доброжелательные возражения со стороны окружавших его людей, он обрел ту
живительную атмосферу, в которой мог дышать и действовать, несмотря на
снедавшую его тайную печаль. Альберт - человек глубокого метафизического
ума. Его никогда не прельщало суетное существование, где черпает пищу
эгоизм. Он создан для созерцания самых высоких истин и для претворения в
жизнь самых суровых добродетелей. Но в то же время благодаря совершенной
нравственной красоте, весьма редкой у мужчин, он наделен необычайно неж-
ной и любящей душою. Одно милосердие не удовлетворяет его, ему нужны
привязанности. Любовь его распространяется на всех, и тем не менее он
ощущает потребность сосредоточить ее на отдельных лицах. Преданность до-
ходит у него до фанатизма, но в его добродетели нет ничего жестокого.
Любовь окрыляет его, дружбе он отдается целиком, и его жизнь - это пло-
дотворный неисчерпаемый источник благоговения перед абстрактным поняти-
ем, которое он называет человечеством, и перед отдельными существами, к
которым он питает нежность. Словом, его благородное сердце является оча-
гом любви - все высокие страсти находят там приют и живут, не зная со-
перничества. Если бы возможно было представить себе божество в виде
смертного и бренного существа, я осмелилась бы сказать, что душа моего
сына - это прообраз мировой души, именуемой богом.
стремлениями и ограниченными возможностями - не мог жить в доме своих
родных. Не люби он их так пылко, он мог бы, обитая вместе с ними, устро-
ить себе другую, обособленную жизнь, создать собственную веру - могучую
и спокойную, отличную от их веры и снисходительную к их безобидному ос-
леплению, но это потребовало бы от него известной холодности, которая
была так же для него невозможна, как невозможна была она когда-то для
меня самой. Он не мог жить, разобщив ум и сердце, и с тоской, с отчаяни-
ем искал точек соприкосновения и общности взглядов с этими дорогими для
него людьми. Вот почему, стоя один перед глухой стеной их католического
упорства, их социальных предрассудков, их ненависти к религии равенства,
он разбился, стеная, об их железную грудь и увял, как растение, лишенное
влаги, призывая дождь с неба, который даровал бы ему что-то общее с те-
ми, кого он любил. Устав одиноко страдать, любить, верить и молиться, он
решил, что нашел жизнь в вас, и, когда вы приняли и разделили его взгля-
ды, он обрел спокойствие и рассудок. Но вы не разделили его чувства, и
разлука с вами неминуемо должна была погрузить его в еще более глубокое
и более невыносимое одиночество.
него в невыносимую пытку. Ум его стал мешаться. Не имея родственной ду-
ши, которая могла бы помочь ему укрепиться в самом важном и существен-
ном, что оставалось в его жизни, он вынужден был уступить смерти.
ему, всех нас поразила его мягкость в спорах, его терпимость, доверчи-
вость, скромность. Зная его прошлое, мы опасались найти в нем чрезмерную
суровость, излишнюю настойчивость в отстаивании собственных взглядов,
резкость, простительную для человека с пылким и убежденным сердцем, но
способную помешать его собственному совершенствованию и повредить такому
союзу, как наш. Он удивил нас ясностью души и прелестью обхождения. Воз-
вышая и окрыляя нас своими беседами и поучениями, сам он был убежден,
что все, что дает нам, заимствовал у нас. Здесь он быстро сделался пред-
метом всеобщего и безграничного уважения, и вы не должны удивляться, что
столько людей стараются вернуть вас ему, - ведь его счастье стало пред-
метом соединенных усилий, настоятельной потребностью каждого, кто сопри-
коснулся с ним хотя бы на короткое время.
дено было продолжать страдать, его сердцу суждено было вечно истекать
кровью из-за семьи, которая не была виновна в его несчастьях, но которую
злой рок почему-то приговорил постоянно разбивать его жизнь и самой
страдать из-за него. Как только силы Альберта окрепли, мы сообщили ему
прискорбную весть о смерти его почтенного отца, происшедшей вскоре после
его собственной: ничего не поделаешь, мы вынуждены воспользоваться этим
странным выражением, чтобы охарактеризовать столь странное событие.
Альберт оплакивал отца с нежной, горячей грустью и с твердой уверен-
ностью в том, что, уйдя из жизни, тот не попадет в небытие католического
рая или ада. К его скорби примешивалась даже какаято торжественная ра-
дость, ибо он надеялся, что этот чистый, достойный награды человек най-
дет после смерти иную, лучшую жизнь. Поэтому гораздо сильнее, нежели
кончина отца, его удручало одиночество, в каком остались другие его
родственники - барон Фридрих и канонисса Венцеслава. Он упрекал себя за
то, что вдали от них находит утешения, которыми не может поделиться с
ними, и решил вернуться к ним на некоторое время, открыть тайну своего
выздоровления, своего чудесного воскресения из мертвых и сделать их
жизнь по возможности счастливой. Альберт не знал об исчезновении своей
кузины Амалии, которое произошло в то время, когда он болел в Ризенбур-
ге, и которое от него постарались скрыть, чтобы избавить от лишнего
огорчения. Мы тоже сочли излишним сообщать ему об этом. Нам не удалось
уберечь мою несчастную племянницу от прискорбного увлечения, а, когда мы
собирались наказать ее обольстителя, менее терпимое самолюбие саксонских
Рудольштадтов опередило нас. Они тайно захватили Амалию на прусской зем-
ле, где она надеялась найти приют, отдали ее на волю жестокого короля
Фридриха, и этот монарх доказал им свою благосклонность, заключив моло-
дую девушку в крепость Шпандау. Она промучилась там около года, ни с кем
не видясь, и еще должна была почитать себя счастливой, что секрет ее по-
зора строго охранялся великодушным тюремщиком-монархом.
