несли ее играючи, но мерное покачивание носилок доводило ее до нестерпимой
дурноты. Спину ломило еще с вечера, и она затаилась в своей комнатушке, где
заранее были припасены и стопочка стираной мяконькой рва-пипки, и чан с
водицей... Все было рассчитано и предусмотрено, кроме одного - вот этого
приказа отправляться неведомо куда. Она и слыхом не слыхала о предстоящем
Тридевятном Судбище и уж тем более о том, по какому поводу оно собирается.
Ее втолкнули в неудобные носилки и оставили, в духоте, полумраке и
нарастающей жажде, единственное, что она успела, - это спрятать под подолом
несколько тряпиц, но подумать о себе самой ей и в голову не пришло. И вот
теперь носилки спускались куда-то вниз по пологой дороге, рядом топотали
телесы, негромко и неразличимо переговариваясь, и страшнее предстоящих мук
была неизвестность.
уцепиться за одну из сумок, которыми был обвешан его горб. Так идти было
легче, и погонщики, знавшие стражеву девку в лицо, ее не гнали - жалко, что
ли. За почти черными деревьями, которыми по здешнему обычаю была обсажена
дорога, уже виднелись бурые, в молочных разводах, стены Жженовки.
Приветливая горушка и мелкий, серебристо бормочущий ручеек навели на мысль о
водопое; в становище ведь неизвестно где притулишься, а за воду еще и деньгу
спросить могут, жженовцы - они таковские. Горбаней подвели к воде, а Махида,
ища тенечка, обошла горушку и присела на лиловый пушистый мох. Жженовка была
видна и отсюда, и даже можно было различить, кого сторожевые воины впустят в
ворота, а кого завернут ночевать в скотское околье. Носилки с Мадинькой
неуклонно двигались вниз по глинистой корке дороги, но Махида не боялась,
что упустит их. Вот сейчас посидит еще минуточку с закрытыми глазами и
подымется.
спины. И надо же - так немного осталось! Она повалилась навзничь, вжимаясь в
землю, чтобы не увидали, но никому до нее не было дела, ее даже не окликнули
- двинулись дальше, торопясь занять жилища получше; ей это было на руку,
потому как не знала, удержит ли крик; но удержала, все пошло легко, недаром
бают, что чем больше ходишь, тем легче опростаешься. Руки шарили по
ворсистой моховине, пока не наткнулись на сухое корневище; уцепилась,
поднатужилась - младенчик вылетел ластушкой, помогла могучая материнская
натура. Да и отцовский нрав сразу выказался - заверещал переливчато, что
птица лесная певчая. Она с трудом поднялась на локте, изогнулась, чтобы
посмотреть на нежеланное свое дитятко. Хоть и ждала чего-то подобного, а все
же изумилась: на лиловом мху, суча ножонками, лежал ее первенец, черненький,
как огарочек. Она собралась с силами, подползла к ручью и кое-как обмыла
его, вытерла мхом и завернула в половину своей накидки. И последнее, что она
сделала перед тем, как уснуть самым сладким на свете сном, - она попыталась
все-таки углядеть носилки, которые должны были бы уже приближаться к
становищу. Толпа по-прежнему стекала по глинистой дороге к воротам, чтобы
там разделиться на два рукава: один проникал внутрь городских стен, другой
рассеивался по околью. Но носилок уже видно не было. Она опоздала.
меры: носилки с юной рокотанщиковой женой не прошествовали в город, а
свернули вправо, вдоль стены, где тянулись рядком скотские загоны. Мади за
своей занавеской этого тоже не замечала, а и увидала бы, так ей уже было все
без разницы. Дурнота серым комом давила на нее, боль от спины протягивалась
уже по рукам и ногам, добираясь до кончиков пальцев; но хрупкое тело,
обессиленное многодневной неподвижностью, на которую она сама себя обрекла
по неведению, не спешило исполнить свое предназначение, и самое страшное
было еще впереди.
три... это все открытые, с тягловыми самцами. Четвертым был небольшой крытый
сарайчик, и Шелуда уверенно распахнул его дверь.
рогожную занавеску.
вытащил из носилок сведенное болью тело, точно куль с отрубями. Не так-то уж
было и тяжело. Внес в сарайчик, огляделся; положить было некуда, и он
небрежно нагреб ногой в угол соломы и опустил на нее молодую женщину, не
подстелив даже плаща. Еще раз оглядевшись, заметил какую-то плошку - кликнул
телеса, велел из скотской колоды принесть воды. Совершив сие благодеяние, он
еще раз издевательски хмыкнул, вышел вон и заложил сарайчик крепкой
жердиной. Цыкнул на телесов - мол, не видали ничего, а кто видал, тот
ошейник заработал - и направился в становище, где ему был уже приготовлен
ночлег в зажиточном купецком доме.
