Чтение 88–й страницы книги ~В дни Каракаллы~

в чреве зачаты тобой и любуются солнечным светом.

Бури рассеяла ты, и холодные зимние ветры

вдруг убегают с небес при легчайшем твоем приближенье,

сыплет цветы нам весна, как дитя, улыбаются волны...

Я видел, что Вергилиан слушал с удовольствием.

- Мне хочется, чтобы ты увез эти книги с собой. Пусть они сохранятся в
твоем городе для будущих поколений. Римляне все реже и реже читают их. А
ты будешь изумлен на каждой строке любознательностью поэта. Его все
занимает. Движение солнца и сущность материи. Звук, проходящий сквозь
стены, и отражение в зеркале. Огонь из жерла Этны. Почему портик,
построенный из равномерных колонн, кажется в конце более узким и по какому
закону странный металл, который греки называют магнитом, притягивает
железо. Читай эти стихи, ты многое почерпнешь в них, они озарят твой ум
новым светом, и стены вселенной широко раздвинутся перед тобою...

Я обещал, что буду хранить свитки как драгоценное сокровище.

- Ты изгонишь страх из своего сердца, рожденный у людей молнией и
громом...

Еще в Томах Аполлодор учил меня, что материя вечна и состоит из атомов
и что каждой вещи соответствует ее качество: розе - запах, камню -
тяжесть. Без дождей не было бы жатв, без расставаний мы не переживали бы
радостных встреч...

Я перебирал свитки, и глаза мои останавливались на некоторых строках.

Друг, все земные тела состоят из частиц бесконечных,

как бы ты их ни делил, но останется все ж половина,

и для деления их не существует предела...

Потом мы поговорили о некоторых других вещах, в частности о сладости
морских путешествий.

- Ты непременно должен побывать у нас в Томах, - убеждал я друга, и мне
уже представлялось, как мы с Аполлодором поведем его по каменистой
тропинке к священной могиле Овидия.

Лицо Вергилиана как бы потеплело.

- Я непременно побываю в Томах!

Но мне показалось, что он говорил со мной неискренне, как с ребенком,
которого не хотят огорчать.

Снова я услышал жалобы поэта:

- Ты пришел к нам из отдаленной провинции и жил с нами. Скажи, есть ли
у тебя ощущение, что все в Риме приходит к концу?

Я мог только в недоумении развести руками. По своему скромному
положению мне часто приходилось наблюдать недовольство людей, но разве
может римский порядок стать иным? Мы сами на себе испытали, как судят
римские судьи.

Поэт сжал пальцы.

- Ты прав. Для наших недугов требуется сильное лекарство. А где его
найти? И мы бредем как в потемках. Но если спросить какого-нибудь
Корнелина или даже самого Диона Кассия, они скажут, что все обстоит вполне
благополучно.

- Вергилиан, - прервал я друга, - неоднократно представлялся мне случай
видеть, что ты пренебрежительно относишься к олимпийским богам. Почему же
ты не стал христианином?

Он помолчал. Потом задумчиво спросил:

- Тебе приходилось видеть у Маммеи лаодикейского епископа?

- Я видел его не раз.

- Ты наблюдал, как он разговаривает с Ганнисом о деньгах!

- О деньгах, отдаваемых в рост?

- Значит, все мы одинаковы. Христиане уже потеряли чистоту своего
первоучения. Правда, епископ уверяет, что эти деньги принадлежат не ему, а
церкви... Впрочем, он все-таки лучше разжиревших храмовых служителей
превративших святилища Юпитера в мясные лавки, дурно пахнущие потрохами
жертвенных животных. Рано или поздно варвары создадут какой-то другой мир,
но наш осужден на гибель. Мой совет тебе: поспеши к своим и вспоминай
иногда твоего несчастного римского друга.

Лицо поэта стало при этих словах таким печальным, что сердце у меня
горестно сжалось...

5

Оставив поэта, я отправился еще раз побродить по городу. Приблизилось
наконец время, когда я должен был не только расстаться с Вергилианом, но
навеки покинуть тот мир, в котором жили его друзья - Дион Кассий, Маммея и
другие.

На днях я разговаривал с ней.

