ее у товарища из-под мышки, спросил: "Ну? Не я говорил?" У Петька перед
глазами стояла Галька, а если по правде сказать, то где-то далеко-далеко
мерещилась ему Зинька, которая не могла бы остаться равнодушной к его
дерзкому замыслу.
воскликнул Антон, снова пытаясь взобраться на ходули, но у него ничего не
получалось, так как он не хотел выпускать из рук книжку. Наконец он вынужден
был сдаться, великодушно предложил Карналю: - Хочешь походить?
такие книжки.
Дон-Кихот? На ветряки, на баранов, на колдунов и ведьм?
Дон-Кихот? Не ты ли?
он убедит Антона, но ведь в Озерах слишком много было претендентов на роль
чародеев, колдунов, мелких мошенников. - Ну... Ну, дед Ирха... Он возле
своих бергамот какие-то погремушки и колокольчики поразвешивал, сам на
телеге в саду спит, чтоб никто ни одной груши с дерева не сорвал. Вот бы
его...
полакомиться грушами у деда, да и кто не мечтал, но как к ним подступишься,
если там чуть ли не сама нечистая сила мобилизована для охраны? О ветряных
мельницах, овцах, цирюльниках, медных тазах, губернаторах, купцах Антон уж и
не расспрашивал, не интересовали его и рыцарские доспехи - щитов, копий,
луков, мечей в селе можно понаделывать сколько угодно и из чего угодно.
Где ты возьмешь двух коней? Или, может, тебе из колхоза выдадут для подвигов
Быдла и Лапка?
что до колхоза кони принадлежали разным хозяевым, были они оба неказистые,
какой-то мышастой масти, с огромными, неуклюже вывернутыми копытами, а что
уж ленивы, то ничего подобного в Озерах за всю их историю не наблюдалось -
ни среди людей, ни среди животных. Шли только туда и тогда, куда хотели и
когда хотели. Никакие понукания, никакие хворостины, кнуты, палки не
помогали, о коней можно было ломать оглобли, все равно ни Быдло, ни Лапко не
стронутся с места, если нет такого помысла или желания. Это были и не кони,
а какие-то конские философы-стоики, или просто конские памятники, в которые
ошибочно кто-то вдохнул жизнь. Подвиги на Быдле или Лапке - это было даже и
не смешно: это значило просто убить любое намерение, воображение, убить
мечту.
ходули. На ходулях тоже как на коне. Вознесен над миром, поднят над землей,
далеко видно, всех врагов превышаешь.
Дон-Кихотом не выпадало, Карналь больше походил на печального рыцаря:
сухоребрый, тонкошеий, словом, слабак. О Гальке он не заботился: много там
она понимает! Назовут Дульцинеей - будет ею!
ямку в пыли, раздумчиво промолвил Антон. - Одежки ведь для этого никакой не
нужно? Брыль у меня есть, а больше нету ничего.
кажется, копья не надо.
успели свершить за один день. Напали на ветряк Корецкого, сняли заслонки с
двух нижних крыльев, повисли на крыльях, но тут внезапно подул ветер, крылья
качнулись. Петько успел разжать руки и упасть на землю, Антона же чуть не
перекинуло через мельницу. Увидев, что его отрывает от земли, перепуганный
хлопец закричал, зажмурил глаза, Петько, только что приземлившийся, не успел
дать совет товарищу, тот задрыгал ногами, потом все-таки отпустил крыло и
так шмякнулся о землю, что Карналь испугался: не убился ли? Но все обошлось,
и они, встав на ходули, направились к оврагу, где паслись овцы. Там
попытались покататься на баранах, но тут не повезло Карналю - баран занес
его на край оврага, остановился как вкопанный, и мальчик, перелетев через
его голову, покатился с глиняной кручи. Глина была мягкая, опять повезло.
вишневое, вкусно пенившееся варенье. Тазик был горячий, они схватили его
скрученными стеблями бурьяна, надерганного у Феньки же в огороде; пока
убегали со двора, оба перемазались вареньем, и, когда были позорно схвачены
Палажкой Трохимихой, вид у них был довольно жалкий. Это не помешало им ночью
совершить набег на сад деда Ирхи, подкараулили, когда дед захрапел на своей
телеге, подкрались и покатили ее из сада. Дед проснулся, не мог понять, что
с ним происходит, забормотал: "Свят-свят, нечистый напал, с нами крестная
сила!" А хлопцы, разогнав телегу, пустили ее с бугра прямо к Попову пруду,
но и тут не рассчитали: доски, сено, рядно под дедом подплыли водой, Ирха
закричал: "Тону-у! Спасите, люди добрые!" Пришлось удирать, так и не отведав
вкусных бергамотов.
