героев, как Ульрих (more285 Музиль) или Моллой (more Беккет), найдутся
тысячи Дарли (more Даррел). Что касается меня, то я спрашиваю, удастся ли
мне когда-нибудь заставить почувствовать, что настоящий и единственный
персонаж, который меня интересует, -- это читатель, в той мере, в какой хоть
что-то из написанного мною могло бы изменить его, сдвинуть с места, удивить,
вывести из себя". Несмотря на молчаливое признание поражения, содержащееся в
последней фразе, по мнению Рональда, в этой записи сквозила самонадеянность,
и это ему не нравилось.
98
путь, но сам пойти по этой дороге не способен. Мага так и не узнает, с какой
точностью ее палец находил трещинку, пробежавшую по зеркалу, до какой
степени порой ее молчание или нелепая внимательность, метания ослепленной
сороконожки, были паролем и знаком для меня, замкнувшегося в себе самом, а
на самом деле -- нигде. И вот на тебе, трещинка... "Если навеки счастливым
ты хочешь остаться, // с бредом поэзии, Орасио, надо расстаться".
пределах моей территории -- и на своей-то двигалась беспорядочно и на ощупь.
Безумный полет летучей мыши, беспорядочное кружение мухи по комнате. А мне,
сидевшему и глядевшему на нее, вдруг являлось указание, догадка. Она и
понятия не имела, что причина ее слез, порядок, в котором она делала
покупки, или манера жарить картофель были знаками. Морелли имел в виду
что-то подобное, когда написал: "До полудня чтение Гейзенберга, записи в
тетради и на карточках. Сынишка привратницы приносит мне почту, и мы
разговариваем с ним об авиамодели, которая, готовая, стоит у них на кухне.
Рассказывая, он два раза подпрыгивает на левой ноге, три -- на правой, два
-- на левой. Я спрашиваю его, почему на одной два раза, и на другой -- три,
а не по два раза на той и другой или по три. Он удивленно смотрит на меня и
не понимает. Такое впечатление, будто мы с Гейзенбергом вне какой-то
территории, в то время как парнишка, сам того не зная, одной ногой все еще
на этой территории, а другой -- вне ее, и вот-вот соскочит туда, и всякое
общение будет утрачено. Общение с чем, для чего? Ну ладно, будем читать
дальше, может Гейзенберг..."
99
мог бы привести несколько мест, где персонажи теряют почву под ногами,
чувствуя себя как бы нарисованными речью или мыслью и боясь, что рисунок
этот обманчив. Honneur des hommes, Saint Langage...286 Но нам до этого
далеко.
языку его права. Он хочет очистить его, исправить, заменить "нисходить" на
"спускаться" в качестве очищающего средства; но, по сути, он хочет вернуть
глаголу "нисходить" весь его блеск, чтобы им можно было пользоваться, как я
пользуюсь спичками, а не просто как декоративным элементом, одной из
крупинок бесчисленного множества общих мест.
Оливейра, выходя из долгого молчания. -- То, что ты нам сейчас прочитал,
означает: Морелли обвиняет язык в том, что он является неверным оптическим
отражением и несовершенным organum287, которые не раскрывают нам, а
маскируют реальность, человечество. По сути, язык занимает Морелли лишь в
плане эстетическом. Однако его указание на ethos288 безошибочно. Морелли
понимает, что заэстетизированное письмо уже само по себе жульничество и
плутовство, что оно порождает читателя-самку, читателя, желающего не
проблем, а готовых решений или проблем, ему далеких, чтобы можно было
страдать, удобно развалясь в кресле, и не вкладывать души в драму, которая
должна была бы стать и его драмой. В Аргентине, если Клуб позволит мне
привести конкретный пример, такое жульничество на протяжении целого века
охраняло наш покой и довольство.
прочитал Вонг. -- Вот здесь написано на голубом листке, папка номер 21.
Когда я в первый раз прочитал Морелли (в Медоне, мы там смотрели подпольный
фильм с кубинскими друзьями), его книга представилась мне Великой Черепахой,
опрокинутой на спину. Трудно понять. Морелли -- философ потрясающий, хотя
временами и грубый.
тоже подсел к столу. -- Эта его фантазия -- исправить язык -- достойна
академика, чтобы не сказать учителя по правописанию. "Низойти" или
"спуститься" -- какая разница, важно, что человек сошел по лестнице вниз,
вот и все.
нагромождений абстракций, к которым Морелли порой слишком пристрастен.
как...
