за чулки. А всего я потратил на все эти прихоти - иначе их не назовешь -
столько, что долго потом мне было совестно тратиться, и как бы в возме-
щение я почти ничего не купил из обстановки. Кровати у нас были, Катрио-
на приоделась, в комнатах хватало света, я мог ее видеть, и наше жилье
казалось мне просто роскошным.
покупками, а сам долго бродил в одиночестве и читал себе нравоучения.
Вот я приютил, можно сказать, пригрел на своей груди юную красавицу, та-
кую неискушенную, что ее всюду подстерегают опасности. После разговора
со старым голландцем, когда мне пришлось прибегнуть ко лжи, я почувство-
вал, каким должно казаться со стороны мое поведение; а теперь, вспоминая
свой недавний восторг и безрассудство, с которым я накупил столько не-
нужных вещей, я и сам понял, что поведение мое далеко не безупречно. Ес-
ли бы у меня действительно была сестра, думал я, разве я решился бы так
выставлять ее напоказ? Но такой вопрос показался мне слишком туманным, и
я поставил его поиному: доверил бы я Катриону кому бы то ни было на све-
те? И, ответив себе на него, я весь вспыхнул. Ведь если сам я поневоле
попал в сомнительное положение и вовлек в него девушку, тем безупречней
я должен теперь себя вести. Без меня у нее не было бы ни крова, ни про-
питания; и если я как-либо оскорблю ее чувства, уйти ей некуда. Я хозяин
дома и ее покровитель; а поскольку у меня нет на это прав, тем менее бу-
дет мне простительно, если я воспользуюсь этим, пусть даже с самыми чис-
тыми намерениями; ведь этот удобный для меня случай, которого ни один
разумный отец не допустил бы даже на миг, самые чистые намерения делал
бесчестными. Я понимал, что должен быть с Катрионой весьма сдержанным,
и, однако же, не сверх меры: ведь если мне нельзя добиваться ее благоск-
лонности, то я обязан всегда быть радушным хозяином. И, разумеется, тут
необходимы такт и деликатность, едва ли свойственные моему возрасту. Но
я безрассудно взялся за опасное дело, и теперь у меня был только один
выход - держать себя достойно, пока весь этот клубок не распутается. Я
составил себе свод правил поведения и молил бога дать мне силы соблюсти
эти правила, а кроме того, приобрел вполне земное средство - учебник
юриспруденции. Больше я ничего не мог придумать и отбросил прочь все
мрачные размышления; сразу же в голове у меня начали бродить приятные
мысли, и я поспешил домой, не чуя под собою ног. Когда я мысленно назвал
это место домом и представил себе милую девушку, ждущую меня там, в че-
тырех стенах, сердце сильней забилось у меня в груди.
нескрываемой радостью. К тому же она с головы до ног переоделась и была
ослепительно хороша в купленных мною обновках; она ходила вокруг меня и
низко приседала, а я должен был смотреть и восхищаться. Кажется, я был
очень неучтив и едва выдавил из себя несколько слов.
поглядите, как я убрала наши комнаты.
огонь.
больше ничего не трогайте в моей комнате. Пока мы здесь живем, один из
нас должен быть хозяином. Эта роль подобает мне, потому что я мужчина и
старший по возрасту. Вот вам мой приказ.
тельно мило.
на помощь свои хорошие манеры. Я буду вам покорна, как велит мне долг,
потому что здесь все до последней мелочи принадлежит вам. Только уж не
слишком сердитесь, потому что теперь у меня никого, кроме вас, нет.
чатление, которое должна была произвести моя нравоучительная речь. Это
было куда легче: я словно катился вниз с горы, а она с улыбкой мне помо-
гала; сидя у пылающего камина, она бросала на меня нежные взгляды, обод-
ряюще кивала мне, и сердце мое совсем растаяло. За ужином мы оба весели-
лись и были заботливы друг к другу; мы как бы слились воедино, и наш
смех звучал ласково.
ким-то неуклюжим предлогом, хмуро уселся читать. Я купил весьма содержа-
тельную и поучительную книгу покойного доктора Гейнекциуса, решив усерд-
но проштудировать ее в ближайшие дни, и теперь часто радовался, что ник-
то не допытывается у меня, о чем я читаю. Катриона, видно, очень обиде-
лась, и это меня огорчило. В самом деле, я оставил ее совсем одну, а
ведь она едва умела читать, и у нее никогда не было книг. Но что мне бы-
ло делать?
и всю ночь ходил взад-вперед по комнате, шлепая по полу босыми ногами,
пока не окоченел совершенно, потому что огонь в камине погас, а мороз
был сильный. Я думал о том, что она в соседней комнате и, может быть,
даже слышит мои шаги, вспоминал, что я плохо с ней обошелся и что впредь
мне придется вести себя столь же сухо и неприветливо, иначе меня ждет
позор, и едва не сошел с ума. Я словно очутился между Сциллой и Хариб-
дой. "Что она обо мне думает?" - эта мысль смягчала мою душу и наполняла
ее слабостью. "Что с нами станется?" - при этой мысли я вновь преиспол-
нялся решимости. Это была моя первая бессонная ночь, во время которой
меня не покидало чувство раздвоенности, а впереди было еще много таких
ночей, когда я, словно обезумев, метался по комнате и то плакал, как ре-
бенок, то молился, надеюсь, как христианин.
дом и, особенно, если я допускал малейшую непринужденность в наших отно-
шениях, оказывалось, что я почти не властен над последствиями. Но сидеть
весь день в одной комнате с ней и притворяться, будто я поглощен Гейнек-
циусом, было свыше моих сил. Поэтому я прибег к другому средству и ста-
рался как можно меньше бывать дома; я занимался на стороне и исправно
посещал лекции, часто почти не слушая, - в одной тетрадке я на днях на-
шел запись, прерванную на том месте, где я перестал слушать поучительную
лекцию и принялся кропать какие-то скверные стишки, хотя латинский язык,
на котором они написаны, гораздо лучше, чем я мог ожидать. Но, увы, при
этом я терял не меньше, чем выигрывал. Правда, я реже подвергался иску-
шению, но, как мне кажется, искушение это с каждым днем становилось все
сильней. Ведь Катриона, так часто остававшаяся в одиночестве, все больше
радовалась моему приходу, и вскоре я уже едва мог сопротивляться. Я вы-
нужден был грубо отвергать ее дружеские чувства, и порой это ранило ее
так жестоко, что мне приходилось отбрасывать суровость и стараться заг-
ладить ее ласкою. Так проходила наша жизнь, среди радостей и огорчений,
размолвок и разочарований, которые были для меня, да простится мне такое
кощунство, едва ли не страшнее распятия.
столько удивляла меня, сколько вызывала жалость и восторг. Она, по-види-
мому, совсем не задумывалась о нашем положении, не замечала моей внут-
ренней борьбы; она радовалась всякой моей слабости, а когда я вновь бы-
вал вынужден отступить, не всегда скрывала огорчение. Порой я думал про
себя: "Если б она была влюблена по уши и хотела женить меня на себе, она
едва ли стала бы вести себя иначе". И я не уставал удивляться женской
простоте, чувствуя в такие минуты, что я, рожденный женщиной, недостоин
этого.
рели платья Катрионы. Мои вещи вскоре прибыли из Роттердама, а ее - из
Гелвоэта. Теперь у нее были, можно сказать, два гардероба, и как-то само
собой разумелось (до сих пор не знаю, откуда это пошло), что, когда Кат-
риона была ко мне расположена, она надевала платья, купленные мной, а в
противном случае - свои старые. Таким образом, она как бы наказывала ме-
ня, лишая своей благодарности; и я очень огорчался, но все же у меня
хватало ума делать вид, будто я ничего не замечаю.
еще нелепей ее причуд; вот как это случилось. Я шел с занятий, полный
мыслей о ней, в которых любовь смешивалась с досадой, но мало-помалу до-
сада улеглась; увидев в витрине редкостный цветок из тех, что голландцы
выращивают с таким искусством, я не устоял перед соблазном и купил его в
подарок Катрионе. Не знаю, как называется этот цветок, но он был розово-
го цвета, и я, надеясь, что он ей понравится, принес его, исполненный
самых нежных чувств. Когда я уходил, она была в платье, купленном мной,
но к моему возвращению переоделась, лицо ее стало замкнутым, и тогда я
окинул ее взглядом с головы до ног, стиснул зубы, распахнул окно и выб-
росил цветок во двор, а потом, сдерживая ярость, выбежал вон из комнаты
и хлопнул дверью.
так что я сам понял всю глупость своего поведения. Я хотел было выйти на
улицу, но вместо этого пошел во двор, пустынный, как всегда, и там на
голых ветвях дерева увидел свой цветок, который обошелся мне гораздо до-
роже, чем я уплатил за него лавочнику. Я остановился на берегу канала и
стал смотреть на лед. Мимо меня катили на коньках крестьяне, и я им по-
завидовал. Я не находил выхода из положения: мне нельзя было даже вер-
нуться в комнату, которую я только что покинул. Теперь уж не оставалось
сомнений в том, что я выдал свои чувства, и, что еще хуже, позволил себе
неприличную и притом мальчишески грубую выходку по отношению к беспомощ-
ной девушке, которую приютил у себя.
что я простоял во дворе совсем недолго, как вдруг послышался скрип шагов
по мерзлому снегу, и я, недовольный, что мне помешали, резко обернулся и
увидел Катриону, которая шла ко мне. Она снова переоделась вся, вплоть
до чулок со стрелками.
Лондон Джек
Роллинс Джеймс
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел
Майер Стефани
Андреев Николай