щадя меня, - продолжал Ли настойчиво. - И не однажды повторял этот рассказ
по мере того, как я рос. Конечно, мать у меня была иная, но и у нас
произошло ужасное. И я рад, что он открыл мне. Лучше мне было знать, чем не
знать.
что-нибудь мальчикам. Ну, например, что она уехала, а куда, вы не знаете.
войдет в нее ложь. Но принудить вас к полной правде я не могу.
матерью?
я живу вдвоем с отцом в темной хибарке среди картофельного поля и отец
рассказывает мне о матери. Мы говорили с ним на кантонском диалекте, но эту
быль он всегда рассказывал высоким и красивым языком - мандаринским. Что ж,
слушайте. - И Ли углубился в былое.
дороги, то каторжный труд возведения насыпи, укладки шпал и рельсов достался
тысячам и тысячам китайцев. Они стоили дешево, были работящи, и если гибли,
то отвечать за них не приходилось. Их везли большей частью из Кантона,
поскольку тамошний народ невелик ростом, крепок и вынослив, и к тому же
смирного нрава. Их вербовали по контракту; судьба моего отца весьма обычная
судьба.
всеми долгами, чтобы начать год чистым. Иначе он ввергает себя в позор более
того, все семейство, весь род считается опозоренным. Никакие отговорки и
резоны не берутся во внимание. - Обычай неплохой, - сказал Адам. - Да уж
каков ни есть, но обычай. И моему отцу не повезло. Он не смог уплатить долг.
Семейство собралось и обсудило положение. А семейство наше уважаемое. В
невезенье нет ничьей вины, но невыплаченный долг - долг всего семейства. И
семейство уплатило за отца с тем, чтобы он расплатился поздней; но
расплатиться отцу было нечем.
контракт - и тут же получай солидную часть денег. И потому к ним шло
множество людей, увязших в долгах. Выход вполне честный и разумный. Но горе
было вот в чем.
была очень сильна, глубока, горяча, а уж любовь жены к нему и вовсе
необорима. Тем не менее они простились по доброму китайскому обряду в
присутствии глав рода. Я часто думаю, что обрядность может смягчить муку, не
дает сердцу разбиться.
как скот, в черном трюме судна. Каково там было, можете себе вообразить. Но
все же человеческий груз надо было доставить в пригодном для работы
состоянии, так что явных издевательств не было. А мой народ веками привык
тесниться в невыносимых условиях и при этом сохранять опрятность и не
умирать с голоду.
же - в трюме. Одета в мужскую одежду, волосы заплетены в мужскую косу. Она
притаилась, молчала и осталась не замечена, - в те времена ведь не было
медосмотров и прививок. Она перенесла свою циновку, села рядом с отцом. Они
могли переговариваться только тихим шепотом на ухо, в темноте. Отец
рассержен был ее неповиновением - но и рад.
труда. Прибыв в Америку, бежать? Это им не приходило в голову - они ведь
люди честные и подписали контракт.
обстановка незнакома. Я принесу себе воды. Вы не хотите?
труд под силу женщине?
кружках, поставил на стол. Спросил:
мужской, особенно когда в сердце у женщины любовь. Любящая женщина почти
несокрушима.
женах по одной скверной? Но рассказывай же.
плаванье. И поскольку очень многих там свалила морская болезнь, то
нездоровье матери не привлекло к себе внимания.
этим.
рассказ мой получается длинен.
вагоны, и паровозы повезли его, пыхтя, в Скалистые горы. Предстояло рыть под
хребтами туннели, ровнять холмы под полотно. Мать и отца везли в разных
вагонах, и они увиделись только в рабочем лагере, на горном лугу. Красиво
было там зеленая трава, цветы и снежные верхи гор вокруг. И только там она
сказала отцу обо мне.
мать была и духом крепка. Она исполняла, что требовалось, долбила киркой и
копала лопатой, н мучилась, должно быть, как в аду. Но всего горше,
неотвязней и ужасней была для обоих мысль, что рожать ей будет негде.
что она женщина, что беременна. О ней бы как-то позаботились.
получается длинно. Не были они темные. Но этот людской скот был привезен для
одной только цели - для работы. Чтобы потом всех оставшихся в живых
отправить обратно в Китай. Сюда везли только самцов. Самок не брали. Америка
не желала, чтобы они тут плодились. Семья - мужчина, женщина и ребенок -
норовит угнездиться, врыться в землю, пустить корни. Поди ее потом выкорчуй.
Толпа же мужчин, беспокойных, терзаемых похотью, полубольных от тоски по
женщине, такая толпа корней не пускает и готова ехать куда угодно, а тем
более домой. И моя мать была единственная женщина в этой полубезумной,
полудикой орде мужчин. Чем дольше работали и жили они здесь, тем беспокойней
становились. Для хозяев они были не люди, а зверье, которое становится
опасным, чуть только дашь послабление. Теперь вы поймете, почему мать не шла
к хозяевам за помощью. Да ее бы мигом убрали из лагеря и - кто знает? -
возможно, пристрелили бы и закопали, как сапную лошадь. Пятнадцать человек
были застрелены за строптивость.
немой покорности. Наверное, возможен и другой образ жизни - без кнута, без
петли и без пули, - но никак не привьется он что-то. Напрасно я этот рассказ
начал...
в душе, вся боль и рана. Отец среди рассказа примолкал и, взяв себя в руки,
говорил дальше сурово, жесткими, резкими словами, точно стегал себя ими.
и племянник. Так шли месяцы, и, к счастью, живот у матери не слишком
выдавался, и она кое-как перемогалась. Отец опасливо и понемногу, но помогал
ей в работе - племянник, мол, юн еще, кости хрупкие. Как дальше быть, что
дальше делать, они не знали.
лугов, и там у озерца сделать шалаш для матери, а когда пройдут благополучно
роды, самому вернуться и принять кару. Закабалиться еще на пять лет - в
уплату за бежавшего племянника. Горестен был этот его план, но другого не
было, а тут, казалось, брезжила надежда. Надо было только успеть вовремя - и
скопить еду.
было его сердцу, что, улыбнувшись, он повторил и усилил его: - Мои дорогие
родители стали готовиться. Оставлять часть дневной нормы риса, пряча под
тюфяк. Отец нашел бечевку и сделал из куска проволоки крючок - в горных
озерах водилась форель. Перестал курить, чтобы сберечь выдаваемые спички. А
мать подбирала любую тряпицу, выдергивала нитку с краю, сшивала эти
лоскутья-лохмотья, действуя щепочкой вместо иглы, - готовила мне пеленки.
Как бы я рад был знать ее и помнить.
Свидетельства мощи ее были для него как праздник, как победа.
доставь туда маму, пусть один хоть раз не будет неудачи. Хотя бы один раз
скажи мне, что добрались до озера, сделали шалаш из еловых лап". И отец
отвечал очень по-китайски: "В правде больше красоты, пусть это и грозная
красота. Рассказчики, сидящие у городских ворот, искажают жизнь,
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Корнев Павел
Корнев Павел
Суворов Виктор