лед.
приводя к покорности мятежных володетелей.
что Осан не выстал на рать, а, принеся дары и челобитье, ушел из города, и
там посадили теперь Салтан-Бекова сына.
Ольгердовой труднотой, повоевали Брянскую волость, устрашая второго
участника Ольгердова похода на Москву. Отмщение продолжалось, и очередь
неодолимо приближалась к Твери.
четверых братьев владыки Алексия. Провожали великого боярина московского в
путь, уготованный каждому смертному, просто, как того требовал духовный
сан умирающего, но и торжественно. За год до смерти Феофан, чуя телесную
ослабу, постригся и пребывал под именем старца Давида в Богоявленском
монастыре, в той же чтимой келье, в которой некогда жил его прославленный
старший брат. В этой же келье, на простом деревянном ложе, застланном
соломенным тюфяком и рядниною, укрытый до пояса тканым домодельным
одеялом, он и умирал теперь. И у ложа отходящего света сего на раскладном
холщовом стульце сидел в простом монашеском клобуке, слегка пригорбив
плечи и внимательно глядя в лицо умирающему, сам митрополит всея Руси,
владыка Алексий.
все три младших брата Феофановы: Матвей, Константин и Александр Плещей,
уже немолодые, седатые мужи, а с ними дети Матвея и Александра, игумен
Богоявленского монастыря, келейник. Двое сыновей умирающего были тут же,
но старший, Данило, сидел сейчас вместе с Алексием, у ложа отца. В самом
углу поместились дети Данилы Феофановича - тридцатилетний Константин и
юный Иван, еще отрок. Константин сидел, сдержанно супясь, Иван, с детскою
пылкостью любивший дедушку, боролся с собою, но порой не выдерживал и,
клоня голову, тихо всхлипывал, роняя на колени горячие юношеские слезы. На
него взглядывали молча, с тихим извинительным осуждением. Тут, в келье,
полагалось молчать, не выказывая наружно чувства излишней скорби, ибо инок
прощается с миром уже при постриге, как бы <умирает> для мира, и ничто
мирское не должно смущать его последних минут.
дыхание брата. Вот Феофан-Давид поднял плохо слушающиеся веки, затуманенно
поглядел на старшего брата, пред коим преклонялся, коего всю жизнь чтил,
яко отца и духовного главу своего, и только теперь разглядывал его
высохшее лицо, твердые закаменевшие морщины щек бестрепетно и остраненно.
Смерть уравнивает всех. Вопросил шепотом:
наклонением головы.
силах повернуть голову, жалко выворачивая белки, поискал глазами, и
маститый, рослый, с прядями седины в волосах и бороде сановитый боярин,
сын, тотчас подступил к ложу отца.
князю скажи...
келью быстрым решительным шагом, распрямив плечи, вошел Дмитрий. У него
хватило чутья одеть свое самое простое платье, и все же здесь, в
монашеской келье, наряд князя был вызывающе богат.
ободрительных речений, но, встретив неотмирный взор умирающего,
споткнулся, покраснел и острожел ликом. С братьями своего отца духовного,
Алексия, Дмитрий часто не ладил, и сейчас к Ложу Феофана прибыл, скрепя
сердце, токмо из уважения к владыке. Алексий вывел князя из затруднения,
повестив, что умирающий просит, дабы с грамотами в Цареград, к патриарху,
был послан не кто иной, как его старший сын Данило.
головою согласно. Затея писать патриарху Филофею, дабы силою власти
духовной покрепить пошатнувшиеся государственные интересы Москвы, целиком
принадлежала митрополиту, и Дмитрий о сю пору не верил, что из того
что-либо получится. Однако в днешней трудноте пренебрегать не следовало
ничем. Алексий же очень верил в проклятие, наложенное на враждующих князей
патриархом, и только в одном не мог ручаться твердо: послушает ли его
Филофей Коккин. Дружба, установившаяся меж ними некогда в Цареграде,
подвергалась сейчас самому серьезному испытанию.
делать теперь, прихмурился и начал покусывать губы. Уйти тотчас, он
понимал, было нельзя, а Алексий не давал ему никакого знака. К счастью,
истратив последние силы на этот столь важный для него разговор, Феофан,
вновь смеживший глаза, задышал тише, тише, начал слепо шарить пальцами,
обирая себя.
братья, дети, внуки, племянники; игумен с подошедшим келарем, двое
сопровождавших Дмитрия бояр. В покое сразу стало тесно и торжественно.
дабы закрыть глаза умирающего, произнося сурово и твердо святые слова:
<Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!>,
опустились на колени. Князь встал, осеняя чело крестом и по-прежнему
строго глядя на ложе смерти мимо лица отходящего. Наклонением головы
отмечал, вслушиваясь, слова, весь смысл коих ему, полному сил и жизни, был
еще непонятен.
Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, многомилостиве!>
тела:
греховных, и приими в мир душу раба твоего Давида, и покой ю в вечных
обителех со святыми твоими, благодатию единородного сына Твоего, Господа
Бога и Спаса нашего, Исуса Христа, ныне и присно, и во веки веков!
собою Ивана, внука Феофанова, нарушали келейное благолепие, словно
мелькание ласточкиных крыл на темно-сизой стене надвинувшейся на окоем
грозовой тучи.
знак глазами, разрешая ему покинуть покой. К ложу смерти подступили
монастырские иноки.
воспоследовать за братом, оставляя все свои труды и заботы мирские,
господарские и многотрудные дела княжества неведомо на кого в тяжкий час
нависшей над Владимирской землею беды? Или не думал, не давал себе воли на
то, ибо должен был довести до брега утлый корабль, брошенный им в бурю
мирских страстей, им же самим вызванную давешним заключением в затвор
князя Михаила Александровича Тверского? Поколения уходят в тот - надеемся
- лучший и неведомый нам мир. Остающиеся на земле продолжают их труд.
Аввакумом) в Константинополь сразу же после девятин по родителю. С ним
уходили грамоты к патриарху, обвинявшие русских князей, поднявшихся вкупе
с Ольгердом противу Москвы. Алексий просил, нет, скорее требовал
патриаршего отлучения противников московского князя от церкви, бросая на
весы политической судьбы разом и давнюю дружбу с Филофеем и авторитет
верховного пастыря русских земель. С просьбами и грамотами отсылались
нескудные дары, зело небезразличные нищающей греческой церкви. И теперь
надобно было токмо ждать далеких вестей да молить Господа о сохранении в
напастях зимнего пути жизней московского княжеского и владычного
посольства.
старым секретарем. Леонтий недавно принял полную схиму. Это последнее
разлучение с миром он совершил после смерти Никиты Федорова, точнее, после
того, как он, отыскавши следы гибели друга, передал вдове Никитин
нательный крест, разорвав этим последнюю ниточку, еще связывавшую его с
мирской суетою, и теперь его заботы остались одни церковные.
- вопросил Алексий.
Константинополе. Монастыри, создаваемые преподобным Сергием и его
учениками, важнее посланий патриарха! - высказал он.
опереться на мощь армий церковь тоже... Земные мы... Здесь, в этом мире! И
надобно лишь беречь себя, дабы мера эта, мера земного, не стала роковой,
превысив ту грань, за которой начинается забвение Бога и заветов Христа...
После чего народ уже не спасти никакому иерарху...
сию сугубо.
Махров Алексей
Володихин Дмитрий
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Березин Федор