неподвижность смерти. Ему надо было, так сказать, оттаять от могилы.
потопали бы ногами, чтобы согреться.
ходить.
запертых ворот и сторожки, Фошлеван, державший в руке пропуск могильщика,
бросил его в ящик, сторож дернул за шнур, дверь отворилась, и они вышли.
дядюшка Мадлен! - сказал Фошлеван.
лопата и заступ служат паспортами.
лучше моего. Покажите, где номер восемьдесят седьмой?
подождите минутку.
неизменно ведущему бедняка к чердачному помещению, и в темноте постучался в
дверь мансарды. Чей-то голос сказал:
жилища, представляла собой лишенную убранства каморку. Ящик для упаковки
товара - а может быть, гроб - служил комодом, горшок из-под масла - посудой
для воды, соломенный тюфяк - постелью, вместо стульев и стола - плитчатый
пол. В углу на дырявом обрывке старого ковра сидели, сбившись в кучку, худая
женщина и дети. Все в этой жалкой комнате носило следы домашней бури. Можно
было подумать, что здесь произошло "комнатное" землетрясение. Крышки с
кастрюль были сдвинуты, лохмотья разбросаны, кружка разбита, мать заплакана,
дети, по-видимому, избиты; всюду следы безжалостного, грубого обыска. Было
ясно, что могильщик совсем потерял голову, разыскивая пропуск, и возложил
ответственность за пропажу на все, что находилось в каморке, - от кружки до
жены. Всем своим видом он выражал отчаяние.
печальную сторону своего успеха.
нашел его на земле; покойницу я похоронил, могилу засыпал, работу вашу
выполнил, привратник вернет вам пропуск, и вы не уплатите пятнадцать франков
штрафа. Так-то, новичок!
следующий раз за выпивку плачу я!
Глава восьмая. УДАЧНЫЙ ДОПРОС
62 по улочке Пикпюс. Старший из мужчин поднял молоток и постучал - это были
Фошлеван, Жан Вальжан и Козетта. Оба старика зашли за Козеттой к торговке
фруктами на Зеленую дорогу, куда Фошлеван доставил ее накануне. Все эти
двадцать четыре часа Козетта провела, дрожа втихомолку от страха и ничего не
понимая. Она так боялась, что даже не плакала. Она не ела, не спала.
Почтенная фруктовщица забрасывала Козетту вопросами, но та вместо ответа
смотрела на нее мрачным взглядом. Козетта ничего не выдала из того, что
видела и слышала в течение последних двух дней. Она догадывалась, что
происходит какой-то перелом в ее жизни. Она всем своим существом ощущала,
что надо "быть умницей". Кто не испытал могущества трех слов, произнесенных
с определенным выражением на ухо маленькому, напуганному существу: "Не
говори ничего!" Страх нем. Лучше всех хранят тайну дети.
Вальжана, то испустила такой восторженный крик, что если б его услыхал
человек вдумчивый, он угадал бы в нем счастье человека, которого только что
извлекли из бездны.
перед ним отворились.
калитку со двора в сад, которую еще двадцать лет тому назад можно было
видеть с улицы, в стене, в глубине двора, как раз напротив ворот. Привратник
впустил всех троих, и они дошли до внутренней, отдельной приемной, где
накануне Фошлеван выслушал распоряжения настоятельницы.
с опущенным на лицо покрывалом, стояла возле нее. Робкий огонек свечи
освещал, вернее, - силился осветить, приемную.
взгляд из-под опущенных век.
обернулась и проговорила:
будут два.
и монахини не могли побороть искушение приподнять кончик покрывала. В
глубине сада, под деревьями, двое мужчин бок о бок копали землю - Фован и
кто-то еще. Событие из ряда вон выходящее! Молчание было нарушено - монахини
сообщали друг другу:
наколенник и бубенчик; отныне он стал лицом официальным. Звали его Ультим
Фошлеван.
впечатление от Козетты: "Она будет дурнушкой".
Козетте и зачислила ее бесплатной монастырской пансионеркой.
внутреннее чувство подсказывает женщинам, какова их внешность, вот почему
девушки, сознающие, что они красивы, неохотно постригаются в монахини. Так
как степень склонности к монашеству обратно пропорциональна красоте, то
больше надежд возлагается на уродов, чем на красавиц. Отсюда вытекает живой
интерес к дурнушкам.
в глазах Жана Вальжана, которого он приютил и спас; в глазах могильщика
Грибье, говорившего себе: "Он избавил меня от штрафа"; в глазах обители,
которая, сохранив благодаря ему гроб матери Распятие под алтарем, обошла
кесаря и воздала "богово богу". Гроб с телом усопшей покоился в монастыре
Малый Пикпюс, а пустой гроб - на кладбище Вожирар. Конечно, общественный
порядок был подорван, но никто этого не заметил. Что же касается монастыря,
то его благодарность Фошлевану была велика. Фошлеван считался теперь лучшим
из служителей и исправнейшим из садовников. Когда монастырь посетил
архиепископ, настоятельница рассказала обо всем его высокопреосвященству,
как будто бы и каясь, а вместе с тем и хвалясь. Архиепископ, уехав из
монастыря, одобрительно шепнул об этом духовнику его высочества де Латилю,
впоследствии архиепископу Реймскому и кардиналу. Слава Фошлевана дошла до
Рима. Мы видели записку папы Льва XII к одному из его родственников,
архиепископу, парижскому нунцию, носившему ту же фамилию - делла Женга; в
ней есть такие строки: "Говорят, что в одном из парижских монастырей есть
замечательный садовник и святой человек по имени Фован". Но ни единого