которым отдаем свои территории, и неожиданно понял, что всю жизнь я не
делал ни того, ни другого: не отдавал и не брал, и в результате люди
оставались для меня незнакомцами, как прохожие на улице.
На мне не было шлема Абрайры, и в пещере пахло влагой и пылью.
злому обществу. И если мое общество злое, подумал я, то я тоже злой, если
искал его благодарности. Все равно что брать деньги у преступника. Я
вспомнил, что многие годы меня называли caballero, джентльмен, и я считал
это комплиментом. Но если присмотреться к слову caballero, увидишь, что у
него общий корень со словом chivalry (рыцарство), и назвать человека
caballero значит сказать, что у него благородное происхождение, что он
силен и искусен в военном деле. И только в обществе убийц такой эпитет
может рассматриваться как комплимент.
позволяет им создавать любой мир, независимо от того, какие страдания он
принесет. Я решил, что их философия - обман, хитрость, чтобы одурачить
самих себя. Я не могу жить в злом обществе.
изменившись сам. Единственная попытка изменить общество, с которой я
знаком, это попытка никитийских идеал-социалистов, но их методы всегда
вызывали во мне отвращение. Символ веры идеал-социалистов начинается так:
"Мы верим, что для достижения гармонических взаимоотношений между людьми
мы должны создать новое общество, в котором общие благородные цели стоят
выше целей индивидуума". Звучит прекрасно. Но тут просто утверждается, что
общество значит больше индивидуума, а я никогда не мог в это поверить.
эффективной, созданное с соответствии с этой программой общество должно
находиться в культурной изоляции. И отсюда другой символ веры
идеал-социалистов: чтобы их "благородный эксперимент" преуспел, они должны
уничтожить другие культуры - либо поглощением, либо геноцидом. Для тех,
кто верит в идеал-социализм, это прекрасное решение, но для тех, кто не
верит, совсем наоборот.
общество, тут же разлагают его. Они мочатся в собственную питьевую воду,
так сказать, потому что верят: их идеалы будут процветать в обществе,
отдельные члены которого могут при этом разложиться. Считают, что
преданный социалист имеет право убивать невинных граждан и при этом сам не
утратит любви к человечеству и благородства.
вся эта система зла. Мы видим убийства, предательство, видим, как
уничтожают людей и не уважают человечество, распространяя эти идеи, и у
нас вся система вызывает отвращение. Как сказала Абрайра, всякое общества
при взгляде извне кажется злым. Я легко вижу зло идеал-социализма. Но
гораздо труднее увидеть зло в собственном обществе.
своему обществу. Я принялся пересматривать свои убеждения и думал, как
уничтожить их. "Как можно освободиться от подсознательных верований?"
думал я. Как сказала Абрайра, у каждого из нас тысячи представлений,
наложенных на нас нашей культурой. Я ожидаю, что люди обязательно ходят в
обуви и расчесывают волосы. Такие представления я не могу уничтожить, как
же тогда мне уничтожить представления, выработанные всей жизнью, такие, о
которых я даже не подозреваю? Легче было бы рыбе прожить без воды. И я
понял, что мне придется покинуть свое общество. Остаться в нем означает
разложиться. Среди всего этого количества утопий, которые пытаются
организовать меж звезд, для меня должно найтись место, где я обрету мир.
ветви деревьев качались, чуть не ломаясь. По небу неслись яркие облака,
почва влажная. Буря только что кончилась. Я лежу на боку в
ультрафиолетовой траве и гляжу на небольшой пруд с крутыми берегами, почти
круглый по форме. Абрайра, Мавро и Перфекто набирают из пруда воду в ведро
и пьют. Губы у меня растрескались от жажды.
маслянистое животное с длинным сегментированным телом и небольшими
клешнями. Оно двигалось, прижимаясь к поверхности, и было не выше кошки,
но длиной с человека. Я пытался вспомнить, что оно мне напоминает:
скорпиона без жалящего хвоста, краба, вытащенного из панциря. Пытался
определить, травоядное это, хищник или стервятник, но у меня не было
данных. Оно подползло к воде. И я понял, что оно само по себе. Одно.
что-то "похожее"; на Земле нет ничего похожего на это существо. Проводить
простые ассоциации, утверждать, что на Пекаре все похоже на что-то на
Земле, просто несправедливо. К тому же помешает мне разобраться в истинной
природе этих существ и может оказаться опасным.