еще в Шпандау?
похитить ее одновременно с вами, потому что надзор за ней был гораздо
строже - постоянные вспышки раздражения, неосторожные попытки к бегству
и другие выходки только усилили суровость ее заточения. Но мы располага-
ем и другими средствами, кроме тех, которым вы обязаны своим спасением.
Наши адепты есть повсюду, и некоторые из них нарочно приобрели располо-
жение при дворе царских особ, чтобы способствовать успеху наших дел. Мы
добились для Амалии покровительства сестры прусского короля - молодой
маркграфини Байрейтской, и та попросила выпустить ее на свободу, пообе-
щав лично заняться ее судьбой и поручившись за ее дальнейшее поведение.
Через несколько дней юная баронесса окажется у принцессы Со-
фии-Вильгельмины, у которой злой язык, но доброе сердце. Принцесса отне-
сется к ней с такой же снисходительностью и с таким же великодушием, ка-
кие проявила по отношению к принцессе Кульмбахской, еще одной несчаст-
ной, которая, как и Амалия, тоже была обесчещена в глазах света и тоже
узнала суровость королевских тюрем.
чего не знал о бедствиях своей кузины. Он не понял бы, откуда черпал жи-
вотную жизненную энергию граф Фридрих, который мог охотиться, есть и
пить после стольких несчастий, откуда черпала свое благочестивое
бесстрастие старая канонисса, которая не делала никаких попыток разыс-
кать Амалию, опасаясь придать еще большей огласке ее скандальное приклю-
чение. Мы со страхом отговаривали Альберта от этой поездки, но он насто-
ял на своем и однажды ночью уехал, не предупредив нас, а оставив письмо,
в котором обещал скоро вернуться. Его отсутствие действительно длилось
недолго, но принесло ему много горя.
к одинокому Зденко в пещеру Шрекенштейна. Оттуда он собирался написать
родственникам, открыть им всю правду о себе и подготовить их к своему
возвращению. Зная Амалию как самую храбрую и в то же время самую легко-
мысленную из всех домочадцев, он решил через Зденко отправить свое пер-
вое послание именно ей. В ту самую минуту, как он писал письмо, а Зденко
зачем-то вышел на гору, - это было на рассвете, - Альберт вдруг услышал
ружейный выстрел и душераздирающий крик. Он выбегает из пещеры и видит
Зденко, который несет на руках окровавленного Цинабра. Не позаботившись
закрыть лицо, Альберт тут же подбежал к своему бедному старому псу. Но
когда он принес верную, смертельно раненную собаку к месту, называемому
"Подвалом монаха", он увидел охотника, который, насколько ему позволяли
старость и тучность, бежал забрать свою добычу. То был барон Фридрих.
Это он, выйдя на охоту при первых лучах солнца, принял в утренней мгле
рыжую шерсть Цинабра за шкуру какого-то лесного зверя и прицелился
сквозь ветки. Увы, у него еще были верный глаз и твердая рука! Он ранил
собаку, выпустив ей в бок две пули. Внезапно он увидел Альберта. Приняв
его за привидение, старик оцепенел от страха. Потом, забыв об истинных
опасностях, отступил на самый край крутой тропинки, вдоль которой шел,
свалился в пропасть и разбился о скалы. Он умер сразу, на том роковом
месте, где в течение веков высилось проклятое дерево, где стоял знамени-
тый дуб Шрекенштейна, прозванный Гуситом, свидетель и некогда сообщник
самых грозных преступлений.
краю обрыва. Но там уже толпились слуги барона, которые хотели поднять
его, громко крича и плача, ибо барон не подавал признаков жизни. Альберт
услыхал их слова: "Бедный наш господин! Он умер! Что скажет госпожа ка-
нонисса!" Забыв о себе, Альберт тоже стал кричать, звать. Как только его
увидели суеверные слуги, панический страх овладел ими. Они уже готовы
были бежать прочь от тела своего господина, когда старый Ганс, самый су-
еверный, но и самый храбрый из всех, остановил их и сказал, крестясь:
сейчас перед вами - это злой дух Шрекенштейна! Он принял его обличье и
погубит всех нас, если мы струсим. Я сам видел, как он столкнул господи-
Шилова Юлия
Березин Федор
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Никитин Юрий
Каргалов Вадим