вечернем солнышке за своим пригорком, и не мог ее разбудить ни дорожный
топот и бряканье отражена оружия, ни плеск ручейный, ни заливистое сопение
младенца - носик-то у него был папенькин, здоровый, с горбинкой. От сна ее
вызволил безудержный чих - по лицу ползала пирль, щекотала нещадно и,
похоже, намеренно. Махида глянула вниз и ужаснулась: солнце уже коснулось
становой стены, и последний отряд давно миновал ручейный водопой. Нужно было
поторапливаться; ежели подкоряжники на дорогу выползут, то им она, ясное
дело, ни к чему, а вот зверю лесному новорожденный младенец - кусок лакомый.
Она поднялась и, прижимая малыша к груди, чтобы не заверещал, не выдал,
поковыляла кое-как вниз по дороге - твердая ссохшаяся глина делала шаг
легким, как до бремени. И надо же, к воротам успела до полной темноты.
Проситься в стан не решилась - что там, на улице ночевать, что ли? Побрела
вдоль открытых загонов. Сытые ухоженные горбани, на которых тут под колосья
поля боронили, за последние дни застоялись - жителям не до полевых работ
было, слишком много гостей ожидалось, а от каждого прибытку больше, чем от
года работы. Махида знала, что скотина эта не злобная, но неуклюжая:
младенчика ненароком и зашибить могут. Она прошла дальше - крытый сарай был
задвинут жердиной, и она его миновала - мало ли какое добро внутри, еще на
воровство посетуют. Но зато в следующем слышалось нежное помекивание малышни
и чмоканье самочек, вылизывающих свое потомство. Махида, придерживая сына
одной рукой, торопливо нарвала другой охапку свежей травы и скользнула
внутрь.
сразу углядела свободное место у дальней стены, под яслями с сеном.
Осторожно переступая через разлегшихся горбанюшек, она пробралась туда,
кинула свежую траву той, что была ближе всего от стены, - чтобы задобрить, а
сама принялась вить из сена что-то вроде гнезда. Уложила в него сына,
прилегла и загородила его своим телом. Все было хорошо, только вот есть
нестерпимо хотелось.
шерстистой шее и потерлась о спину женщины. Махида обернулась к ней,
погладила мягкие рожки, короткую гривку, легко и часто дышащий бочок. Ляжку
почесала. Горбанюшка откинула ногу, открывая тугое вымечко. Э, была не была
- Махида прильнула к призывно торчащему соску, едва не захлебнулась
брызнувшим молоком: кому-то и скотину подоить сегодня было недосуг. Не
переставая почесывать и поглаживать свою кормилицу, она напилась до отвала,
радуясь - ну, теперь и сынуля молоком не обижен будет. Только как бы рожки
потом не выросли. Счастливо засмеялась, подгребла его поближе к себе и
уснула.
не проживешь. Накормив сына, осторожно высунула нос из сарая - неподалеку
уже расположились стражи, не тутошние, а, судя по щитам, лилояновские.
Натягивали шатер, на костре уже что-то пекли. Она подошла с непривычной для
нее робостью, попросила подать на сиротство. Ей равнодушно швырнули пару
обжигающе горячих лепешек и связочку сладких луковок, сплетенных за
хвостики. Она кокетливо поклонилась, ожидая традиционного приглашения тут же
и расплатиться, - ответ, одновременно уклончивый и вызывающий, уже вертелся
у нее на кончике языка. Но стражи глянули на нее чуть ли не с сочувствием и
отпустили без единого слова.
разглядеть густую краску стыда, залившую не только лицо, а руки и грудь, и
до самого пупка, а может, и ниже. До чего же, значит, она была страшна и
неухожена, ежели простые стражи на нее не польстились!
беды легким шагом подходил к воротам богатейшего и славнейшего становища
Жженовка-Тугая-Мошна.
лесном следопытстве м'сэймов, посланных на его поимку, он решил очень-то в
Зелогривье не спешить, поскольку на подступах к обжитому дому и следовало
ожидать самой основательной засады. Пакости можно было предположить с три
короба: убивать вроде бы не позволялось (хотя озверевший Наиверший и на
такое мог решиться, чтобы убрать гипотетического конкурента), да и волочить
связанное тело аж до Предвестной Долины было бы под силу только целому
отряду, что неминуемо вызвало бы, по крайней мере, любопытство здешних
властителей. Зато оставалось отравление такое, чтобы потерял память; или
вырезание языка; можно было бы его на голову поставить и хребет переломить -
тогда он не смог бы шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни губами. Но еще жил бы.
Примерно до вечера.
посетить становище, потянувшее его к себе прозванием, от которого так и
тянуло облизнуться: Кипень Сливошная. И как всегда бывает, когда летишь
куда-то с семи глав, распустив губы, его ждало разочарование: хоть и лез он
по бездорожью на четыре уступа вверх, минуя возможные засады, а
поселеньице-то оказалось с гулькин нос, скатывающееся вниз по песчаному
склону, поросшему даже внутри становых стен склизкими грибками-маслятами.
Херберт Фрэнк
Лондон Джек
Зыков Виталий
Якубенко Николай
Володихин Дмитрий
Беляев Александр