Это случилось так. Однажды поздно ночью я вернулся в свою каморку и,
встав на ложе, долго смотрел в окно на тускло поблескивавшие золотом
колонны храмов. В портиках висели на бронзовых цепочках зажженные
светильники. Оттуда доносился глухой гул голосов, шорох сандалий. Там
бродили беззаботные люди, смеялись женщины. Но мне ничего не оставалось,
как лечь спать, что я и сделал и по молодости лет тотчас уснул. Однако
вскоре меня разбудили. Кто-то без всякой пощады тряс меня за плечо:

- Проснись, соня!

Я открыл глаза и, к своему удивлению, увидел, что у ложе стоит
черноволосая рабыня Лолла с бронзовым светильником в руке. Я не знал, что
подумать.

- Ты пришла ко мне?

Мои руки потянулись к ней, но девица нахмурила брови.

- У бездельников только одно в голове. Оставь меня в покое!

- Зачем же ты явилась?

- Меня прислала госпожа.

Мой сон рассеялся как дым, я сел на ложе.

- Госпожа?

- Да, госпожа. Когда у нас бессонница, и нам не спится, и мы не знаем,
как убить время, то мы, видишь ли, читаем, пока не сомкнутся вежды. Но вот
в чем беда... Я поставлю светильник на пол...

Я слушал Лоллу с открытым ртом.

- В чем беда?

- В том, что запропастилась где-то книга, которая нужна госпоже.

Трудно было понять что-либо в этой болтовне.

- Какая книга?

- Гекзаметры, что сочинил Вергилиан.

- Он никогда не сочинял гекзаметров. Ты хочешь сказать - хореямбы?

- Это все равно, разница невелика. Но госпожа моя во что бы то ни стало
хочет получить книгу.

- Где Вергилиан?

- Разве найдешь твоего Вергилиана.

- Тогда обратись к библиотекарю Олимпиодору.

- Я уже была у него.

- И что же?

- Старик перерыл все книгохранилище, но так и не нашел книгу. Будь
добр, сходи туда и отыщи свиток. Госпожа готова выцарапать мне глаза. А
что я могу поделать?

- Кажется, я помню, где лежат "Элегии" Вергилиана.

Лолла захлопала в ладоши.

- Так и говорила госпожа. "Элегии"...

Я погладил рабыню по смуглой щеке.

- Только ты должна пойти со мною. У меня ведь нет масла в светильнике.

- Хорошо. Однако без глупостей. Мне не до твоих нежностей сейчас.
Никому не хочется молоть пшеницу в дальней деревне на ручных жерновах.

Я спустил ноги на каменный пол, завязал сандалии, и мы пошли с Лоллой в
тот конец дома, где находилась библиотека. Дорогой я пытался приласкать
Лоллу, но она ударила меня по руке.

В книгохранилище наши мечущиеся тени двигались по высоким белым стенам.
Светильник озарил бюсты эллинских философов и полки со стоящими на них
бронзовыми сосудами, в которых хранились свитки. Вдохновенное лицо
Демокрита улыбалось мне в полумраке. Я копался в своей памяти, спрашивая
себя, куда же мог засунуть книгу Вергилиана. Потом вспомнил, ударив себя
по лбу рукой... Переписывал ее и забыл в столе с наклонной доской. Там я
обычно занимался письменными работами. Я выдвинул ящик. "Элегии" в
сохранности лежали на прежнем месте. Мне оставалось только передать книгу
неприступной Лолле.

- Вот твой свиток! Можешь отнести его своей образованной госпоже!

- Нет, ты сам отнесешь его.

- Каким образом я могу сделать это?

- Когда Олимпиодор не мог найти книгу и я вернулась с пустыми руками,
госпожа сказала...

- Что же она сказала, позволь спросить?

- "Найди этого юношу, друга Вергилиана, и попроси его отыскать свиток.
Он лучше Олимпиодора знает, где что лежит. И пусть он принесет мне книгу.
Ты же сама немедленно отправляйся в ближайшую лавку и купи на драхму
сладостей. Но поскорее возвращайся и не смей заводить разговоры с ночными
гуляками".

Не без трепета я отправился туда, где были расположены покои Маммеи и
ее опочивальня. У дверей, створки которых украшали позолоченные амуры,
лежал на подстилке евнух Захарий, как пес охранявший сон своей
повелительницы. Он был удивлен до крайности. Но я объяснил ему, зачем
явился, и просил передать книгу по назначению. Однако из спальни уже
донесся усталый и вместе с тем раздраженный голос Маммеи: