же, разделав шкуру, варили мясо, съедали его всей семьей, а иногда и со
случайными путниками, оказавшимися на нижнечегемской дороге.
в конце августа, когда мы уезжали из деревни, чегемский виноград только
начинал румяниться, и это было тогда обидно до слез. Особенно было обидно от
того, что, спускаясь из Чегема, мы видели, как по дороге вниз виноград чуть
ли не с каждым шагом делается все зрелей и зрелей, а внизу, поблизости от
реки Кодор, он делается совершенно черным.
голову, вглядываясь в розовеющие кисти и чуть ли не до галлюцинации ища
среди них поспевающие гроздья. Иногда прошлогодний пожухлый лист, случайно
застрявший в сплетении ветвей и лозы, я принимал за почерневшую гроздь
винограда, сердце радостно екало, но этого хватало только на несколько
мгновений, потому что, вглядевшись, я неизменно обнаруживал свою ошибку.
виноград, как юноша, готовый влюбиться, оглядывает девушек, проносящихся
мимо него.
ветвей молельного ореха, почти спелый. Черно-розовые гроздья, соблазнительно
высвечиваясь, выделялись в густой зеленой листве могучего дерева.
всю мою жизнь. Я подошел к подножию дерева и стал по лозе, как по канату,
подниматься вверх. Другого пути не было. Обхватить дерево руками или ногами
было совершенно невозможно.
передохнул и стал соображать, как быть дальше. По лозе дальше подыматься
было невозможно, потому что здесь она закручивалась вокруг ствола. Сам ствол
был еще слишком толстым, чтобы карабкаться по нему.
упирается в следующую ветку, которая растет метров на пять выше. Сидя верхом
на нижней ветке, я докарабкался до того места, где она приближалась к
следующей ветке, и, привстав на свою ветку, ухватился за верхнюю и стал изо
всей силы пригибать ее к себе, чтобы почувствовать, не сломается ли она
потом, когда я на ней повисну. Я почувствовал, что она меня выдержит, хотя
все еще боялся, что она обломится.
сумел, подтянувшись, сесть на нее. В этом месте ветка пружинила и качалась,
и каждое ее движение вызывало во мне волну тошнотворного страха. Но чем
ближе я подбирался к стволу, тем меньше она качалась, и постепенно страх
прошел. В том месте, где ветка отделялась от ствола, я уселся отдохнуть,
опершись спиной о ствол.
влетела сойка и уселась недалеко от меня на той же ветке.
чтобы показать, что она меня не испугалась. Затем, снова издав безобразный
крик и задевая крыльями листву, она вынырнула из кроны и улетела.
карабкаться по ней. Хотя лоза здесь была потоньше и потому удобней
обхватывалась руками, а расстояние, на которое надо было передвинуться, было
меньше, чем то, которое я прокарабкался в первый раз, страх, вызванный
высотой, сковывал мышцы, и я с трудом дополз до следующей ветки и долго там
отдыхал, вытряхивая из-за пазухи вышелушенный моими ладонями сухой мусор
лозы.
которые можно было разглядеть землю. Наконец земля полностью исчезла,
скрытая густой зеленью веток, и стало почти не страшно. Исчезло ощущение
глубины возможного падения.
Я много раз слышал этот звук в лесу и никогда не мог понять, откуда он
берется. В конце концов я решил, что звук этот возникает при трении какой-то
сухой ветки о сухую ветку. Бывало, когда услышу этот звук, стараюсь связать
его с порывами ветра, прошумевшего в листьях деревьев. Иногда он и в самом
деле совпадал с порывами ветра, но чаще всего не совпадал, но так как я не
мог найти другого объяснения, то продолжал считать, что это ветка трется о
ветку.
