может поклясться и сказать: <Клянусь Богом, что законы, утвержденные
смертными людьми, что власть, установленная немногими для многих, будут
справедливы и мудры для всех и на все века?> Да ежели бы возможна была на
земле такая гармония, сходная с гармонией ангелов, так давно уже божьим
соизволением и возникла бы она! Однако зрим мы иное. В борениях и скорби,
в долгом непрестанном мужествовании творится справедливость и сама жизнь
на земле. И не может быть правды там, где не разрешено или невозможно
станет биться за правду! И не может быть равенства там, где не будет воли,
и не царство божие на земле, - царство антихриста проповедуют такие, как
сей муж, по тщанию коего должна православная вера уступить место <вере
арабов>. Пусть каждый народ идет к Богу своим путем, и тогда это будет
путь сердца, а не принуждения, путь радости и любви, а не насилия и
скорби. И сколько бы на пролилось крови и слез на этом пути, - в борьбе ли
народов, в бореньях ли властителей, - все же это будет лишь малая капля по
сравнению с тем угнетением духа, теми муками и теми смертями
инакомысленных, что льстиво предлагает сей проповедник и присные его!
проповедь Сеита направлена к тому, чтобы духовно подчинить Русь хану
Золотой Орды и растворить русичей среди прочих народов Дикого поля, -
сказать так прямо он не мог, хоть и без того понимали все, что речь идет
именно об этом - о том, будет или не будет существовать в веках Русь? И
это решалось прежде всего верою, а не борьбою князей за власть над
владимирским столом.
подал голос свой за разность вер и неслиянность племен и религий, хоть он
и не произнес ни слова, и даже видом своим не смутил тяжущихся, но самою
участью своею свидетельствовал зато в пользу митрополита. Собеседником
этим был замученный в Орде и причтенный русскою церковью к лику святых
Михаил Ярославич Тверской.
резным капом, в серебро оправленным, златом в каменьях и жемчугах и даже
бесценным стеклом веницейским сверкает и искрится праздничный стол. Под
кабаньими тушами, навалами жареной дичи, под чудовищными, в сажень длиной,
копчеными осетрами, алыми горами резаной семги, пирогами, серебряными
бочками стерляжьей ухи, щей, густого мясного хлебова, под точеными
аршинными мисами с белою, сорочинского пшена, кашею, вдосталь начиненною
винными ягодами и изюмом, стонут и ломятся дубовые столы. По просторной
тесовой палате на два света, под неохватными брусьями высокого