Чтение 88–й страницы книги ~Петр и Алексей~

- Что ты, что ты, Петр Андреич? Помилуй! Я ду-
мал, шутить изволишь, а ты и впрямь. Это дело щекот-
ное. А ну, как он царем будет, да про тот амур узнает -
так ведь на моей шее места не хватит, где топоров ставить...

- Э, пустое! Будет ли Алексей Петрович царем, это,
брат, вилами на воде писано, а что Петр Алексеевич тебя
наградит, то верно. Да еще как наградит-то! Александр
Иваныч, батюшка, пожалуй, учини дружбу, родной, ввек
не забуду!..

- Да я, право, не знаю, ваше превосходительство,
как за этакое дело и взяться?..

- Вместе возьмемся! Дело не мудреное. Я тебя на-
учу, ты только слушайся...

Румянцев еще долго отнекивался, но, наконец, согла-
сился, и Толстой рассказал ему план действий.

Когда он ушел, Петр Андреевич погрузился в раз-
думье, достойное Макиавеля Российского.

Он давно уже смутно чувствовал, что одна только
Евфросинья могла бы, если бы захотела, убедить царе-
вича вернуться - ночная-де кукушка дневную переку-
кует - и что, во всяком случае, на нее - последняя на-
дежда. Он и царю писал: "невозможно описать, как ца-
ревич оную девку любит и какое об ней попечение имеет".
Вспомнил также слова Вейнгарта: "больше всего боится
он ехать к отцу, чтоб не отлучил от него той девки. А я-де
намерен его ныне постращать, будто отнимут ее немед-
ленно, ежели к отцу не поедет; хотя и неможно мне сего
без указа учинить, однако ж, увидим, что из того будет".

Толстой решил ехать тотчас к вицерою и требовать,
чтобы он велел царевичу, согласно с волей цесаря, удалить
от себя Евфросинью. "А тут-де еще и Румянцев со
своим амуром - подумал он с такою надеждою, что сердце
у него забилось.- Помоги, матушка Венус! Авось-де,
чего умные с политикой не сделали, то сделает дурак с
амуром".

Он совсем развеселился и, поглядывая на соседку,
напевал уже с непритворною резвостью:

Посмотри хотя в венцах
Сколь красивы, с белыми
Ландышами смешанны,
Розы нам являются!

А плутовка, закрываясь веером, выставив из-под чер-
ного кружева юбки хорошенькую ножку' в серебряной
туфельке, в розовом чулочке с золотыми стрелками, де-
лала глазки и лукаво смеялась,- как будто в образе
этой девочки сама богиня Фортуна, опять, как уже столько
раз в жизни, улыбалась ему, суля успех, андреевскую
ленту и графский титул.

Вставая, чтобы идти одеваться, он послал ей через
улицу воздушный поцелуй, с галантнейшей улыбкой:
казалось, Фортуне-блуднице улыбается бесстыдною улыб-
кой мертвый череп.

Царевич подозревал Езопку в шпионстве, в тайных
сношениях с Толстым и Румянцевым. Он прогнал его и
запретил приходить. Но однажды, вернувшись домой не-
ожиданно, столкнулся с ним на лестнице. Езопка, увидев
его, побледнел, задрожал, как пойманный вор. Царевич
понял, что он пробирался к Евфросинье с каким-то тай-
ным поручением, схватил его за шиворот и столкнул с
лестницы.

Во время встряски выпала у него из кармана круглая
жестянка, которую он тщательно прятал. Царевич поднял
ее. Это была коробка "с французским чекуладом лепе-

шечками" и вложенною в крышку запискою, которая начи-
налась так:
"Милостивая моя Государыня, Евфросинья Феодо-
ровна!
Поелику сердце во мне не топорной работы, но рож-
дено уже с нежнейшими чувствованиями..."
А кончалась виршами:

Я не в своей мочи огнь утушить,
Сердцем я болею, да чем пособить?
Что всегда разлучно - без тебя скучно;
Легче 6 тя не знати, нежель так страдати.
отвергнешь, то в Везувий ввергнешь.
Вместо подписи - две буквы: А. Р. "Александр Ру-
мянцев",- догадался царевич.

У него хватило духу не говорить Евфросинье об этой
находке.

В тот же день Вейнгарт сообщил ему полученный,
будто бы, от цесаря указ - в случае, ежели царевич же-
Лает дальнейшей протекции, немедленно удалить от себя
Евфросинью.

На самом деле указа не было; Вейнгарт только ис-
полнял свое обещание Толстому: "я-де намерен его по-
стращать, и хотя мне и неможно сего без указу чинить,
однакож, увидим, что из того будет".

В ночь с 1 на 2 октября разразилось, наконец, сирокко.
С особенной яростью выла буря на высоте Сант-Эльмо.
Внутри замка, даже в плотно запертых покоях, шум ветра
был так силен, как в каютах кораблей под самым силь-
ным штормом. Сквозь голоса урагана - то волчий вой,
то детский плач, то бешеный топот, как от бегущего
стада, то скрежет и свист, как от исполинских птиц с же-
лезными крыльями - гул морского прибоя похож был на
далекие раскаты пушечной пальбы. Казалось, там, за сте-
нами, рушилось все, наступил конец мира, и бушует бес-
предельный хаос.

В покоях царевича было сыро и холодно. Но раз-
вести огонь в очаге нельзя было, потому что дым из трубы
выбивало ветром. Ветер пронизывал стены, так что сквоз-
няки ходили по комнате, пламя свечей колебалось, и капли
воска на них застывали висячими длинными иглами.
Царевич ходил быстрыми шагами взад и вперед по
комнате. Угловатая черная тень его мелькала по белым
стенам, то сокращалась, то вытягивалась, упираясь в
потолок, переламывалась.

Евфросинья, сидя с ногами в кресле и кутаясь в шуб-
ку, следила за ним глазами, молча. Лицо ее казалось
равнодушным. Только в углу рта что-то дрожало едва
уловимою дрожью, да пальцы однообразным движением
то расплетали, то скручивали оторванный от застежки на
шубе золотой шнурок.

Все было так же, как полтора месяца назад, в тот день,
когда получил он радостные вести.

Царевич, наконец, остановился перед ней и произнес
глухо:

- Делать нечего, маменька! Собирайся-ка в путь.
Завтра к папе в Рим поедем. Кардинал мне тутошний
сказывал, папа-де примет под свою протекцию...
Евфросинья пожала плечами.

- Пустое, царевич! Когда и цесарь держать не хочет
девку зазорную, так где уж папе. Ему, чай, нельзя, и по
чину духовному. И войска нет, чтоб защищать, коли ба-