быть спокойны, состояние Досточтимого отнюдь не худо, он всегда
отличался превосходным здоровьем, здоров он и сейчас, хотя
старость весьма его ослабила. Не то чтобы внешний вид его
сильно изменился или силы стали стремительно убывать: он
совершает небольшие прогулки, каждый день немного музицирует и
до самого недавнего времени давал уроки игры на органе двум
ученикам, совсем еще новичкам, -- ведь он всегда любил видеть
вокруг себя детей. Однако то, что и от этих двух последних
учеников за несколько недель тому назад отказался, есть все же
некий симптом, заставивший меня насторожиться; с тех пор я стал
внимательней следить за Досточтимым, и не раз увиденное мною
заставляло меня задумываться. Такова причина моего приезда.
Оправданием подобных мыслей и последующих шагов может служить
то, что когда-то и я был учеником старого Магистра музыки, его
любимым учеником, смею сказать, и преемник его вот уже год как
приставил меня к старцу в качестве фамулуса или компаньона,
поручив мне заботу о его здоровье. Поручение это отрадно для
меня, ибо нет.викого, к кому я питал бы такое чувство
привязанности и почтения, как к моему старому учителю и
покровителю. Это он открыл мне тайну музыки, научил меня
служить ей, и если я, сверх того, в какой-то мере проник в
смысл и предназначение нашего Ордена, обрел нечто, похожее на
зрелость и внутреннюю упорядоченность, то все это исходит от
него и составляет его заслугу. Вот уже год, как я совсем
переселился к нему. Правда, я еще занят некоторыми
исследованиями, посещаю курсы, но я всегда в его распоряжении,
я его сотрапезник, спутник во время прогулок и партнер при
музицировании, а ночью -- сплю через стенку от него. При столь
близком соприкосновении я могу весьма точно наблюдать, так
сказать, ступени его старения, его физического угасания, и
кое-кто из моих товарищей порой сочувственно, а то и язвительно
отзывается по поводу странной должности, определившей столь
юного человека, как я, в слуги и спутники древнего старца. Но
они не знают и, пожалуй, никто не знает чак хорошо, как я, что
за старость дарована этому Магистру, как он постепенно слабеет
и дряхлеет телом, все меньше принимает пищи, все больше
утомляется после своих маленьких прогулок, не будучи,
собственно, больным, и в тишине своей старческой поры все более
претворяется в самое духовность, в благоговение, достоинство и
простоту. И если в моей роли фамулуса или сиделки и есть
какие-нибудь трудности, то состоят они только в том, что
Досточтимый не желает быть предметом услуг и забот, что он
по-прежнему хочет только давать и никогда не брать.
при Досточтимом находится такой преданный и благородный ученик.
А теперь скажи мне, наконец, коль скоро ты говоришь не по
поручению твоего учителя, почему мой приезд в Монпор
представляется тебе столь необходимым?
Магистра музыки, -- ответил студент, -- должно быть, мой приезд
вызвал у вас опасение, уж не болен ли он, уж не следует ли
поспешить, чтобы успеть проститься с ним? Я и на самом деле
думаю, что следует. Не могу сказать, что конец его близок, но
ведь Досточтимый прощается с жизнью по-своему. Вот уже
несколько месяцев, как он совсем отвык говорить, и если он
всегда предпочитал краткость многословию, то теперь он стал так
уж краток и тих, что я невольно начинаю тревожиться. Когда я
впервые не получил ответа, обратившись к нему, и это стало
повторяться все чаще, я вначале подумал, не ослабел ли его
слух, однако вскоре установил; что слышит он по-прежнему
хорошо, я проверял это не раз. Итак, мне оставалось
предположить, что он рассеян, не может сосредоточить свое
внимание. Однако и это объяснение оказалось несостоятельным.
Скорее всего, он давно уже как бы в пути и, покидая нас, все
более и более уходит в свой собственный мир; например, он давно
уже никого не навещает и никого не пускает к себе, проходят
дни, а он не видит никого, кроме меня. Ну, вот с тех пор, как
все это началось -- эта отстраненность, это отсутствие, -- с
тех поря и стараюсь приводить к нему тех друзей, которых, как я
знаю, он любил больше других. Если бы вы, domine, побывали у
него, вы, несомненно, доставили бы своему старшему другу
немалую радость, в этом я уверен, и вам удалось бы еще раз
повидать именно того человека, которого вы любили я почитали.
Пройдет несколько месяцев, а быть может, и педель, и радость
его при виде вас будет куда меньшей, возможно, он и не узнает
вас, даже не заметит.
дыша, смотрел прямо перед собой. Когда он вновь обратился к
студенту, тот уже поднялся, полагая аудиенцию оконченной.
Магистр протянул ему руку.
очевидно, известно, что у Магистра есть кое-какие обязанности.
Я не могу надеть шляпу и отправиться в путь, сначала надо
привести все в порядок. Надеюсь до Вослезавтра управиться. Как
ты считаешь, успеешь ты закончить свою работу в Архиве? Да?
Тогда я дам тебе знать, как только освобожусь.
сопровождении Петра отбыть в Монпор. Когда они по приезде сразу
же отправились в окруженный садами павильон старого Магистра
музыки, в тихую милую келью, они услыщали доносившуюся из
задней комнаты музыку, нежную и прозрачную, но уверенную и
восхитительно бодрую музыку. Должно быть, там сидел старик и
двумя пальцами наигрывал двухголосную мелодию. Кнехт тотчас же
узнал ее: это была пьеса конца шестнадцатого века из сборников
двухголосных песнопений. Он остановился, его проводник тоже,
оба они стали ждать, покуда Магистр кончит. Только тогда Петр
громко обратился к старцу и сообщил ему, что он приехал и
привез с собой гостя. Старец показался в дверях и приветливо
улыбнулся им. Эта всеми любимая улыбка Магистра музыки была
такой детски открытой, лучащейся сердечностью и приветливостью;
прошло почти тридцать лет, как Иозеф Кнехт впервые ее увидел, и
раскрыл, и подарил свое сердце этому доброму наставнику, в тот
щемяще-блаженный утренний час в музыкальном классе, и с тех пор
он часто видел ее, эту улыбку, и всякий раз с глубокой радостью
и странной растроганностью, и между тем как волосы наставника
седели и стали совсем белыми, как его голос делался все тише,
его рукопожатие слабело и походка становилась медлительной, его
улыбка нисколько не теряла своего свечения и обаяния, своей
чистоты и искренности. И сейчас друг и ученик старого Магистра
увидел, убедился: лучистый и безмолвный зов, исходивший от
этого улыбающегося старческого лика, чьи голубые глаза и нежный
румянец с годами становились все светлее, был уже не тот, не
прежний и привычный -- он стал сокровеннее, таинственнее и
интенсивнее.
состояла просьба студента Петра и насколько он сам, полагая,
что уступает этой просьбе, вознагражден с лихвой.
его друг Ферромонте, в ту пору библиотекарь знаменитой
музыкальной библиотеки Монпора. Он-то и описал состоявшийся
разговор в одном из своих писем. "Наш старый Магистр музыки, --
сказал Кнехт, -- был ведь и твоим учителем, и ты очень его
любил, скажи, а теперь ты часто его видишь? -- Нет, -- ответил
Карло, -- то есть я, разумеется, встречаю его нередко, когда он
совершает свою прогулку, а я как раз выхожу из библиотеки, но
разговаривать с ним мне уже несколько месяцев не доводилось. Он
ведь все больше замыкается в себе и, по-видимому, не слишком
хорошо переносит общество людей. Раньше он уделял целый вечер
таким, как я, своим бывшим репетиторам, тем, кто служил в
Монпоре, но уже примерно с год, как вечера эти отменены, и всех
очень удивило, когда старый Магистр поехал на вашу инвеституру
в Вальдцель.
бросились в глаза никакие изменения?
виде, о его веселости, странном сиянии, исходящем от него. Еще
бы, мы заметили это. По мере того как силы его убывают, его
веселость растет с каждым днем. Мы давно привыкли к этому, вам
же это, конечно, сразу бросилось в глаза.
гораздо чаще, чем ты, но даже он не смог привыкнуть к этому. Он
сам отправился в Вальдцель, дабы побудить меня приехать сюда,
конечно же, подыскав подходящий предлог. Что ты думаешь о нем?
педантического, нежели творческого склада человек, несколько
тяжеловесный или тяжелодумный. Старому Магистру музыки он
предан бесконечно и отдал бы за него жизнь. Мне кажется, что
его служение при обожаемом повелителе и кумире поглощает его
без остатка, он одержим им. У вас не сложилось такого
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Роллинс Джеймс
Распопов Дмитрий