как жаждал. Я же сказал, что они еще в пути и путь опасен. Разве кто-то
сказал тебе, что пустыня выпустила их из объятий? Не веду речь и о каких-то
переменах в их судьбе, потому что нажитую радость не отнимет и смерть от
жажды. Подчинившись, они добросовестно творили священнодействие пути по
пустыне, и этот путь сотворил их и позволил войти в праздник -- праздник,
замерцавший вдали золотой пчелкой.
девственных песков и вдруг заметил человеческий след и понял: сладостна
смерть среди соплеменников. Все вокруг осталось прежним, новым был
полустертый след на песке. Он все переменил.
Увидел, как кровоточили ноги твоих верблюдов, как, потеряв сам себя, ты брел
по пескам под знойным солнцем, как выплевывал песок, бранил соседа и, браня
его, страшился сгустившейся тишины, где тонули один за другим твои
одинаковые шаги. Я не дал тебе ничего, кроме скудной пищи, постоянной жажды,
укусов солнца и мозолей на руках. Питал камнями, поил колючками. А затем
показал тебе отблеск отблеска золотой пчелки, и ты преисполнился
благодарности и любви.
достаточно раскрыть ладонь, чтобы двинулась в путь армия кедров, которая
оденет могучую гору. Мне достаточно одного семечка!
чем я тебя облагорожу? Если подарю тебе черную жемчужину из глубин моря,
миновав священнодействие погружения на дно, чем я тебя облагорожу?
Облагораживает тебя только то, что преображает, ибо ты -- семя. Нет для тебя
подарков. И поэтому я хочу утешить тебя -- тебя, что так горюет из-за
потерянных возможностей. Нет потерянных возможностей. Резчик режет кость,
вытачивая лицо богини или царевны, и оно западет тебе в душу. Ювелир
работает с чистым золотом, и, возможно, его украшения меньше говорят
человеческому сердцу. Но ни золотой браслет, ни статуэтка из кости не
достались им как подарок. И ювелир, и резчик только путь, кладь, повозка. И
тебе даются только камни для будущей часовни, которую ты должен построить. И
камней всегда хватает, как всегда хватает земли кедру. Вот земле может не
хватать кедров, и она может остаться каменистой пустошью. На что тебе
жаловаться? Нет потерянных возможностей, ибо дело твое быть семенем. Если у
тебя нет золота, режь кость. Если нет кости, режь дерево. Нет дерева,
собирай камни.
народа, не нашлось ни единой возможности ни в его поместьях, ни в тачках с
золотом, ни в погребах, набитых алмазами. Но для того, кто шел и споткнулся
о камень, приоткрылась необыкновенная возможность. А ты? Горюя, ты просишь
подарков, а не возможностей.
Тот, кто жалуется, что ему недодали любви, ошибается в понимании любви, --
любовь никогда не была подарком, который получают.
стать солдатом королевы. И королеве совсем не обязательно знать о тебе для
того, чтобы ты был счастлив. Мой геометр был влюблен в звезды. Светящуюся
нить он ощупывал разумом и превращал в закон. Он был путем, кладью,
повозкой. Пчелой расцветшей звезды. Он добывал свой мед. Я видел: он умирал
счастливым, благодарный тем нескольким фигурам и формулам, на которые
обменял свою жизнь. Счастлив был садовник моего сада, когда у него
раскрывалась новая роза. Звездам может не хватать геометра. Саду --
садовника. Но тебе не может не хватить звезд, садов, гальки, выброшенной из
пенных губ моря. Не говори мне, что ты нищ.
ужинают. Шутят, подначивают друг друга. Сейчас они противники нескончаемого
хождения по кругу, враги долгих часов бдения. Они рады, что избавились от
ярма. Ярмо их недруг. И это так естественно. Недруг -- и в то же время
неизбежный, необходимый, насущный для них удел. И война такой же удел, и
любовь. Я уже говорил тебе о воине, что светится светом любви. Говорил о
влюбленном, который становится достойным воином. Разве умирающий среди
песков закован в броню бесчувствия? Он молит: "Позаботься о моей любимой или
позаботься о моем доме, детях..." И поэтому тебе драгоценна его
жертвенность.
над другом. Не подумай, что я веду речь о противодействии, об облегчении,
что наступит неизбежно, если удалить больной зуб.
безвкусной, запретив ее пить, можно вернуть ей вкус. Она станет вкуснее.
Вкуснее рту, горлу, желудку, и ничему больше. Так вкусен ужин для моих
дозорных после тяжкой и неприятной работы. Разыгравшийся аппетит -- причина
их удовольствия. Можно, конечно, оживить жизнь и для моих берберов, кормя их
только по праздникам...
совместный ужин дозорных нечто иное, нежели воловье стремление к кормушке и
обожествление желудка. Ужин их -- причащение хлебом, собравшим на вечерю
дозорных. Пусть они не догадываются об этом. Однако с их помощью хлебное
зерно становится бдением и взглядом, обнимающим город, и может случиться
так, что бдение и обнимающий город взгляд благодаря им возвеличат хлеб.
