Чтение 89–й страницы книги ~Шерли~

легко на душе, потому что я нахожу вас совершенной, почти совершенной:
доброй, умной, милой. Единственный ваш недостаток - это старомодность, но я
вас от него избавлю. Оставьте рукоделие, мама, почитайте мне! Я люблю ваш
южный выговор, - он такой мягкий, такой чистый; не то что у наших северян.
Дядя и мистер Холл хвалят вас, мама, говорят, что вы превосходно читаете.
Мистер Холл сказал, что никогда не слышал, чтобы женщина читала так
выразительно и хорошо.

- Хотела бы я ответить ему таким же комплиментом, но, право, Кэри,
когда я впервые услышала, как твой добрейший друг мистер Холл читает и как
он произносит проповеди, я просто не могла понять его грубого северного
выговора.

- А меня вы хорошо понимаете? Маменька, неужто я говорю так же грубо?

- О нет! Я бы почти желала, чтобы ты говорила грубо и была неотесанной,
невоспитанной! Но твой отец, Каролина, говорил очень хорошо, не то что твои
почтеннейший дядя, - изящно, правильно, гладко. От него ты и унаследовала
дар слова.

- Бедный папа! Почему же он при всех своих достоинствах был такой
недобрый?

- Он был таким, каким был, и, к счастью, ты, дитя, не сможешь этого
понять, а я - тебе объяснить. Это непостижимая тайна. Ключ от нее в руках
творца; пусть у него и остается.

- Мама, вы все шьете да шьете; отложите шитье - оно мне ненавистно! Оно
лежит у вас на коленях, а я хочу приклонить на них голову; оно заставляет
ваши глаза следить за стежками, а я хочу, чтобы они углубились в книгу. Вот
вам ваш любимый Купер!

Но подобные дерзости нравились матери, и если она не спешила исполнить
просьбы дочери, то лишь затем, чтобы услышать их еще раз и еще раз
насладиться полушутливой, полусерьезной нежной настойчивостью своего дитяти.
А потом, когда она наконец уступала, Каролина лукаво ей выговаривала:

- Вы меня испортите, мамочка! Я всегда думала, что должно быть хорошо,
когда тебя так балуют, и, право, мне это очень нравится.

И миссис Прайор это тоже очень нравилось.

Глава XXVI

Старые ученические тетради

К тому времени, когда Шерли со своими родственниками вернулась в
Филдхед, Каролина почти совсем поправилась. Мисс Килдар узнала о
выздоровлении подруги из писем и, не в силах больше ждать, сразу же по
приезде явилась к ней.

Мелкий, но частый дождик моросил над садом, где отцветали последние
цветы и опадала поблекшая листва кустарника, когда вдруг послышался скрип
калитки и мимо окна промелькнула знакомая фигура Шерли. Она вошла, сохраняя
свою обычную сдержанность и ничем не выдавая снедавшего ее волнения; в
минуты большого горя или радости Шерли становилась немногословной: сильные
чувства редко развязывали ей язык, и даже взглядом она решалась выказать их
лишь украдкой. Вот и сейчас она только обняла Каролину, один раз поцеловала,
один раз взглянула и сказала просто:

- Ты поправляешься.

Спустя минуту она прибавила:

- Я вижу, теперь тебе нечего опасаться, однако будь осторожна. Дай Бог,
чтобы твое здоровье не подверглось новым испытаниям.

Потом Шерли принялась живо рассказывать о своем путешествии. Но даже в
пылу самых красноречивых описаний сверкающие глаза ее не отрывались от
Каролины: в них отражалось и глубокое сочувствие, и смущение, и некоторое
недоумение.

"Кажется, ей лучше, - говорили ее глаза, - но она еще слаба! Через
какие испытания пришлось ей пройти!"

Внезапно взгляд Шерли обратился к миссис Прайор и словно пронзил ее
насквозь.

- Когда же моя компаньонка вернется ко мне? - спросила мисс Килдар.

- Можно мне сказать ей? - обратилась Каролина к матери.

Та кивнула, и Каролина рассказала Шерли обо всем, что случилось в ее
отсутствие.