котором можно было хоть ненадолго забыться. В одной из записей (он не помнил
точно где, надо поискать) Морелли давал ключ к самому методу сочинительства.
Перво-наперво проблемой для него всегда было -- как иссечь: испытывая,
подобно Малларме, ужас перед чистой страницей, он вместе с тем ощущал жгучую
необходимость во что бы то ни стало начать. А потому неизбежно часть его
творчества -- размышление над проблемой, как писать. Таким образом, он все
больше и больше отдалялся от профессионального использования литературы, от
тех прозаических или стихотворных форм, которыми вначале он как раз и
снискал признание. В другом месте Морелли говорит, что с ностальгией и даже
изумлением перечитал некоторые свои тексты, написанные много лет назад. Как
мог пробиться этот откровенный вымысел, как могло произойти это чудесное
раздвоение, такое удобное и все упрощающее, между повествователем и
повествованием? В те времена ему казалось, будто все, что он писал, лежало
перед ним и писать означало пройтись на пишущей машинке "Леттера-22" по
невидимым, но присутствующим словам, точно алмазная игла по бороздкам
пластинки. Теперь же ему писалось трудно, все время он должен был
вглядываться, не кроется ли противоречие, не прячется ли обман ("Надо бы
перечитать, -- подумал Оливейра, -- это любопытное место, которое так
понравилось Этьену"), он подозревал, что всякая ясная мысль есть не что
иное, как ошибка или полуправда, и не доверял словам, которые норовили
сплестись благозвучно, ритмично, будто довольное мурлыканье, которое
гипнотизирует читателя вслед за тем, как первой их жертвой станет сам
писатель ("А как же стихи...", "А как же то место, в котором он говорит о
свинге, словно запускающем речь...".) Временами Морелли склонялся к
огорчительно простому выводу: ему нечего было больше сказать, в силу
привычных профессиональных рефлексов он путал необходимое с косно-рутинным
-- типичный случай для писателя, за плечами у которого пятьдесят лет и куча
литературных премий. И в то же время он понимал, что никогда еще не
испытывал такого требовательного желания писать. Рефлекс или рутина -- что
это за сладко томящая потребность сражаться с самим собой, строчка за
строчкой? И почему тотчас же -- контрудар, и--в сторону, и удушающие
сомнения, и все как будто разом высохло и ничего больше не надо?
которое тебе так нравится?
следует сноска, которая тоже имеет сноску, а на ту, в свою очередь, дается
еще сноска. Я как раз говорил Перико, что теории Морелли не слишком
оригинальны. А силен он в практике, в том, как он пытается не писать, по его
выражению, чтобы заработать право для себя (и для всех) совершенно по-новому
войти в дом к человеку. Я пользуюсь его словами или очень похожими.
Сюрреалисты полагали, что подлинный язык и подлинная реальность подвергаются
цензуре и гонениям со стороны рационалистической и буржуазной структуры
Запада. Они были правы, любой поэт вам подтвердит, однако это всего лишь
один момент в сложной процедуре облупливания банана. А потому не один едал
его с кожурой. Сюрреалисты увязали в словах, вместо того чтобы грубо
отбросить их, как бы хотел того Морелли с первого же слова. Фанатики слова в
чистом виде, неистовые пифии, они готовы были на что угодно, лишь бы это не
выглядело слишком грамматически правильным. Они не допустили мысли, что
процесс языкотворчества, хотя в конечном счете он и предает свой исконный
смысл, неопровержимо выявляет человеческую структуру, о ком бы ни шла речь
-- о китайце или о краснокожем. Язык означает нахождение в некой реальности,
проживание в некой реальности. Хотя и верно, что язык, которым мы
пользуемся, предает нас (и Морелли -- не единственный, кто кричит об этом во
всю мочь), недостаточно одного желания освободить его от всех его табу.
Нужно заново прожить его, заново вдохнуть в него душу.
сказал Грегоровиус, с сонным видом разглядывавший папки, точно энтомолог
свои объекты. -- Нельзя заново прожить язык, если ты Не будешь совершенно
иначе понимать, проникать интуитивно почти во все, что составляет нашу
реальность. От бытия к слову, а не от слова к бытию.
не мытьем, так катаньем. Давайте не будем приписывать Морелли проблем,
которыми занимались Дильтей, Гуссерль или Витгенштейн. Из всего написанного
стариком совершенно ясно одно: если мы по-прежнему будем пользоваться языком
Акунин Борис
Махров Алексей
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Акунин Борис
Шилова Юлия