лет в парке редких животных в Сан-Николас-де-лас-Барранкас, был
последним экземпляром морской коровы, который видели на реке.
- молю Бога, чтобы гринго опять сел на мое судно, - я бы опять
его высадил.
растрогана рассказом нежного гиганта и с радостью впустила его
в свое сердце. И правильно сделала: путешествие только
начиналось, и ей предстояло еще не раз убедиться, что она не
ошиблась.
мостике до самого обеда, а незадолго до того они прошли мимо
селенья Каламар, в котором всего несколько лет назад звенел
неумолкавший праздник; теперь порт лежал в развалинах, а улицы
были пустынны. Единственное живое существо, которое они увидели
с парохода, была женщина в белом, махавшая им платком. Фермина
Даса не поняла, почему они не подобрали ее, она казалась такой
огорченной, но капитан объяснил, что это призрак утопленницы и
делала она обманные знаки, чтобы сбить пароход с правильного
курса на опасные водовороты у другого берега. Они проплыли так
близко, что Фермина Даса прекрасно разглядела ее, такую четкую
под сверкающим солнцем, и не усомнилась в том, что она
существует на самом деле, правда, лицо показалось ей знакомым.
к себе в каюту, чтобы отдохнуть, как положено в сиесту, но
спала плохо, болело ухо, особенно когда пароход обменивался
непременными приветствиями с другим пароходом Карибского
речного пароходства, который встретился им несколькими лигами
выше Старого Ущелья. Флорентино Ариса провалился в сон, сидя в
главном салоне, где большая часть пассажиров, не имевших кают,
спала будто глубокой ночью, и ему приснилась Росальба,
поблизости от того места, где она садилась на пароход. Она была
одна, в старинном традиционном наряде жительницы Момпоса, и на
этот раз она, а не ребенок, спала в плетеной клетке,
подвешенной на палубе. Сон был такой загадочный и в то же время
забавный, что не шел из головы весь день, пока он играл в
домино с капитаном и еще двумя пассажирами, его приятелями.
словно очнулись от летаргического сна - умытые, в свежей
одежде, они расселись в плетеных креслах салона и ждали ужина,
назначенного на пять часов, о чем объявил метрдотель, обойдя
палубу из конца в конец с церковным колокольчиком, и все ему
шутливо аплодировали. Пока ужинали, оркестр начал играть
фанданго, а затем пошли танцы, и продолжались до полуночи.
смотрела, как в первый раз загружают дрова для парового котла,
причалив в лысом ущелье, где не было ничего, кроме поваленных
стволов да старого старика, который вел торговлю; похоже, на
много лиг вокруг больше не осталось ни души. фермине Дасе
остановка показалась длинной и скучной, немыслимой для
европейских океанских пароходов, а жара стояла такая, что
ощущалась даже в ее закрытой охлажденной каюте. Но едва пароход
отчалил, снова подул свежий ветер, пахнуло нутром сельвы, и
музыка зазвучала веселее. В селении Новое Местечко светилось
только одно окно в одном доме, а из портового здания не подали
знака о том, что есть груз или пассажиры, а потому они прошли
мимо, не дав приветственного гудка.
Арисы хватает сил терпеливо ждать, когда она выйдет из каюты,
но к восьми часам она сама больше не могла сдерживать желания
быть с ним. Она вышла в коридор, надеясь встретить его как бы
случайно, но далеко идти не пришлось: Флорентино Ариса сидел на
скамье, молчаливый и печальный, как некогда в парке Евангелий,
уже более двух часов, думая о том, как бы ее увидеть. Оба
сделали вид, будто удивлены встрече, и оба знали, что
притворяются, и пошли рядом по палубе первого класса, забитой
молодежью, в большинстве своем шумливыми студентами, на
последнем пределе догуливавшими каникулы. В баре они взяли
прохладительного питья в бутылке, усевшись как студенты у
стойки, и она вдруг почувствовала, что ей страшно. "Какой
ужас!"- сказала она. Флорентино Ариса спросил, о чем она
думает, что ее испугало.
забили веслом в лодке.
