приговаривая:
сколь веревочку не вить, а кончику быть! Кривого знашь? Кожемяку,
седельника? Ну! Староста седельников теперь! Неистовый мужик! С твоего
окрестило - глаз на Шелони выбило ему!
Кто-то все еще бил в било. Высоким голосом с паперти выкрикнули.
из старост с церковного крыльца.
Назар, подвойский. Баяли, от веча их посылали!
единственный, широко разверстый глаз, дергалось лицо.
уже вздымал острие рогатины.
объявлялись во всех концах. Хмуро стояли, опустив тяжелые руки, поденщики,
возчики, строгали, опонники, шерстобиты, матерые мужики-мастера и безбородые
парни-подмастерья. Житьи тоже мешались в общей куче. Толпа уравнивала.
Измазанный кожевник, пихнув житьего, примолвил:
вперед, обдирая дорогой зипун.
распояской, окруженный мужиками, кричал:
в ворота к Феофилату.
и у Петра и Павла в Кожевниках. Кузнецы вломились в дом к Коробу.
Ладожанин, староста братства оружейников. Было тихо, когда он, высокий,
суровый, говорил с помоста о праве народном. Только глухой топот шагов не
смолкал, подходили все новые и новые.
копейщиков, щитников, ножевников, секирников. Ей любо было видеть силу
новгородскую. Еще не зная, что скажет, чуя лишь, что, что бы ни сказала -
скажется, Борецкая начала говорить. Пригодились и речи Василья Степаныча, и
летописи, читанные долгими вечерами. Говорила не просто о древней славе
Новгорода, о величии, гордости и святынях говорила о праве народа, их праве,
сказанном в преданиях летописных. О щитниках, смещавших архиепископов, о
серебряниках, руководивших ратями, о всех ремесленниках, отличившихся в
древних боях за Новгород. И называла годы, когда что было, где записано о
том. Как-то поняла, почуяла, что этого им не хватало сейчас - уверенности,
от веков идущей, в праве своем.
толпе кто-то злой, всколыхнулись обиды.
было все свое, обчее, и ругань, и сжатые кулаки, и обвинения, но не
молчанье, не чужие сторонние взгляды. Уже смело говорили ей в очи, и
отвечала, себя не щадя.
королем, и о православном князе-наместнике, и о запрете строить латынские
ропаты, и о бегстве шелонском сказала, не пожалев ни их, ни бояр.
переливчатым голосом.
организовываться. Вместо стихийных вчерашних сходок появились отряды
горожан. С быстротою, свидетельствующей о вековых навыках, собирались
выборные, создавался Совет, опрашивались уличане, и уже сторожа, наряженная
от ремесленных братств, занимала ворота, уже гонцы поскакали в Русу и в
прочие пригороды подымать и там черных людей. И когда в субботу члены
государственного Совета господ, один по одному, стали собираться в палаты
архиепископа, Детинец уже был занят отрядами горожан. Перед часозвонной
башней, у входа в Грановитую палату и на дворе, оттеснив владычную сторожу,
стояли ремесленники, многие с оружием, стояли ровными рядами, без шума и
толкотни, старшие обходили строй, соблюдая порядок, и это было страшнее, чем
бунтующее море народное, что прихлынет и тут же отхлынет или враз повернет
на другое. Строго ждали, без слова давали дорогу. Недвижно горели лезвия
рогатин и острия копий над головами дружин.
позабытый, да чуть ли и вовсе не похороненный под шумок кончанской грызни.
палату зашли трое старост во главе с Аврамом Ладожанином, сурово поклонились
и молвили только одно, что город ждет ответа, после чего тотчас покинули
палату.
заявив московским боярам, что никто знать не знал про поездку новгородских
выборных. Получалось, что дьяк Захар и Назарий самовольно поехали на Москву.
Такого, конечно, быть не могло, и это тоже все понимали. Ночью город не
спал. Наутро объявлено было городское вече на Ярославовом дворе, на которое
велено было собраться всем выборным от черных людей, от концов, улиц и
братств ремесленных. К ответу призвали Овиновых и Василья Никифорова,
воеводу, ездивших на суд в Москву.
пробираясь верхами через толпу к вечевой избе, с тревогою видели у многих за
кушаками сзади заткнутые топоры. Федор Давыдович, хоть и не был робок,
подзадумался: выберется ли живым из Новгорода?
как было велено, слова великого князя Новгороду. Им не дали кончить.
все - или жизнь, или смерть. (Кузьма - тот распластался в сенях вечевой избы
по стене, скулил, не чая, как и выйти наружу.) - Народ! Мужи новогородские!
- сказал Овин громко. Его слушали.
ему!") - Василий Никифоров, воевода наш, зачем ездил к великому князю на
Москву?! Меня прошаете, я отвечу! На суд, по Олфера Гагина слову! А он
почто? Кто послов волен посылывать, боярин али воевода городской?!
не утверждал, не предавал Пенкова, и не отпирался сам, как бы стал
отпираться виноватый. И на поднявшийся гул голосов:
вышел на вечевое крыльцо. Захар еще попятился, из-за спины Пенкова показывая
на него руками.
великому?
же самом, он повернулся к толпе, и бледность и растерянность сказали всем
все прежде, чем он раскрыл рот. Уже кричали Пенкову: