каркала, а как бы, урча горлом, подала команду: "Внимание! Приготовились!"
-- и поворотом головы долго провожала кого-то в рукав переката. Среди
воронья произошло движение, и тут же птинцы оцепенели. Если какая-либо
молодка, не выдержав стойки, переступала, роняя лист, либо издавала какой
шум, мама приподнималась в вербе и щелкала клювом, показывая, что она
сделает с нарушителем, коли он испортит охоту. И случалось, если какая
ворона спугивала добычу в речке, вся стая наваливалась на подругу, трепала
ее, катала, что тряпичный мяч, и такой поднимался крик, такое хлопанье
крыльев, так летели перья, что уж на войну походило. Мама и папа к наказанию
прибегали редко, они лишь кружились вокруг черного клубка птиц, поддавали
жару: "Так ее! Так! Учи уму-разуму!.."
молодка пряталась в зарослях, ощипывалась, приводила себя в порядок, не
жалуясь, не сердясь, лишь скорбно покаркивая: "Господи! Что за жизнь? Всего
стерегись! Всего бойся! ЧЕ и сделала-то? Лист в речку сронила. Родиться бы
синичкой. Вон их как все любят..."
пристроив на место взлохмаченные перья, молодка выскальзывала из зарослей,
бесшумно прилипала на ольхе, зависала по-над речкой.
наблюдаю. Вот снова шевельнулась мама на вербе, напряглась, вытянулась:
"Внимание!" -- и замерло все вокруг. Даже и я невольно замер. Прошла минута,
другая, третья. Напряжение в природе нарастало, слышнее сделалось речку,
рокот трактора, работавшего в полях, за холмами, звук радио в дальней
деревушке.
взглядом встречь воде в перекат. "Ка-арр!" -- заорала ворона воинственно --
и воронье послушно сыпануло вниз, зашлепалось в мелкой воде брода,
завозилось в растоптанной грязи, усеянной пометом. Выхватывая из воды
какой-то корм, вороны в клювах тартали его на поляну, бросали в траву и тут
же спешили обратно к перекату, а мама с папой командовали, как сержанты у
раздаточного окна в военной столовке: "Налетай! Не зевай! Молодцы,
ребята!.."
клюет чего-то, питается. Мама с папой, важно переваливаясь, бродят средь
табуна и тоже нет-нет да и клюнут разок.
ворон, вышел на поляну. Вышел и ахнул: вся она усыпана панцирями раков. Вон
оно что! У раков начался икромет, и они, как и многие водяные жители,
сбивались в стайки, тянули вверх по воде к своим нерестилищам, к заветным
местам, обязательно вверх, обязательно встречь воде, обязательно наперекор
стихиям -- таков уж закон у водяных обитателей.
полных икры и любовных вожделений клешнятых невест и женихов цап-царап под
ручки -- и на бережок!
хвост, словно бы баловались раки, бузотерили, просто так валялись на траве.
Да какое уж тут баловство?!
кладбище! И вспомнил я, как в одном заграничном кино злой рыцарь, одетый в
железные доспехи, грозно кричал: "Я пропорю его шпагой!" И докричался!
Пришел горный богатырь, дунул на рыцаря огнем из левой ноздри -- и остались
от вояки одни доспехи -- латы и шпага. Тут тоже, словно латы рыцаря, лежат
панцири, клешни, только шпаги не хватает...
вокруг, бранили меня, проклинали, и я им сказал: "У вас своя ловля, у меня
своя. Не мешайте!" И они успокоились, расселись по кустам, повозились,
замерли, кося па меня хитрыми и наглыми глазами.
рукавичку переката толкается рак, благодушный такой, самоуверенный, чудилось
даже -- напевает что-то дурашливое, веселое, а его спешит нагнать второй,
третий. Нагнав, заиграют раки и рачихи, суетятся, щекочут друг друга, гальку
в струе шевелят, икру отметать налаживаются, но из-за речки, с вербы, из
нарядной листвы раздается уверенная, неумолимая команда: "Ух-ррр! Внимание!"
По вороньей банде пробежал ток. Ворохнувшись, птицы приподнялись на лапах в
боевой стойке, ожидая клич в атаку, в разбой.
падающую на воду, ловят малявки, вот и у меня клюнуло, поплавок уверенно
занырнул в воду, речка так светла, что я не сразу и понял, что поплавок
увело в глубину, и только уж когда совсем он исчез из виду в сонном мороке,
занимающемся на дне речки, я резко подсек и выбросил на берег бойкого
пузатенького окуня.
пятьдесят. Весь он в темной и теплой шубе кедрачей. Поселок, раскинувшийся
по песчаному взгорью, тоже в кедрах. Казымчане во дворах шишку бьют, за
огородами морошку, бруснику с голубикой собирают. Приволье тут, обский
простор и многоверстная тишина, да такая, что уж и не верится в ее светлую
первозданность. Ходишь, явившийся из грохочущей и копотной цивилизации, и
недоверчиво озираешься, ожидая какого-нибудь подвоха или привыкая вновь к
благостно- покойному миру.
травянистых улицах играли ребятишки: узкоглазые -- хантыйские и курносые,
конопатые -- россияне. Тут же стаями толкались мохнатые псы, и ребятишки
садились на них, теребили за хвосты и за уши -- вроде бы и нет более мирного
существа, чем северная лайка. Но и нет среди собачьего народа ревнивей
лайки. Стоило молодцеватому остроухому псу оттереть в сторону пса потертого,
отяжелелого годами и затесаться в компанию ребятишек, чтоб его тоже трепали
бы за уши, играли бы с ним, как поднялась свалка. Зарычали, покатились псы
под гору кубарем -- шерсть клочьями летит. Сопленосые же ребятишки и
растащили этих свирепых псов. Они тут же хвостами им махнули, дескать,
порядок, все спокойно, готовы служить и веровать, и начали облизывать себя,
врачуя и латая раны и рваную шубу.
худенькими северными огородами, приветливой рощицей густо клубился
приземистый кедрач, и мы подались поглазеть на него. Попали к кладбищу, на
котором кресты стояли, как и дома в поселке, разбродно, сикось-накось.
Заметно было, что по неогороженному кладбищу шляется скотина, и псы прячутся
здесь и грызут брошенные им оленьи кости -- много их белело на запущенных,
неприбранных могилах, бугорки которых затянуло дурманно воняющим болотным
багульником и кровянисто рдеющей брусникой.
которое старательно прятали разлапистые кедры, опустившие густохвойные,
всегда нарядные ветви до земли, как вдруг под одним кедром что-то
зашевелилось, захрипело, и на нас прыжками вымахала огромная взъерошенная
птица.
Птица, в которой мы не сразу признали орла, клекотала раскрытым клювом,
всхрипывала, глядя на нас, и горло ее судорожно дергалось, а глаза с
фосфорическим, зеленоватым ободком свирепо круглились.
объявившиеся ребятишки и рассказали о том, что орлан этот белохвост был
кем-то давно-давно подбит и вырос здесь вот, в поселке. Живет он на кладбище
и зиму, и лето, ночует под теплыми кедрами, а кормится подачками -- кто чего
бросит, то и ест. Кости на кладбище -- это все остатки его жратвы.
жалка, а взлететь она выше, чем на городьбу, не может. Нищая и убогая
попрошайка с обликом орла, которую даже собаки не гоняют.
напугать, но удивить никого собою не может. Средь людей тоже встречаются
такие птицы -- по оперенью орел орлом, а питается отбросами со столов и
летать вовсе не умеет...
клювом, хрипя сердито и простуженно, хромая, как кладбищенский
сторож-инвалид, заподпрыгивал к могилам и спрятался в тихом надгробном
кедраче.
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Майер Стефани