Чтение 87–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

он, вероятно, был бы чуть повыше среднего роста. Впрочем, ребята очень
вытягиваются после шестнадцати лет.

Сейчас проклинаю свою идиотскую, слюнявую интеллигентность. Так
называемую интеллигентность.

Ведь я не только никогда не позволял себе войти в Кирину комнату без
стука или порыться в ящиках его письменного стола, но даже не заглядывал в
тетради-дневнички, если они лежали, по случайности, раскрытыми.

То, что он писал роман, писал короткие рассказы, стихи, "мысли", драму
("Робеспьер") - явилось для меня полнейшей неожиданностью.

А работал он много, тщательно, со многими черновиками и вариантами,
кропотливо отделывая фразу, подыскивая то единственное слово, сплошь и рядом
коварно ускользающее, без которого фраза неточна или мертва.

Для каждого человека своего будущего романа у Киры имелась тетрадь с
подбором поступков, выражений, черточек характера и бытовых деталей. На
полях то и дело стояло: "Мало мелочей! ", "Больше мелочей! ".

До сих пор я не могу понять, где он брал время на такую работу. Школа,
теннис (зимой тренировался на закрытом корте), немка, англичанка,
француженка, которая у него сидела по два, по три часа. Наконец, театр, кино
и шумная ватага веселых друзей, являвшихся к нему поздним вечером.

Вероятно, мальчуган очень мало спал.

Среди его рукописей я обнаружил и новеллу, страшную новеллу о том, что он
сделал. С философией этого, с психологическим анализом, с мучительно-точным
описанием - как это делают.

Боже мой, почему я не прочел эти страшные страницы прежде? Вовремя?

Уберечь можно. Можно! Ему же и семнадцати еще не исполнилось. Впрочем, в
Древнем Риме мужскую тогу надевали даже несколько раньше.

Тропинка ль, берег, подойду к окну ли,

Лежу, стою...

Вот, милая, и протолкнули

Мы жизнь свою.

Отцы, матери, умоляю вас: читайте дневники ваших детей, письма к ним,
записочки, прислушивайтесь к их телефонным разговорам, входите в комнату без
стука, ройтесь в ящиках, шкатулочках, сундучках. Умоляю: не будьте жалкими,
трусливыми "интеллигентами"! Не бойтесь презрительной фразы вашего сына или
дочери: "Ты что - шпионишь за мной?"

Это шпионство святое.

И еще: никогда не забывайте, что дети очень скрытны, закрыты. Закрыты
хитро, тонко, умело, упрямо. И особенно - для родителей. Даже если они
дружат с ними. Почему закрыты? Да потому, что они - дети, а мы - взрослые.
Два мира. Причем взрослый мир при всяком удобном и неудобном случае говорит:
"Я большой, я умней тебя". А малый мир в этом сомневается. И порой довольно
справедливо сомневается.

Перед тем как это сделать, Кира позвонил ей по телефону.

Они встретились на Кирочной, где мы жили, и долго ходили по затемненной
улице туда и обратно. И он сказал ей, что сейчас это сделает. А она,
поверив, отпустила его одного. Только позвонила к его другу - к Рокфеллеру.
Тот сразу прибежал. Но было уже поздно.

Домработница Шура в это время собирала к ужину. А мы отправились
"прошвырнуться".

"Прошвырнулись" до Невского. Думали повернуть обратно, но потом
захотелось "еще квартальчик".

Была звездная безветренная ночь. Мороз не сильный.

Этот "квартальчик" все и решил. Мы тоже опоздали. Всего на несколько
минут.

Многие спрашивали:

- Кира это сделал из-за той девчонки?

- Нет, нет!

Вообще, мне кажется, что человек не уходит самовольно из жизни из-за
чего-то одного. Почти всегда существует страшный круг, смыкающийся
постепенно.

- Это ужасно! - говорит человек сам себе.

- И это ужасно.

- И это.

И стреляет себе в сердце, принимает яд или накидывает петлю.

Не слишком задумывающиеся люди принимают за причину наиболее доступное их
пониманию "это". Причем особенно для них убедительно, я даже решусь сказать
- привлекательно: человек убил себя из-за любви.

Могут ли теперь мои стихи быть веселыми?

Никритиной

С тобою, нежная подруга

И верный друг,

Как цирковые лошади по кругу,

Мы проскакали жизни круг.

Война. Немцы в бинокль видели золотой купол московской колокольни Ивана
Великого и без бинокля - простым глазом - Адмиралтейскую иглу, сверкающую
над Ленинградом. Они взбирались на Машук, пытались лечить свои сифилисы в
Пятигорске, валялись на ялтинском пляже и мыли в Волге свои мотоциклы. А
сегодня мы их моем в Эльбе.

Это - ход истории. Кстати, довольно банальный ход.

Пожалуй, на острове Св. Елены подобная мысль и Наполеону приходила в
голову. А раньше того - шведскому королю Карлу XII, ускакавшему из России в
Турцию верхом на лошади.

А может быть, эта мысль и не приходила? Вероятно, и Наполеону, и Карлу
XII не приходила. Ведь головы-то у них были генеральские. Наполеон,
вероятно, наморщив свой лысый лоб, тяжело думал: "Если бы я при Ватерлоо
бросил гвардию на левый фланг..." и т, д. А Карл XII грыз самого себя: "Черт
побери, дернуло ж меня при Полтаве..." и т, д.

Какой идиотизм!

Голова Адольфа Гитлера меня не интересует.

Вернувшись из эвакуации, Василий Иванович Качалов зашел ко мне в номер
гостиницы "Москва":

- По стихам. Толя, соскучился. Новенькие имеются?

- Имеются...

- Не почитаешь ли?

- С удовольствием.

По своей всегдашней манере он подпер ладонями гладко выбритые скулы. В
тот день я бы не сказал, что они выутюжены горячим утюгом. Война, эвакуация,
повторяющееся и повторяющееся воспаление легких - плохой утюг, плохой массаж
лица.

Перед тем как заняться стихами, мы, разумеется, поговорили о наших
победах на фронте.

Отлично понимая всю необходимость этой кровавой драмы, радуясь сокрушению
мерзкого фашизма, я относился к существованию войны в моем веке с
неиссякаемой ненавистью, кровно унаследованной от покойного отца. Вообще,
невольно приглядываясь и прислушиваясь к себе, то и дело я замечал
срывающиеся у меня с языка отцовские словечки, любимую его поговорку, его
привычные жесты.

Это прекрасно, что ушедший человек продолжает удивительно жить в
оставшемся на земле. Продолжает жить, скажем, в цвете глаз своего сына, а
потом внука, в зализах на лбу, в сорок втором номере ботинок. И в мыслях, и
в страстях, и во вкусе. И Бог ты мой, как грустно, если человек наперед
знает, что ему не в ком жить после своего ухода. Я и врагу своему не пожелаю
этого.

- Ну-с, товарищ стихотворец, начали.

Читаю:

От свиста этого меча

Потух

Мой дух,

Как в сквозняке свеча.

Осталось стеариновое тело,

Которому ни до чего нет дела.

- Следующее.

Читаю:

Наш век мне кажется смешным немножко, Когда кончается бомбежка.

- Следующее.