долго сидели у нее на темной палубе и
вспыхивали зарницы, на мгновение освещая их. Флорентино Ариса
сворачивал для нее сигареты, но она выкурила всего четыре,
мучила боль в ухе. временами отступая, а потом снова
возвращалась, когда пароход ревел, приветствуя встречное судно,
или проплывая мимо спящего селения, или же просто желая
разведать, что его ждет впереди на реке. Он рассказал ей, с
какой мучительной тоскою следил за ней во время Цветочных игр
или полета на воздушном шаре, за ее акробатическими
упражнениями на велосипеде, с каким нетерпением ждал
праздников, где мог увидеть ее. Она тоже видела его много раз,
но, конечно же, не представляла, что он приходит только ради
того, чтобы увидеть ее. Однако всего год назад, читая его
письма, она пожалела вдруг, что он не участвовал в Цветочных
играх: наверняка он победил бы на конкурсе. Флорентино Ариса
солгал: он писал только для нее, стихи - для нее, и читал их
только он один. На этот раз она поискала в темноте его руку, но
та не ждала ее, как накануне ночью ее рука ждала его, и была
застигнута врасплох. У Флорентино Арисы захолонуло сердце. -
Какие женщины странные, - сказал он. У нее вырвался смех,
глубокий, горловой, точно у молодой голубки, и снова
вспомнились старики в лодке. Ничего не поделаешь, теперь их
образ будет преследовать всегда. Но сегодня ночью она могла
вынести его, сегодня ночью она чувствовала себя так хорошо и
покойно, как редко бывало в жизни: совершенно ни в чем не
виноватой. Если бы можно было вот так до рассвета молчать и
держать в руке его ледяную потеющую руку, да только невыносимо
разбушевалось ухо. А когда музыка смолкла, а затем замерла и
суета палубных пассажиров, развешивавших гамаки в салоне, она
поняла, что боль сильнее желания быть с ним. Она знала, что
доста-
но она не сказала, чтобы он не волновался. Ей казалось, она
знает его так, словно прожила с ним всю жизнь, и считала, что
он способен отдать приказ повернуть судно обратно, домой, если
от того ей станет легче.
сложится именно таким образом, а потому смирился и направился к
себе. Уже в дверях он захотел поцеловать ее на прощанье, и она
подставила ему левую щеку. Он продолжал настаивать, дыхание
стало прерывистым, и она кокетливо подставила ему другую щеку,
такого он не помнил за ней со школьных времен. Но он не
отступал, и тогда она дала ему губы, и при этом испытала такую
внутреннюю дрожь, что попыталась заглушить ее смехом, каким не
смеялась со своей первой брачной ночи.
на этих пароходах.
права, от нее пахло терпко, возрастом. Но пока добирался до
главной каюты сквозь лабиринт уснувших гамаков, он утешился
мыслью, что и его запах, верно, был точно таким же, только
четырьмя годами старше, и она, наверное, почувствовала то же
самое. Это был запах человеческих ферментов, он слышал его у
своих самых старинных подруг, а они слышали этот запах у него.
Вдова Насарет, которая не очень-то стеснялась, выразилась на
этот счет грубо: "От нас уже воняет курятником". Но оба терпели
этот запах друг от друга, они были на равных: мой запах против
твоего. А вот с Америкой Викуньей приходилось осторожничать, от
нее пахло пеленками, это будило в нем родительские инстинкты, и
он боялся, что она не вынесет его запаха, запаха похотливой
старости. Теперь все это отошло в прошлое. И
Эсколастика оставила свой молитвенник на прилавке телеграфного
отделения, Флорентино Ари-са испытывал счастье, такое сильное,
что делалось страшно.
пять утра в порту Самбрано, и вручил срочную телеграмму.
Телеграмма, подписанная Ле-оной Кассиани и посланная накануне
днем, заключала весь ужас в одной строчке: "Америка Викунья
умерла вчера, причина неясна". В одиннадцать утра он узнал
подробности из телеграфных переговоров с Леоной Кассиани, он
сам сел за передатчик, чего не делал с далеких лет работы на
телеграфе. Америка Викунья, находясь в тяжелой депрессии после
Адамов Григорий
Мацумото Сэйте
Маккэфри Энн
Грабб Джеф
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман