лемеха, тележные обода. Маленькая застекленная веранда выходила в сад.
Кузнец принес ему вазу с отколотым горлом, букетик полевых цветов, и они
медленно вяли у него на столе.
мелкий пыльный уголь, остро вспыхивающий, спекающийся в малиновый ком.
Шумели мехи, со свистом летели белые тонкие искры, пахло серой. Они с
кузнецом отковывали болты для комбайна. Комбайнер Ивашка Якунин, по прозвищу
Драгунок, - дед его при царе служил в драгунах - узкогрудый и кроткий, сидел
у порога, залитый со спины солнцем, и застенчиво смотрел на Белосельцева, а
тот, выхватив клещами раскаленный прут, кидал его на наковальню со звоном, и
кузнец хлопал молотком, выбивая из железа пламя, и оно сминалось под
ударами.
церковь, и другая, в развалинах, с кровлей, поросшей дерном и полевыми
цветами. Внутри церкви было тепло, солнечно, пестрели в вазах цветочки.
Священник, сухонький, как пучок травы, поправлял лампадки. Стоя в бледном
пятне солнца перед образами, он сладко, мечтательно представлял, как они с
Аней войдут в эту церковь, и священник подымет над их головами жестяной
зубчатый венец.
холодный дождь. Куст, перевитый вьюнками, шелестел и слезился. Он выскочил
из дома, намереваясь добежать до озера, но на середине дороги передумал и
медленно побрел назад под дождем, вымокая до нитки.
льющуюся из желоба в бочку.
веранду.
на полу. Обернулась на него влажным, розовым от дождя лицом. Он, как был в
мокрых башмаках и одежде, кинулся к ней и обнял, чувствуя щекой ее мокрое
платье, дышащее тело, прохладное, с горячим дыханием лицо.
припускает.
меня есть немного водки и мед. Стану тебя греть. Шла по болоту, как цапля.
Замерзла, бедная!
бутылку водки, стакан. Откромсал ложкой ломоть крупчатого крепкого меда,
залил водкой в стакане, размешал и отпил мутно-желтый пахучий настой.
Напиток показался ему обжигающе крепким, душистым.
одеялом, только живые глаза ее ярко блестели. Он наклонился над ней,
чувствуя, как идет от нее холодная свежесть.
тебе покажется все смешным и ненужным. Становилось так страшно!
волосы, а она, высвободив из-под одеяла голую руку, обняла его голову,
притянула к себе и, отстранив, долго смотрела, а потом дунула, сбивая с его
бровей капли.
губам. - Странно ведь, да?
ничего в этом нет удивительного. Или все-таки чуть-чуть удивительно? Недавно
ты был чужой для меня, недоступный. Появился тогда на раскопе, исчез. Потом
танцевал. Потом пел в темноте. И все чужой, недоступный. Тебя раньше не было
и быть не могло. И я была сама по себе. Мне всегда казалось, что я есть и
буду сама по себе. Никто меня пальцем не смеет коснуться, посягать на мысли,
на чувства. А теперь вот целуешь меня, как будто так и должно быть. И ты не
чужой, ты вот он, вот брови твои пушистые, я могу их трогать и гладить. И я
сама сегодня пришла к тебе. Дождь сверху сыплет, а я иду и думаю о тебе, как
примешь меня. Сомневаюсь и мучаюсь.
тело, глядя, как по стеклам за ее головой мутно струится дождь и что-то
золотится сквозь них - то ли тес, то ли яблоки на деревьях. Он боялся
пошевелиться. Ему хотелось, чтобы дождь лил бесконечно, чтобы яблоки
золотились, чтобы можно было лежать без движений целую вечность под
бульканье старой кадушки и глядеть, как губы ее дышат влажно и чисто, а у
вазы отколотый край, и в ней колокольчики и ромашки.
поцеловал ее осторожно в сонные губы и вышел к Василию Егоровичу.
милая, милая!" Он выходил на крыльцо, оно было мокрое и холодное. В небе,
желтая, разгоралась заря, звезды в ней гасли.
горы, озаряло тот берег с бегущими по склону кустами.
забраться и, вставив в уключины весла, спихнул лодку на воду.
нос из осоки, чувствовал ее упругую тяжесть.
мокрые ступни. Взялась за весла и сделала пару взмахов. Лодка послушно
пошла, забулькала под днищем вода, взметнулись под веслами водяные смерчи.
острове. Каждое утро гребла.
боцман, настоящий боцман. Греби ровно, боцман, я запускаю "дорожку".
леской, осторожно расправил блесну с якорьком и швырнул ее далеко за корму.
Блесна хлюпнула, унеслась, увлекая "дорожку". Аня гребла, а он быстро,
обеими руками спускал в воду снасть, пока она не натянулась струной.
его, и он чувствовал их тепло и плавные движения сильного тела.
его снова сильно пригнуло к доске.
конце что-то пружинит и бьется, живое, сильное, и струна гудит в его кулаке.
Он перебирал быстро леску, и далеко за кормой щука выскочила из воды и
понеслась, распарывая гладь, кружась веретеном и белея брюхом. Она догоняла
лодку, хлюпала плавниками, взвилась за кормой и, перелетев через Анину
голову, сорвалась с крючка и гулко шлепнулась на днище. Заходила ходуном,
свиваясь скользкой зеленой змеей, разевая бледную пасть. Жабры ее пламенели,
слизь летела дождем. Аня, поджав ноги, смотрела со страхом на ее
черно-серебряные перья, на злые, в мелком солнце глаза, а потом вдруг молча
кинула на нее телогрейку, и щука билась, вздувала материю.
жизнь люблю".
Белосельцев в саду потрошил рыб, вырывая из них пузыри и кровавые
внутренности, кромсал на куски сочное мясо, кидал в чугун с кипятком.
Василий Егорович и комбайнер Драгунок купили в магазине водку, и они
вчетвером на вольном воздухе ели пылающую уху. И Белосельцев, забывая есть,
любовался, как черпает она из котла и несет окутанную паром ложку,
осторожно, по-звериному дует, пробуя огненный отвар.
тянущихся длинной мягкой грядой за Малами.
зарисую могильник.
кинул рубаху в рожь и взялся за лопату. Подсек сверху дерн, поднял его на
лопату вместе с цветами и отнес аккуратно в сторону. Быстро срыл слой темной
живой земли с корнями травы, куколками, личинками жуков, муравьями.
Несколько плоских камней вывалилось на траву, а потом пошла рыжая пустая
земля. Он копал, подставляя спину жаркому солнцу, а грудь - поднимающемуся
из ямы холоду.
кривичи и оседали среди финнов. Пойди по этой земле, и сплошь курганы.