Чтение 87–й страницы книги ~Эра Милосердия~

пистолет еще держал в руках...

Ошалело озирался я по сторонам - здесь уже было полно людей, тискали
меня в объятиях Тараскин и Гриша, хлопнул сильно по плечу Жеглов:

- Молодец, Шарапов, мы тут за тебя страха натерпелись...

Пасюк хозяйственно собирал сваленное на снегу оружие, бандитов,
обысканных и уже связанных, сажали в тюремный фургон "черный ворон",
милиционеры с винтовками из оцепления смотрели на меня с любопытством. У
дверей "воронка" стоял Левченко.

- Руки!- скомандовал ему милиционер. Левченко поднял на меня глаза, и
была в них тоска и боль. Протянул милиционеру руки.

Я шагнул к нему, чтобы сказать: ты мне жизнь спас, я сегодня же...

Кевченко ткнул милиционера в грудь протянутыми руками, и тот упал.
Левченко перепрыгнул через него и побежал по пустырю. Он бежал прямо, не
петляя, будто и мысли не допускал, что в него могут выстрелить. Он бежал
ровными широкими прыжками, он быстро, легко бежал в сторону заборов, за
которыми вытянулась полоса отчуждения Ржевской железной дороги.

И вся моя оцепенелость исчезла - я рванулся за ним с криком:

- Левченко, стой! Сережка, стой, я тебе говорю! Не смей бежать!
Сережка!..

Я бежал за ним, и от крика мне не хватало темпа, и углом глаза увидел
я, что стоявший сбоку Жеглов взял у конвойного милиционера винтовку и
вскинул ее.

Посреди пустыря я остановился, раскинул руки и стал кричать Жеглову:

- Стой! Стой! Не стреляй!..

Пыхнул коротеньким быстрым дымком ствол винтовки, я заорал дико:

- Не стреляй!..

Обернулся и увидел, что Левченко нагнулся резко вперед, будто голова
у него все тело перевесила или увидел он на снегу что-то бесконечно
интересное, самое интересное во всей его жизни, и хотел на бегу
присмотреться и так и вошел лицом в снег...

Я добежал до него, перевернул лицом вверх, глаза уже были прозрачно
стеклянными.

И снег только один миг был от крови красным и сразу же становился
черным. Я поднял голову - рядом со мной стоял Жеглов.

- Ты убил человека,- сказал я устало.

- Я убил бандита,- усмехнулся Жеглов.

- Ты убил человека, который мне спас жизнь,- сказал я.

- Но он все равно бандит,- мягко ответил Жеглов.

- Он пришел сюда со мной, чтобы сдать банду,- сказал я тихо.

- Тогда ему не надо было бежать, я ведь им говорил, что стрелять буду
без предупреждения...

- Ты убил его,- упрямо повторил я.

- Да, убил и не жалею об этом. Он бандит,- убежденно сказал Жеглов.

Я посмотрел в его глаза и испугался - в них была озорная радость.

- Мне кажется, тебе нравится стрелять,- сказал я, поднимаясь с колен.

- Ты что, с ума сошел?

- Нет. Я тебя видеть не могу.

Жеглов пожал плечами:

- Как знаешь...

Я шел по пустырю к магазину, туда, где столпились люди, и в горле у
меня клокотали ругательства и слезы. Я взял за руку Копырина:

- Отвези меня, отец, в Управление...

- Хорошо,- сказал он, не глядя на меня, и полез в автобус. Я
оглянулся на Пасюка, Тараскина, взлянул в лицо Грише, и мне показалось,
что они неодобрительно отворачиваются от меня; никто мне не смотрел в
глаза, и я не мог понять почему. У них всех был какой-то странный вид -
не то виноватый, не то недовольный. И радости от законченной операции
тоже не видно было.

Копырин мчался по городу и бубнил себе под нос, но не про резину, а
что-то про молодых, про несправедливость, судьбу. Но я не очень
внимательно слушал его, потому что обдумывал свой рапорт. С Жегловым я
работать больше не буду.

У дверей Управления я сказал:

- Спасибо тебе, Копырин. За все. И за кисет... Он у того парня
остался, убитого...

Абажур является одной из необходимых вещей, он украшает наш быт, создает уют.

Хорошую инициативу проявила мастерская бытового обслуживания, организовав у

себя производство абажуров. Каждый наркомвнуделец может заказать из своего

материала красивый абажур, моделей которого нигде, кроме нашей мастерской, не

имеется.

"На боевом посту"

- Я с тобой пойду,- сказал Копырин, вылезая со своего сиденья.

- Зачем? - удивился я.- Хотя, если хочешь, пошли...

В вестибюле, как всегда, было многолюдно, сновали озабоченные
сотрудники, и только у меня сегодня дел никаких не было. Я пошел к
лестнице и увидел на столике у стены портрет Вари. Большая фотография,
будто увеличенная с удостоверения.

Варя?

Почему? Почему здесь ее фотография?

Отнялись ноги, вкопанно остановились. И сердце оборвалось.

СЕГОДНЯ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОГИБЛА МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ МИЛИЦИИ

ВАРВАРА АЛЕКСАНДРОВНА СИНИЧКИНА...

- Володя, Володя, ну что ты... Не воротишь,- загудел над ухом
Копырин. Варя!

Варя! Этого не может быть! Это глупость! Вздор! Небыль! Варя!

Варя, это я должен был сегодня погибнуть, но я же вернулся! Ты
обещала дождаться меня, Варя!..

СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ПРИ ЗАДЕРЖАНИИ ВООРУЖЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ ПОГИБ НАШ ТОВАРИЩ -

ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СОВЕТСКАЯ ДЕВУШКА ВАРЯ СИНИЧКИНА. НЕТ ЧЕЛОВЕКА В УПРАВЛЕНИИ, В

КОТОРОМ НЕ ВЫЗВАЛА БЫ ЭТА ВЕСТЬ ЧУВСТВА ГЛУБОКОЙ СКОРБИ...

Подпрыгнула подо мной мраморная плита, заплясало все перед глазами.
Портрет, цветы. Варя! Не может этого быть... И обрушился на меня
страшный крик наших пяти неродившихся сыновей, жалобно плакал маленький
найденыш, который должен был принести мне счастье, кружилась Варя со
мной в вальсе, и глаза ее полыхали передо мной, и я помнил сердцем
каждую ее клеточку, и добрые ее мягкие губы ласкали меня, я слышал ее
шепот: "Береги себя", и руки мои были полны ее цветами, которые она
поднесла мне в ноябре, в самую страшную ночь моей жизни, уже мертвая.
Она ведь умерла, когда ушла от меня во сне на рассвете, и сердце мое
тогда рвалось от горя, и я молил ее оставить мне чуточку памяти...

Варя!

Обнимал меня за плечи Копырин, гудел что-то надо мной; я взглянул на
него - слезы каплями повисли на его длинных рыжих усах. Они всЈ
знали - поэтому они боялись посмотреть мне в лицо.

Какой-то серый туман окутал меня, я ничего не понимал, и, сколько
меня ни тащил Копырин, я не двигался от Вариной фотографии.

Волосы ее были забраны под берет, и бешено светили ее веселые глаза.

ПАМЯТЬ О ВАРЕ СИНИЧКИНОЙ, СЛАВНОЙ ДОЧЕРИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА, НАВСЕГДА

ОСТАНЕТСЯ В НАШИХ СЕРДЦАХ...

Я оттолкнул Копырина и выбежал на улицу. Снова пошел крупными
хлопьями снег, он таял на лице прохладными щекочущими капельками. Где-то
я потерял свою кепку, но холода совсем не чувствовал. Я вообще ничего не
ощущал - я весь превратился в ком ревущей полыхающей боли, одну сплошную
горящую рану. Варя...

Не помню, где я бродил весь день, что происходило со мной, с кем я
разговаривал, что делал. Беспамятство поглотило все.

Когда я опомнился, то увидел, что сижу в нашем кабинете. Не знаю, был
ли это еще день или уже накатила ночь, но вокруг были ребята - Гриша,
Пасюк, Тараскин и Копырин.

- Володя, пошли ко мне, у меня переночуешь,- сказал Тараскин.

- Пошли,- согласился я, мне было все равно.

Открылась дверь, заглянул какой-то краснощекий майор, спросил:

- А где Жеглов?

- Вин по начальству докладае,- сказал Пасюк и махнул рукой.

Все стали собираться, а я сидел за своим кургузым столиком, который
мы с Тараскиным так долго делили на двоих, и мне не давала покоя мысль,
что и в беспамятстве своем я все равно помнил о чем-то очень важном,
чего никак нельзя забывать - от этого зависела вся моя жизнь,- а сейчас
вот забыл. И пока все одевались, а в тарелке репродукторе сипло
надрывался певец: "Счастье свое я нашел в нашей дружбе с тобой", я все
старался вспомнить это очень важное, что беспокоило меня все время, но
мне мешало сосредоточиться то, что точно так же все происходило, когда
мы выходили с Васей Векшиным на встречу с бандитами.

Только Жеглова сейчас не было.

- Пойдем, Володя,- сказал Тараскин.

И у самой двери я вспомнил. Вспомнил. Вернулся назад и сказал:

- Ребята, идите, мне хочется посидеть одному...

Когда стихли шаги в коридоре, я снял телефонную трубку. Долго грел в
ладонях ее черное эбонитовое тельце, и гудок в ней звучал просительно и
гулко. Медленно повернул диск аппарата до отказа - сначала ноль, потом
девятку,- коротко пискнуло в ухе, и звонкий девчачий голос ответил:

- Справочная служба...