- Так придете?
- Да, разумеется, придем. Спасибо, - поспешно ответил доктор
Чай пили в беседке. Соня смотрела, не отрываясь, на дрожащий огонек
керосинки, смотрела так долго и пристально, что перед глазами поплыли
горячие оранжевые кольца. Граф покорно уплетал грузинское варенье с мягким
ситником. Графиня заранее поставила перед ним целую вазочку, и он ел, не
чувствуя вкуса.
Тихон Тихонович рассуждал о дураке Керенском, об очередной смене кабинетов
в правительстве, коего нет, одна только видимость.
- Но самый зловредный из всех болтунов, самый хитрый и бессовестный -
Ленин. За ним стоят немецкие деньги, он врет наглее прочих, и главное,
умеючи врет, знает, черт картавый, чем соблазнить пролетарскую сволочь. Им
бы, бездельникам, только разбойничать, пить и жрать на дармовщинку. Фабрики
рабочим, землю крестьянам, грабь, убивай. Ты пролетарий, тебе, кроме твоих
цепей, нечего терять. Выходи с кистенем на большую дорогу. Я разрешаю.
Конечно, они, голодранцы, пойдут за ем, кто их на разбой благословит. Но
только что будет, когда все награбленное пропьют, сожрут, испохабят Россию?
- Будет не Россия, а каторга, - подал голос Константин Васильевич, - одна
сплошная каторга, с Ванькой Каином во главе.
- Что же вы, Софья Константиновна, не кушаете совсем? - тихо спросила
Ирина. - Я вам положила, что повкусней, с пеночкой. Хотя бы попробуйте
варенье. Не обижайте меня, голубушка. Где еще такого покушаете?
- Спасибо, я попробовала, очень вкусно.
- Так вазочка-то у вас, я гляжу, все полная.
- Сонюшка в детстве была сластеной, - сказал доктор, вставляя папиросу в
мундштук, - а теперь совсем разлюбила.
- Костя, дай мне папиросу, - хрипло попросил граф.
Вспыхнула спичка, осветилось его лицо, доктор заметил, что Михаил Иванович
страшно бледен. Глаза его как будто ввалились, губы посинели.
- Тебе нехорошо? - спросил он шепотом.
- Нет... все в порядке...
- Может, жар у тебя? - Доктор приложил ладонь к его лбу. Лоб был ледяной и
влажный. - Миша, тебе надо лечь. С тобой не то что-то. Пойдем.
- Может, варенья переел? - предположил купец.
Ирина сидела молча, откинувшись на спинку кресла. Лицо ее тонуло во мраке.
Полные, крупные, потемневшие от кавказского солнца руки вцепились в
подлокотники так крепко, что побелели костяшки пальцев. Из темноты она
глядела на Соню.
- Да, я пойду, прилягу, - произнес Михайл Иванович каким-то совсем чужим, И
хриплым голосом, - что-то жжет внутри.
Он поднялся, вышел из беседки, сделал несколько шагов и упал в мокрую
черную траву. Доктор и Соня кинулись к нему. Ирина осталась сидеть, словно
окаменев. Тихон Тихонович растерянно взглянул на дочь, взял керосинку со
стола, перегнувшись через перила, посветил во мрак, туда, где пытались
поднять на ноги графа,
- Ну что там? Как? Эй, Федор! Ты где, разбойник ? Иди сюда, помоги. Барину
плохо, не слышишь, что ли?
Но дворник не слышал, он уже успел напиться в честь приезда барыни и спал у
себя в каморке за сараем.
Соня и доктор кое-как подняли Михаила Ивановича, он еще мог двигаться, его
довели до дома, уложили на веранде на кушетку.
- Беги домой, буди Семена, возьми мой чемоданчик, он в кабинете у печки.
Быстрей. Сонечка, быстрей... Эй, кто-нибудь, воды мне побольше, целое
ведро... Ну что вы там, вымерли все? Марганцовокислый калий есть у вас? Где
горничная?! Соня, стой! Ты ела варенье?
- Нет.
- Точно не ела? Ни ложки?
Она помотала головой и кинулась во мрак, через рощу, в Батурине.
На веранду тяжело поднялась Ирина, за ней Тихон Тихонович. Купец как будто
сгорбился и постарел за эти несколько минут. Он глядел то на умирающего,
хрипло, часто дышащего графа, то на дочь.
- Их сиятельство вареньем объелись, - спокойно произнесла Ирина, - я забыла
сказать, его много нельзя. В недозрелой ореховой кожуре вредные вещества.
- Михаил Иванович отравлен мышьяком, - сказал доктор, - надо вызвать
священника и полицейского урядника.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Ждать Вячеслава Ивановича пришлось недолго. Капитан услышал, как наверху
хлопнула дверь, громкий женский голос произнес:
- Ты понял меня, Слава? Если нет "бородинского", возьми "ржаной", но
круглый ни в коем случае. И не забудь про аптеку.
- Да, Лелечка, я понял, - мужской голос прозвучал тихо, но отчетливо, и
капитан подумал, что акустика здесь как в Консерватории.
Вячеслав Иванович вышел из лифта с матерчатым мешочком в руке, затравленно
огляделся, словно почувствовал чье-то присутствие в подъезде, скользнул
глазами по лицу Косицкого, но как будто не узнал.
- Вячеслав Иванович, - тихо позвал капитан.
Бутейко застыл, ухватившись за дверную ручку, и медленно повернул голову.
- Простите... чем обязан?
- Вы хотели встретиться со мной.
- Я? С вами? А вы кто?
- Капитан Косицкий.
- Простите, я вас не знаю.
В подъезде было достаточно светло. Секунду они смотрели в глаза друг другу.
Старик низко опустил голову. Помпон на детской вязаной шапочке чуть
подрагивал.
- Вячеслав Иванович, - тихо произнес Иван, когда они вышли на улицу, - срок
давности истек. Вам нечего бояться. Но рассказать надо, иначе он будет все
так же приходить к вам каждую ночь. С мешком на голове. Вы хотите этого?
- Я не хочу в тюрьму, - эхом отозвался Бутейко.
- Кто вам сказал о тюрьме?
- Я знаю, вы станете уговаривать, обещать, но Леля предупредила, вам нельзя
верить. Вы милиционер, а все милиционеры врут. Леля сказала...
- А своей головы нет? - сочувственно поинтересовался капитан.
- Леля сказала, я сейчас болен. Я правда болен. У меня был инфаркт. Сначала
я должен поправиться, а потом отвечать на вопросы чужих людей. Простите,
мне надо в гастроном. Всего доброго.
- Вячеслав Иванович, почему вы в больнице не принимали таблетки, собирали
их в баночку?
- Ну, я же объяснял, я не могу спать. Стоит закрыть глаза, и он приходит. А
они давали мне снотворное.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Жюль Верн
Маккэфри Энн