стихотворений Осипа Мандельштама ("На каменных отрогах Пиэрии... ") две
последних строки сочинил киевский поэт Владимир Маккавейский. Строку "Хотят
ли русские воины..." подарил Евгению Евтушенко Марк Бернес. Примеров -- с
избытком.
Ирины Одоевцевой принадлежащим именно ей: даже если точно известно, что
первую главу одного из ее романов написал Георгий Иванов -- это книга
все-таки Одоевцевой. Писатель живет не в безвоздушном пространстве, на него
кто-то влияет, он сам влияет на кого-то, идет обмен темами и словами. Хватит
с нас и шекспироведения, где на роль, Шекспира выдвинуто уже больше
исторических личностей, чем бывает кинозвезд в конкурсах на главную роль.
томе. Одоевцева согласилась с применяемым обычно мною ненаучным принципом:
порядок стихотворений берется по первому изданию данной книги, а текст -- по
последней публикации в последнем прижизненном авторском сборнике, пусть даже
он содержит одни лишь избранные стихи.
выходившего отдельно: им заканчивался сборник "Златая цепь" (1975), в нем
поэтесса собрала стихи начала двадцатых годов, как попавшие в "Двор чудес",
так и оставшиеся за его пределами. Вот эти последние и составляют в нашей
книге раздел, следующий за сборником "Двор чудес", -- в те годы Одоевцева
писала много. А потом -- вот что было потом (цитирую по тексту книги "На
берегах Сены"):
они никому здесь не нужны <...> Стихи надо писать для современников, а
не для проблематических потомков. Можно ли быть уверенным, что потомки
найдут, прочтут и оценят мои стихи?
году рассказ "Падучая звезда", уже годом позже она выпустила первый роман --
"Ангел смерти" (Париж, 1927), в 1938 году вышедший вторым изданием, --
случай такой в эмиграции принято называть успехом. В 1931 году в Берлине
вышел роман "Изольда", в 1939-м, в Париже, -- роман "Зеркало". Четвертый
роман -- "Оставь надежду навсегда" (не могу охарактеризовать его иначе как
"экзотический" -- это роман из советской жизни), -- написанный в 1945-1946
годах, сперва вышел на французском в автопереводе, затем на английском и на
испанском и лишь в 1954 году появился на русском в нью-йоркском издательстве
имени Чехова. Наконец, последний, пятый роман -- "Год жизни" -- был
опубликован в парижском журнале "Возрождение" в 1957 году (NoNo63-- 68).
Иначе говоря, пока был жив Георгий Иванов, Одоевцева писала романы.
Бобровой. Книга претендует на то, чтобы быть "литературным портретом" Ирины
Одоевцевой, но содержит лишь пересказ пяти романов -- почти ничего больше*.
Лучшее, что можно сказать о них, кратко выразил Вадим Крейд: "Когда-то эти
романы широко читались и обсуждались. <...> Потом, в шестидесятые
годы, романы стали постепенно забываться и вот оказались полностью
забытыми"*. Сколько ни вспоминай рецензенты и исследователи похвалу, которой
удостоился первый же рассказ Одоевцевой, -- хвалил все-таки сам Бунин! --
сколько ни переиздавай нынешние русские журналы романы Одоевцевой (а есть и
это) -- к шедеврам русской прозы их отнести трудно. "Любовная история,
поданная в остросюжетном обрамлении, кажется до предела насыщенной сценами
соперничества, коварства, измены, ревности, душевных мук, раскаяния,
разочарования, утрат"* -- увы, Одоевцева-романистка не идет ни в какое
сравнение ни с Одоевцевой-поэтом, ни с Одоевцевой-мемуаристом.
Одоевцева, к счастью, окончательно поэзию не забросила: время от времени
одно-два ее стихотворения мелькали то в "Современных записках", то в
"Числах", то в первой антологии поэзии русской эмиграции "Якорь" (Берлин,
1935): там она проходила в одном разделе с "ветеранами" -- с Мережковским и
Вячеславом Ивановым, как приобретшая известность еще до отъезда из России.
Из стихотворений, написанных больше чем за четверть века, сложился первый
поэтический сборник Одоевцевой, выпущенный в эмиграции, -- "Контрапункт"
(Париж: Рифма, 1950): книга эта была совершенно не похожа на "Двор чудес", в
ней (и только в ней) Одоевцева с натяжкой могла бы быть причислена к поэтам
пресловутой "парижской ноты". Но и натяжка получилась бы немалая, и книга
эта все же много слабее последующих; качественный рывок поэзия Одоевцевой
сделала в пятидесятые годы -- едва ли намного позже, чем произошла такая
метаморфоза с самым близким к Одоевцевой человеком, с самым близким к ней
поэтом -- Георгием Ивановым. В эти годы Одоевцева много и трудно болела, и
цикл, вышедший отдельным изданием в 1952 году в Париже, так и был
озаглавлен: "Стихи, написанные во время болезни". В этой книге Одоевцева,
пожалуй, наконец-то обрела творческую зрелость. Изменились формы: появились
разностопные ритмы, "Елочка" в записи, самоповторы и автореминисценции,
реминисценции из Георгия Иванова и других близких поэтов, короче говоря, все
то, что дало повод Георгию Иванову считать, что у его жены открылось новое
творческое дыхание. В письме к Сергею Маковскому (к которому -- после смерти
Рахили Чеквер, писавшей стихи под псевдонимом "Ирина Яссен" -- перешел
частичный контроль над издательством "Рифма") Георгий Иванов писал (19
декабря 1957 года): "Спасибо за предложение издать мои стихи. По отношению
ко мне оно запоздало -- в Америке будут издавать мою толстую книгу. Но вот
если бы вы могли издать новую книгу Одоевцевой, было бы чрезвычайно приятно.