необходимость исповедоваться ей в совершенных в честь нее подвигах.
Собственно, подвигов не получилось, вызвать удивление, сосредоточить на себе
внимание, заставить говорить о себе так, чтобы это дошло до самой Зиньки и
она бы отличила из всех Петька Карналя и заметила его, - ничего этого не
удалось сделать. Вообще не было ничего, кроме примитивного позора, которым
не станешь хвастать, о котором и вспоминать совестно. И хорошо, что
Галька-Дульцинея спала, ведь, как теперь припомнил Карналь, и у Сервантеса
для Дульцинеи так и не нашлось какой-нибудь путной роли, она существовала
только в воображении Дон-Кихота Ламанчского. Так и Зинька пока существовала
лишь в Карналевом воображении, неподвластная никаким влияниям, возмутительно
независимая и равнодушная ко всему, кроме стремления удовлетворить свою
неусыпную жажду движения, действия, горения.
она принимала Петька в комсомол. Он тогда приврал, прибавив себе два года, и
страшно боялся, что это обнаружится в райкоме комсомола, куда они пошли за
двенадцать километров во главе с Зинькой для окончательной беседы с
секретарем перед утверждением и вручением комсомольских билетов. Испуганно
жались под высокой дверью райкома, бросались к каждому, кто выходил оттуда:
"Что спрашивают?", а те, радостные, с округленными глазами, не могли
вспомнить, о чем же их спрашивали, растерянно улыбались, пожимали плечами.
Петько лихорадочно перебирал в голове имена, даты, казалось, знал даже
слишком много, и в то же время было такое чувство, что не знает ничего, все
забыл, неспособен вспоминать. За что убили кулаки пионера Павлика Морозова?
Кто такой Олеко Дундич? В каком году сбросили в Черное море барона Врангеля?
Какая настоящая фамилия товарища Сталина? Не помнил ничего.
что, когда увидит ее там, рядом с незнакомыми, взрослыми, умными, кто знает,
как еще себя и поведет. Его душила ревность к тем неизвестным секретарям,
которые так просто и легко забрали к себе Зиньку, и слышно, как смеются там
за дверью, и она тоже смеется. Наверное, он не сможет произнести ни единого
слова, когда войдет в комнату, не услышит никаких вопросов, и никто не
поверит, что он действительно что-то может знать, что он самый лучший ученик
в школе, что жестоко ненасытный мозг его может сочетаться с наивной душой, с
полыханьем худенького лица, с руками, которые хоть и умеют делать все на
свете, но поражают неуклюжестью, когда оказываются в состоянии
несвойственного и вредного им покоя и отдыха.
масштабов - тоже заметная должность. Но что тут общего с приемом Петька в
комсомол? И что общего между комсомолом и его влюбленностью в Зиньку?
в нем неразгаданного, все написано на лице, он знал, что для Зиньки не может
представлять никакого интереса, потому что не умел превзойти ее ни в чем, а
она превосходила и его, и всех. Он даже пробовал писать стихи, но с ужасом
убедился, что в этом, казалось бы, древнейшем человеческом умении -
совершенная бездарность, не мог сочинить даже двух строк, хотя и знал
наизусть всего Шевченко, Пушкина и Маяковского, чужое упорно отталкивало все
собственные слова, казалось, их и не было вовсе. Петько в отчаянье прятался
в бурьяны, залегал там с "Кобзарем", водил пальцами по строкам, пробовал
притронуться чуть не к каждой букве, хотя бы в этом иметь общность с
Шевченко, который тоже когда-то мальчиком прятался в бурьянах то от пьяного
дьяка, то от жестокого пана Энгельгардта. А он от кого? От своей сварливой
мачехи или от Зиньки? "Не спалося - а нiч, як море", "За горами гори, хмарою
повитi, засiянi горем, кровiю политi..." Время отступает перед вулканическим
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк
Круз Андрей