Чтение 88–й страницы книги ~Остров накануне~

Тем не менее проиграно не все. Она сейчас умирает, но доберись я до
Острова, я попаду на него днем прежде, нежели появится она, и смогу
встретить ее и спасти в безопасное место.

Не беда, что я приму ее из моря уже почти бездыханной. Известно же, что,
когда тело на последнем пределе, сильное чувство может возбудить в нем
прилив лимфы и сообщение, что избыта причина бед, приводит к новому
расцвету.

А какое же чувство отраднее для этой умирающей, нежели благополучно
новообрести любимое лицо? И я не должен даже оповещать ее, что не тот, кого
она обожала, поскольку именно мне, и не иному, отдавала она себя; тот лишь
захватывал место, изначально мое. И вдобавок Лилея безотчетно ощутила бы
новую любовь в моем взгляде, очищенную от похоти, трепещущую поклонением.

Как же (задастся вопросом кто угодно) Роберт не смущался, что оказаться
на Острове он должен до скончания суток, ну в крайнем случае в первые часы
утра следующего дня, а это, как свидетельствовали прежние попытки,
неисполнимо? Как он не сознавал, что ищет на Острове ту, которая заведена
туда одною прихотью его вымысла?

Но Роберт, как мы уже наблюдали, отлетая мыслями в Страну Романов,
стороннюю его собственному миру, сумел взаимоналожить две вселенные и
перекрестить их законы. Он считал, что сумеет добраться до Острова,
поскольку так ему воображалось; и воображал, что Лилея прибудет на Остров
после того, как доберется он, поскольку такова была его сочинительская воля.
С другой стороны, привыкнув к свободе воображать события и совершать их
(залог непредсказуемости всех Романов), Роберт применил ту же свободу к
событиям реального мира. Таким образом он обрел возможность достичь Острова,
на следующем основании: в противном случае Роберт не знал бы, о чем дальше
рассказывать рассказ.

Исходя из подобной позиции, которая любому не сопровождавшему
рассказчика, как мы, с начала до этого места, показалась бы бредом, он
теперь рассуждал математически, не упуская ни единой вероятности, которая
подсказывалась ему благоразумием и осторожностью.

Как генерал, составляющий диспозицию ночью накануне боя и не только
предусматривающий все затруднения, которые могут возникнуть, и все помехи,
которые потребуют изменить план, - но и отождествляющий себя умственно с
командующим противника, дабы предвидеть ходы и контрходы и рассчитать
будущее, вытекающее из расчета противника, вытекающего из его собственных
расчетов, вытекающих из расчетов расчетов противника, - так Роберт
соразмерял действия и цели, причины и следствия, за и против.

Он решил распрощаться с идеей плыть до кораллового переката и от него на
берег. Без Личины не имелось возможности увидеть подводные протоки, а
опираясь на торчащие вершины рифа, он рисковал попасть в коварные,
несомненно гибельные капканы. Наконец, даже при допущении, что он пробрался
бы за риф - по воде или под водой, - как узнать, осилили бы ослабелые голени
дорогу бродом до Острова? И не таились ли в том дне смертельные обрывистые
воронки?

Значит, к Острову он мог пристать только повторяя маршрут шлюпки, то есть
с юга, описавши по заливу дугу приблизительно на расстоянии, на котором
стоит "Дафна", а потом, заплыв за южный мыс, резко повернувши к востоку,
чтоб попасть в бухточку, о которой говорил фатер Каспар.

Подобный замысел не мог считаться дельным по двум причинам. Во первых,
потому, что до сих пор Роберт еле добирался до кромки рифа и силы покидали
его; ему было не проплыть расстояние в четыре или в пять раз больше,
вдобавок не привязываясь - не только из-за отсутствия каната подобной длины,
но и из принципа, что на сей раз он отплывал окончательно и даже при
недостигнутой цели в возвращении не видел смысла. Вторая причина- поток
тянул обратно, на север, а Роберт знал по опыту, что энергии у него хватит
только на несколько гребков, после чего непреклонное течение развернет его и
унесет далеко за северную оконечность, навсегда удалив от вожделенного
Острова.

Строго взвесив эти свои возможности (и подтвердив себе, что жизнь
коротка, наука обширна, случай шаток, опыт обманчив и суждение
затруднительно), Роберт сказал, что недостойно дворянина унижаться до
мелочных расчетов и только мещане мнутся, прежде чем поставить на кон
скромные сбережения.

Или же, продолжал Роберт, да здравствует расчет, но пусть он будет
величествен, как величественна ставка! На что ведется игра? На жизнь? Но
пока что, пока он сидит на этом корабле, жизнь немногого стоит, особенно
теперь, когда к одиночеству прибавляется сознание, что Она утрачена навеки.
А что будет выиграно, если подвиг удастся? Все. Счастье увидеть Ее и спасти
Ее или по крайней мере умереть на ее трупе, осыпая мертвое тело мириадами
поцелуев.

Конечно, заклад был несправедлив. Имелось больше вероятности погибнуть,
чем достигнуть. Но и при таких условиях пари казалось привлекательным. Как
иметь одну вероятность против тысячи: проиграть жалкую сумму или обрести
великое богатство. Кто бы на Робертовом месте не прельстился?

Наконец, пришла еще одна мысль, которая несказанно уменьшала риск
проигрыша и даже обещала победу при обоих вариантах. Даже если предположить,
что течение повлечет его в обратную сторону... Что с того? Держа мористее от
Острова, течение (как Роберт знал по опытам с досками) повторит линию
меридиана.

Значит, лежа на спине на волнах и созерцая небо, он не будет видеть хода
солнца. Дрейфуя посередине, где кончается вчера и начинается сегодня, он
пребудет вне времени, в постоянном полудне. Время остановится для него, а
значит, и для Острова, и до бесконечности отложится гибель Лилеи, так как
все, что происходит с Лилеей, зависит только от его авторской воли.
Приостановится его жизнь, замрет история Острова.

Надо признать, любопытный хиазм. Лилея оказывалась в положении, в котором
просуществовал он сам неисчислимо протяжные времена, на расстоянии двух
гребков от Острова; а Роберт затеривался в океане, передарив Лилее свою
былую надежду, и удерживал ее в живых, в состоянии вечного стремленья. Оба
живы, у обоих нет будущего и соответственно не будет смерти.

Потом Роберт принялся думать, какой путь выпадет ему самому; он
постулировал взаимопроникновение миров, следовательно, его путь был также и
путем Лилеи. Удивительные приключения Роберта вовлекали даже и Лилею в
бессмертие, которое, учитывая ее положение относительно меридиана, в
противном случае на нее бы не распространилось.

Итак, он плыл бы в северном направлении с умеренной, однородной
скоростью. Справа и слева от него сменялись бы дни и ночи, времена года,
происходили затмения, приливы и отливы, беззаконные звезды прорезали бы
небосклон, неся природные бедствия и крушение царств, монархи и понтифики
покрывались бы сединою, их останки смешивались с пылью, и все циклоны
мироздания вершили свои революционные вихри, и новые планеты создавались бы
после гибели прежних планет... Окрест Роберта море бесилось и
утихомиривалось, ализеи выплясывали свои менуэты, а для него ничего не
изменялось бы в благой притинной борозде.

Остановился ли бы он хоть когда-то? Насколько он помнил карты, ни одна
другая суша, кроме Острова Соломона, не находилась на этой долготе, разве
что на концесветном полюсе, где долгота сливается с прочими долготами.
Однако притом что и кораблю, с попутным ветром на раздутых парусах,
требовались месяцы, месяцы и месяцы на путь, как он замыслил, сколько же
ему-то будет нужно? Наверное, годы, прежде чем он попадет в место, где
неизвестно, сменяются ли дни и ночи, и как протекают столетия.

Но он проведет эти сроки в объятиях любви настолько утонченной, что нет
нужды, если утрачены губы, руки, ресницы. Его тело освободится от
всевозможной лимфы, крови, желчи, слизи, вода войдет во все его поры, через
ушные отверстия промоет соляным раствором мозг, заместит собой в глазах
стекловидное тело, вольется через ноздри, выполаскивая малейшие следы
земляного элемента. В то же время благодаря солнечным лучам он напитается
элементом огня, и частицы огня переработают жидкости в росу, состоящую из
огня и воздуха, и эта poca силой симпатии призовется в вышину. И Роберт,
становящийся легким и летучим, взмоет ввысь и соединится сперва с духами
огня, потом с духами солнца.

То же самое произойдет и с Лилеей под упорным солнцем на ее утесе. Она
растянется, как золото под молотком, превратится в воздушную сусаль.

Так пройдет немного дней, и они благодаря этому плану объединятся.
Постепенно они действительно окажутся друг другу, как ноги циркуля: движение
каждого связано с движением другого, один клонится тем сильнее, чем
решительней удаляется другой, и выпрямляется, когда второй возвращается к
нему близко.

И тогда оба они продолжат свое странствие в настоящем, стремясь к
светилу, которое их притягивает, став атомной пылью среди многих частичек
космоса, ставши вихрем среди вихрей, обретшие вечность, как мир, поскольку
полные пустотой. Примирившись со своим уделом, потому что сдвиги земли
влекут за собой бедствия и страхи, а трепетанье небесной сферы всегда
невинно.

Поэтому, бросив вызов, он в любом случае одерживал победу. Не следовало
колебаться. Но не следовало и идти на триумфальное жертвоприношение, не
выполнив соответствующих ритуалов. Роберт доверил дневнику перечень
последних дел, остальное додумываем сами - движения, темп, ритм.

Первоначальным ритуальным очищением для него был снос решеток верхней
палубы (около часа работы). Затем он открыл все клетки. Выдергивая
тростниковые засовы, он был оглушен клокотанием крыльев и вынужден
обороняться, закрываясь и голося "кыш, кыш", и гнал в полет своих бывших
пленников, подталкивая руками даже куриц, которые метались, не понимая, как
им быть.

Потом он поднялся на мостик и видел, как стаи продирались сквозь стоячий
такелаж, и на какую-то секунду, мнилось, сумели заслонить солнце радужные
краски крыльев, смешиваясь с расцветкой морских птиц, которые в любопытстве
спешили присоединиться к этому празднику.

Потом он выбросил в море все часы, не опасаясь, что утратит драгоценный