естественнее рассуждать о себе не как об орудии культуры, но, наоборот, как
об ее творце и хранителе. Но если я сегодня утверждаю противоположное, то
это не потому, что есть опред еленное очарование в перефразировании на
исходе XX столетия Плотина, лорда Шефтсбери, Шеллинга или Новалиса, но
потому, что кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии
именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык являе
тся его инструментом, а он - средством языка к продолжению своего
существования. Язык же - даже если представить его как некое одушевленное
существо (что было бы только справедливым) - к этическому выбору не
способен.
чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношени к окружающей
его реальности, будь то пейзаж или государсво, чтоб запечатлеть душевное
состояние, в котором он в
след на земле. Он прибегает к этой форме - к стихотворению - по
соображениям, скорее всего, бессознательно-миметическим: черный вертикальный
сгусток слов посреди белого листа бума ги, видимо, напоминает человеку о его
собственном положении в мире, о пропорции пространствак его телу. Но
независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от
эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию ,
сколь бы велика или мала она ни была, - немедленное последствие этого
предприятия - ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее -
ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем
уже высказано, написано, осуществ лено.
Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной
центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом - то есть
всем лежащим впереди времен ем. И потенциал этот определяется не столько
количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько
качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов
греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте . Создаваемое
сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих
языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство
существования языка. Или, как сказал великий Оден, он - тот, кем язык жив.
Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на
котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому,
что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к
мутации.
на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его
переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что
язык ему подсказывает или просто
знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что
получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его
заходит дальше, чем он расчитывал. Эт о и есть тот момент, когда будущее
языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода
познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались
библейские пророки - посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм
лите ратуры в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея
преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с
помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться
там, где до него никто не бывал, - и дальш е, может быть, чем он сам бы
желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что
стихотворение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения.
Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от
повторения эт ого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как
впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в
подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.
___
родился и вырос на другом берегу Балтики, практически на ее противоположной
серой шелестящей странице. Иногда в ясные дни, особенно осенью, стоя на
пляже где-нибудь в Келломяки и вытянув палец на северо-запад над листом
воды, мой пр иятель говорил: "Видишь голубую полоску земли? Это Швеция".
человеческий глаз может охватить в открытом пространстве только двадцать
миль. Пространство, однако, открытым не было.
воздухом, ели одну и ту же рыбу, мокли под одним - временами радиоактивным -
дождем, плавали в одном море, и нам прискучивала одна хвоя. В зависимости от
ветра облака', к оторые я видел в окне, уже видели вы, и наоборот. Мне
приятно думать, что у нас было что-то общее до того, как мы сошлись в этом
зале.
пустовал и вновь опустеет несколько часов спустя. Наше присутствие в нем,
мое в особенности, совершенно случайно с точки зрения стен. Вообще, с точки
зрения пространства, любое пр исутствие в нем случайно, если оно не обладает
неизменной - и, как правило, неодушевленной - особенностью пейзажа: скажем,
морены, вершины холма, излучины реки. И именно появление чего-то или кого-то
непредсказуемого внутри пространства, вполне привыкш его к своему
содержимому, создает ощущение события.
премию по литературе, я, в сущности, благодарю вас за признание в моей
работе черт неизменности, подобных ледниковым обломкам, скажем, в обширном
пейзаже литературы.
таящихся в нем холодности, бесполезности, длительной или быстрой эрозии. Но
если эти обломки содержат хоть одну жилу одушевленной руды - на что я
нескромно надеюсь, - то, возможно, сравнение это достаточно осторожное.
обозримом прошлом поэтическая аудитория редко насчитывала больше одного
процента населения. Вот почему поэты античности или Возрождения тяготели ко
дворам, центрам власти; вот по чему в наши дни поэты оседают в
университетах, центрах знания. Ваша академия представляется помесью обоих: и
если в будущем - где нас не будет - это процентное соотношение сохранится, в
немалой степени это произойдет благодаря вашим усилиям. В случае, если такое
ви'дение будущего кажется вам мрачным, я надеюсь, что мысль о
демографическом взрыве вас несколько приободрит. И четверть от этого
процента означала бы армию читателей, даже сегодня.
Я благодарен вам за тех, кого ваши решения побуждают и будут побуждать
читать стихи, сегодня и завтра. Я не так уверен, что человек восторжествует,
как однажды сказал мой ве ликий американский соотечественник, стоя, как я
полагаю, в этом самом зале; но я совершенно убежден, что над человеком,
читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает.
для человека моей профессии представление, что прямая линия - кратчайшее
расстояние между двумя точками, давно утратило свою привлекательность.
Поэтому мне приятно узнать, что в географии тоже есть своя высшая
справедливость. Спасибо.
* Перевод с английского Елены Касаткиной
* Перевод текста "Acceptance Speech" выполнен по изданию: Joseph Brodsky. On Grief and Reason. Essays. Farrar Straus uiroux, New York, 1995.
___
холодным декабрьским вечером, чтобы обсудить невзгоды писателя в изгнании,
остановимся на минутку и подумаем о тех, кто совершенно естественно в этот
зал не попал. Вообразим, к примеру, турецких Gastarbeiter, бродящих по
улицам Западной Германии, с недоумением или завистью взирая на окружающую
действительность. Или вообразим вьетнамских беженцев, болтающихся на лодках
в открытом море или уже осевших где-нибудь на задворках Австралии. Вообразим
нелегальных иммигрантов из Мексики, ползущих по ущельям
Штатов. Или вообразим корабли, набитые пакистанцами, высаживающимися
где-нибудь в Кувейте или Саудовской Аравии в поисках черной работы, которую
разбогатевшие на нефти аборигены не жел ают делать. Вообразим толпы эфиопов,
бредущих через некую пустыню в сторону Сомали (а может быть, наоборот?),
спасаясь от голода. Давайте здесь остановимся, поскольку эта минута,
отданная воображению, уже прошла, хотя многих можно было бы добавить к этом
у списку. Никто никогда не считал этих людей, и никто, даже при поддержке
ООН, не сочтет: они исчисляются миллионами, ускользая от статистики, и
образуют то, что называется - за неимением лучшего термина или большего
сочувствия - миграцией.