голову себе на колени.
иметь семью. Твоя мать мертва. Расскажи мне об отце, братьях и сестрах.
Отец. Я помню, как отец сидит в кресле и плачет после смерти матери, а
дети Евы карабкаются на него. А что было потом, не могу вспомнить. Ничего.
Не только ничего о нем не знаю и не слышал. Я даже не могу вспомнить,
чтобы думал об этом. Совершенно неожиданное ощущение. Словно я пришел на
экзамен, а профессор экзаменует меня по предмету, о котором я даже не
слышал. Отец. Я вернулся назад. Помню об отце все после смерти матери.
безнадежный неудачник. Бросал одну работу за другой. Часто говорил:
"Неизученная жизнь недостойна жизни, но и изученная не лучше". После
смерти матери он... он...
существовать. Я встал, и меня охватил ужасный страх. Я мог привести только
два объяснения: либо у меня серьезно пострадал мозг, или произошло нечто
настолько ужасное, что я полностью блокировал все воспоминания об отце.
Мне хотелось убежать, но бежать было некуда. Я очень встревожился и кончил
тем, что принял новую дозу болеутоляющего, чтобы опять уснуть.
спрессованной грязи. А в каньоне увидели много обветренных камней, грубо
округленных, как шары. Каждый камень достигал восьми метров в высоту, и
расположены они были спиралью, как рисунки в пещерах австралийских
аборигенов. За многие сотни, а может, тысячи лет, круглые камни
погрузились в землю. Но их вид наполнил меня благоговением. Они очень
похожи на камни, которые бросал в нас пустынный владыка, но эти огромны, а
спиральное расположение свидетельствует как будто об их искусственном
происхождении. Я все время ожидал увидеть вход в пещеру, какую-нибудь
дверь на склоне, какие-нибудь росписи. Но не было ни следа тех, кто так
расположил камни.
отце, но не смог ничего, абсолютно ничего. И гадал, почему я блокировал
воспоминания о нем. Может, узнал, что на самом деле он убил мою мать?
Может, он трусливо убил себя сразу после смерти матери? Я подумал, что
если создам сценарий, близкий к правде, смогу вспомнить. Но тут же
обнаружил, что у меня в памяти еще один провал - провал, в котором должна
находиться Татьяна, девочка из моих снов. Почему, если она так важна для
меня, я помню только ее лицо и имя? Я не мог ответить на этот вопрос.
По-прежнему дул сильный ветер. Вечером мы остановились, и компадрес
посадили меня спиной к дереву. Руки и ноги не слушались меня, словно их
вообще не стало. У меня едва хватило энергии, чтобы поесть; я чувствовал
себя слабым, как ребенок. И долго лежал без сна и думал об отце.
на спине и больше не слышал прибоя. Чувствовал себя обособленным от всего.
От своего прошлого, от своих друзей, от своего мира. Небо темно-красное,
как на закате, и безоблачное. И на нем ни одной ленты oparu no tako. Их
разнесло бурей. Мы проехали под деревом, изорванной пальмой с увядшими
листьями, которые шуршали, как бумага, и меня в самое сердце поразило
нечто знакомое.
возвращаюсь в Панаму". Солнце, отразившееся в листве, напомнило мне о
давно забытом случае. Не могу вспомнить, когда это произошло в моем
детстве: помню, что лежал на диване, глядя в окно. Между двумя открытыми
полями проходила линия деревьев, и толпа обезьян переходила из одного леса
в другой. И в то время мне показалось, что это я движусь, а обезьяны стоят
на месте.
появившуюся после необычной фауны Пекаря, и меня наполнило ощущение
спокойствия, эйфория. И снова я ощутил, что возвращаюсь домой, в свою
собственную утраченную страну.
полностью терраформированной лесистой местности. На деревьях болтали
попугаи, поедая фрукты; мы, несомненно, добрались до земель ябадзинов.
юг. Днем и ночью дул сильный ветер, он летел с холодных морей на нагретую
сушу и иногда достигал силы шквала. Но море здесь представляет собой узкую
ленту, и поэтому бури приносили мало дождей. Пыль, поднятая в пустыне
ветром, окрасила небо в тусклый желто-коричневый цвет, и закаты и восходы
стали особенно великолепны. Я чувствовал себя крепче и вечером лежал у
костра и слушал разговоры.