Как Вы, должно быть, заметили, ее творчество за последние два-три года
сделало резкий (по-моему -- ошеломляющий) скачок вверх, и эта новая книга,
на редкость цельная и оригинальная, как нельзя лучше подходит, чтобы открыть
ею поэтический бал, Вами задуманный. Я лично сейчас убедился, что ее стихи
сплошь и рядом выигрывают в сравнении с моими, и считаю, что ничего равного
им в эмиграции (да и наверняка в России) не найти"*.
творческой судьбой Одоевцевой после его смерти: он-то знал, что умирает, и
предполагал, что Одоевцева его переживет. Себя он чувствовал полностью
реализовавшимся, читая же стихи Одоевцевой, понимал, что она реализовываться
начала только-только. Дни в жарком и влажном городке Йер-ле-Пальмье
наставали страшные. Кирилл Померанцев вспоминает:
Йера, больше от Одоевцевой, с июня только от нее: "Пришли соленых огурцов и,
если найдешь, русскую селедку. Жорж очень просит. Ему стало хуже..." Раза
два послал <...>
комната Ивановых. Замешательство. Кто-то смущенно отворачивается, кто-то
проводит и указывает на дверь. Стучу и, не дожидаясь ответа, вхожу. Вся в
черном сидит Одоевцева.
сделанный из двух веток, воткнутый в него крест"*.
уже переселилась в дом для престарелых русских в Ганьи под Парижем: все-таки
отыскались друзья, все-таки помогли. Об этих днях Одоевцева пишет в книге
"На берегах Сены": "Мне казалось, когда я въезжала в сад, окружающий Дом
Ганьи, что это мое последнее траурное новоселье <...> Нет, в этот день
я никак не могла предвидеть, что мне еще предстоит "вписать новую главу в
книгу жизни и стихов"". Впереди были еще четыре поэтических сборника:
"Десять лет" (Париж: Рифма, 1961), "Одиночество" (Вашингтон, 1965) -- эту
книгу Одоевцева не допустила в продажу, сочтя небрежной с точки зрения
полиграфии и корректуры, -- наконец, итоговые книги "Златая цепь" (Париж,
1975) и "Портрет в рифмованной раме" (Париж, 1976) -- обе вышли в
издательстве "Рифма" и содержали, помимо новых стихотворений, ряд старых,
переделанных до неузнаваемости. Впереди были мемуарные книги "На берегах
Невы" и "На берегах Сены", а также ряд очерков для неоконченной третьей
части. Впереди были десятки литературно-критических статей, прижизненная
слава, возвращение в город на Неве. Странно сказать, но именно тогда, в дни
после смерти Георгия Иванова, у Одоевцевой впереди была еще целая жизнь.
рассказывает далеко не все из того, что знает. Но приходилось и отвечать на
обвинения, порою далеко не пустячные.
Яновского "Поля Елисейские"; Сергей Довлатов писал в предисловии к их
российскому переизданию: "Кому-то мемуары Яновского покажутся резкими и даже
злыми, но ни один компетентный и непредвзятый читатель не обнаружит в них ни
попытки сведения счетов, ни выражения личных обид или запоздалых частных
претензий к именитым покойникам -- воспоминания продиктованы стремлением к
правде, той окончательно выверенной временем правде, каковая доступна лишь
умному, внимательному и тонкому очевидцу"*.
я вынужден обнаружить в этой книге именно эти грехи. Один пример: "...при
оккупации он (В.Смоленский. -- Е.В.), как и Мережковские, Иванов, Злобин,
идеологически расцвел. После победы парижане одно время их всех
бойкотировали. Так, в их первом сборнике "Четырнадцать" (или "Тринадцать"?)
ни Смоленский, ни Иванов, ни Одоевцева, ни Гиппиус, ни Злобин не участвовали
и не могли участвовать. То же в "Эстафете"!"*.
к именитым покойникам, а что хуже всего, тут нет ничего, кроме злобного
вранья, и это не спишешь на тот факт, что Яновскому в год первого издания
"Полей Елисейских" (1983) было семьдесят семь лет. "Четырнадцать" -- это
сборник "Кружка русских поэтов в Америке", изданный в 1949 году в Нью-Йорке,
он не включал вообще никаких парижан, -- а в Париже в те годы никакого
сборника с похожим названием издано не было. А вот в парижской "Эстафете"
кое-кто из "американцев" напечатан был: Кира Славина, Михаил Тимашев.
Отсюда, видимо, и путаница в голове мемуариста. В "Эстафете" и вправду не
было ни Иванова, ни Одоевцевой -- их стихи большими подборками почти
Шилова Юлия
Жюль Верн
Доценко Виктор
Корнев Павел
Суворов Виктор
Березин Федор