Хлеб, он ведь тоже разный, есть один хлеб и есть другой. Если ты хочешь
проникнуть в тайну дозорных, о которой они не подозревают, посмотри, как
обольщает кто-то из них в веселом квартале женщин, рассказывая им: "Стою я
как-то на крепостной стене, и вдруг у меня прямо над головой одна за другой
три пули, я и ухом не повел, не шевельнулся". И с гордостью откусывает
большой кусок хлеба. А ты, глупец, услышав эти слова, счел стыдливость любви
похвальбой бахвала. Знай: дозорный, рассказывая байки о своем стоянии на
посту озабочен не возвеличиванием себя -- ему хочется согреться тем
чувством, в каком он не признается и сам себе. Он никогда не признается, что
любит город. Он умрет ради своего божества, но оставит его безымянным. Он
служит ему, но не хочет сознаваться в этом. И того же молчания требует и от
тебя. Патетика его унижает. Не умея назвать свое божество, он инстинктивно
защищает его от твоих насмешек. И своих собственных тоже. Вот и разыгрывают
мои дозорные бахвалов и фанфаронов, без натуги вводя в заблуждение ради
того, чтобы где-то, в глубинах самих себя, прикоснуться к затаившемуся там
роднику любви.
-- ты услышишь, как охотно они с ней согласятся. Согласятся, изрыгая
ругательства и проклятья. Но втайне слова красотки им приятны, словно
признание. Ибо умрут они ради своей любви.
дураков ты их, что ли, принимаешь, собираясь расплатиться цветистыми фразами
за их кровь?! Хотя храбрости им не занимать, ясное дело! Так тщеславятся
они. Из любовной стыдливости разыгрывают бахвалов. И правы, потому что иной
раз ты обманываешь их. Пользуясь их любовью к городу, отправляешь спасать
свои амбары. Презирая тебя, они постараются тебя уверить, что идут на смерть
из фанфаронства. Сам-то ты не любишь город. Они чувствуют в тебе сытого. Но
с любовью, без лишних слов, спасут твой город и с наглой усмешкой, будто
кость собаке, бросят тебе твои спасенные амбары, потому что и они часть
города.
CCI
мною край. Не там поместил реку, позабыл эту деревню. Ты торжествуешь,
указывая на мои ошибки. Твоя работа мне по нраву. Есть ли у меня время все
измерить, все перечислить! Мне важно, чтобы ты увидел мир с той горы,
которую я выбрал. Ты увлекся моей работой, пошел дальше меня. Ты поддержал
меня там, где я дал слабину. Я рад.
на тебя, -- ты ошибся. Ты из породы логиков, историков, критиков, -- они
обсуждают форму носа и уха, но не видят лица целиком. Что мне за дело до
формулировки закона, до конкретики определения? Разработать их -- твое дело.
Если я хочу заразить тебя страстью к морю, я рассказываю тебе о плывущем
корабле, о звездной ночи и волшебном царстве ароматов, рожденном дальним
островом. "Наступает утро, -- говорю я тебе, -- и ты, пусть ничего вокруг на
взгляд не изменилось, попадаешь в обитаемый мир. По морю плывет не видимый
еще остров, похожий на корзинку, полную пряностей". И ты видишь, что твои
матросы, патлатые грубияны, томятся неведомым им томлением нежности. Образ
колокола возник прежде, чем ты услышал его звон, неповоротливому сознанию
нужно весомое гуденье, но тонкая струна в душе уже все уловила. И я уже
счастлив, потому что иду к саду, сулящему розы... И на море, в зависимости
от ветра, ты ловишь благоуханье любви, отдыха или смерти".
нужно перестроить его вот так, а можно вот этак. Я соглашаюсь. Измени! Я
ничего не понимаю в гвоздях, в досках. Потом ты отвергаешь пряности, которые
я тебе пообещал. Твои научные познания доказывают, что пряности должны быть
совершенно иные. Я соглашаюсь. Я ничего не смыслю в ботанике. Главное для
меня, чтобы ты построил корабль и собирал для меня далекие острова. Пусть
даже ты пустишься в путь ради того, чтобы меня опровергнуть. И опровергнешь
меня. Я первый поздравлю тебя с триумфом. А потом, в молчании моей любви,
пойду и навещу портовые улочки. Какими они стали после твоего возвращения?
палубы, которую необходимо драить, ты, вернувшись, поешь своим сыновьям об
островах, что странствуют по морю, ты хочешь, чтобы и они пустились в путь.
А я? Я стою в тени, я слышу твою песню и, довольный, тихо ступая, ухожу.
уничтожить меня. Я -- питающая среда, а не вывод умозаключения. Разве
возможно убедить в ошибке скульптора, доказать, что вместо воина он должен
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Лукин Евгений