прижавшегося к стволу красноголового дятла. Трудно было поверить, что эта
маленькая птица может вызвать такой громкий, далеко идущий звук скрежещущего
дерева. Я замер, стараясь остаться незамеченным, и дятел, несколько раз
посмотрев по сторонам, вдруг ударил клювом по стволу дерева и раздался
знакомый звук: кррр... Казалось, после первого удара клювом о ствол
остальные удары получаются по инерции. Как будто после первого удара дятел
просто не может остановить трясущейся головы, и она, сотрясаясь, еще
несколько раз долбит клювом по стволу.
слышится, когда дятел долбит кору дерева в поисках пищи. Сейчас он явно ее
не искал, и звук мог означать какой-то сигнал или песню торжества.
его довольно безопасным, несколько раз извлекал из усохшей части ствола этот
странный звук.
тогда, когда его видят на земле. Он как бы делается обитателем их среды, и
часть их страха, вероятно, поглощается усилившимся любопытством. Так,
бывало, и в море во время ныряния я замечал, что рыбы иногда без особого
страха с любопытством разглядывают тебя.
по стволу. Наконец я добрался до ветки, на вершине которой провисали
виноградные гроздья, начинавшие поспевать. Как эти гроздья завораживали
взгляд: розовые, красные, особенно черно-лиловые, уже поспевающие!
ветки и уже там, ухватившись за виноградную плеть, подтянуть к себе эти
гроздья.
ее концу. Двигаться было не очень страшно, потому что земля была полностью
скрыта зеленью нижних веток.
рукой верхнюю ветку, которая здесь довольно близко подходила к ней. Я
почувствовал, что стою достаточно устойчиво; мои босые ноги упираются в
слегка пружинящую ветку, а руками я держусь за верхнюю. Поверив в
достаточную устойчивость своего тела, я потянулся одной рукой к виноградной
кисти и дотянулся до нее с великим трудом. Она сопротивлялась, пружинила, и
мгновеньями казалось, что рука, которой я держался за верхнюю ветку, вот-вот
не выдержит, и я, сорвавшись, полечу вслед за изогнутой, как тугой лук,
виноградной плетью. В конце концов я подтянул ее к себе, и вот перед самым
моим лицом покачиваются гроздья винограда, на которые я, облизываясь,
любовался с земли.
Одной рукой я продолжал держаться за верхнюю ветку, а другой напряженно
удерживал все еще старающуюся оттянуться виноградную плеть.
виноградины, хотя было это очень неудобно, и иногда в рот попадали вместо
зрелых совсем зеленые.
продев в нее правую руку (мгновенье дикого страха), снова схватился за
ветку, и моя левая рука теперь была свободна.
рот. Я торопился, чувствуя, что ноги мои уже подрагивают от напряжения и
правая рука, вцепившаяся в ветку и еще держащая в локтевом сгибе туго
натянутую виноградную плеть, тоже начинает уставать.
как может пахнуть только "изабелла", чувствовать, как сладостно
проскальзывает в горло его кисло-сладкая плоть, слышать, как звучно
шлепаются на листья ореха выплюнутые шкурки виноградин, прислушиваться к
далекому звону колоколец коровьего стада, к гулкому биенью в тишине
собственного сердца. Не знаю, сколько длилось это блаженство, но его
внезапно оборвал грубый окрик:
Кязым.
что я застигнут на дереве, я бросился слезать с него. Когда я отпустил
виноградную плеть, она с шумом вырвалась из моих рук, и виноградный дождь,
хлопая по листьям, посыпался вниз.
его, которые я не мог разобрать за шумом моего спуска. По-видимому, он мне
кричал, чтобы я спокойнее спускался, но я не расслышал его слов.
когда-либо слышал в свой адрес. Он сидел в кухне перед очажным огнем и,
кивнув в мою сторону, сказал маме:
не посмел бы, хоть соберись они гурьбой под этим орехом...
обычно такой насмешливый, меня похвалил.
горящего очага. Дяди нет, он мобилизован рубить дрова. Вдали от дома, на
самом косогоре, нависающем над котловиной Сабида, лают собаки -- наши,
соседские. Но мы на это не обращаем внимания, мало ли что собаки могут