- Прекрасно! - спокойно проговорила мисс Килдар. - Очень хорошо! Только
для меня это не новость.

- Как? Ты все знала?

- Я уже давно обо всем догадалась. О миссис Прайор мне кое-что
рассказывали, - конечно, не сама она, а другие. С подробностями карьеры и с
характером мистера Джеймса Хелстоуна я тоже знакома; как-то вечером я
беседовала с мисс Мэнн, и та мне многое открыла. Кроме того, это имя всегда
на языке у миссис Йорк: для нее оно вроде пугала, которым она устрашает
девушек, предостерегая их от замужества. Сначала я не очень-то верила
портрету, написанному пристрастной рукой; обе эти дамы испытывают какое-то
мрачное наслаждение, смакуя самые темные стороны жизни. Но потом я
расспросила мистера Йорка, и он мне сказал: "Шерли, голубушка, если хочешь
знать, скажу тебе только одно: Джеймс Хелстоун был тигром в образе
человеческом. Он был красив и развратен, нежен и коварен, учтив и жесток..."
Не плачь, Кэри, не будем больше говорить об этом.

- Я не плачу, Шерли, а если и плачу, то это ничего, продолжай! Если ты
мне друг, не скрывай от меня правду, я ненавижу фальшивые недомолвки,
которые извращают и калечат истину.

- К счастью, я уже сказала почти все, что хотела сказать. Прибавлю
только, что твой дядя тоже подтвердил справедливость суждений мистера Йорка.
Он тоже ненавидит ложь и не признает никаких условностей, никаких уверток,
которые хуже и подлее самой лжи.

- Но ведь папа умер, они могли бы оставить его в покое.

- Они могли бы, а мы - оставим. Поплачь, Кэри, тебе станет легче:
нельзя удерживать слезы, когда они сами льются. И мне радостно, - по глазам
твоей матери я читаю ее мысли, - она смотрит на тебя и думает, что каждая
твоя слезинка смывает один грех с его души. Плачь, слезы твои благодатнее
рек Дамаска: подобно водам Иордана, они исцеляют проказу памяти{397}.

- Сударыня, - продолжала она, обращаясь к миссис Прайор, - неужели вы
думали, что я ничего не подозревала, видя вас и вашу дочь каждый день? Можно
ли было не заметить ваше разительное сходство во многом и ваше, простите
меня, так неумело скрываемое волнение в присутствии вашей дочери, и еще
большее в ее отсутствие? Я сделала выводы, и они оказались настолько
правильными, что теперь я буду считать себя весьма проницательной.

- И ты мне ничего не сказала! - упрекнула ее Каролина, успевшая
успокоиться и овладеть собой.

- Разумеется. Я не имела на это никакого права. Это было не мое дело, и
я не хотела вмешиваться.

- Ты разгадала такую большую тайну и никому даже не намекнула об этом?

- Разве это так уж трудно?

- Это на тебя не похоже.

- Ты так полагаешь?

- Ты ведь не скрытная. Ты всегда была так откровенна!

- Я могу быть откровенной, но всегда знаю меру. Выставляя напоказ свои
сокровища, я прячу от людей одну-две драгоценности, - редкий камень с
резьбой, таинственный амулет, на священную надпись которого и я себе не
часто позволяю взглянуть. А теперь - до свидания!

Так Шерли вдруг предстала перед Каролиной совершенно по-новому, показав
неведомую прежде сторону своего характера. И вскоре выдался случай, когда
эта сторона ее характера раскрылась перед Каролиной целиком.

Едва Каролина достаточно окрепла, чтобы выходить из дому и бывать на
людях, хотя бы в небольшом обществе, как мисс Килдар начала каждый день
приглашать ее к себе в Филдхед. Неизвестно, что было тому причиной: если
Шерли и наскучили ее почтенные родственники, она этого не говорила, однако
настойчивость, с какой она зазывала и удерживала Каролину, ясно показывала,
что новая гостья в ее чопорном обществе была далеко не лишней.

Симпсоны были людьми благочестивыми и, естественно, приняли племянницу
священника весьма почтительно. Мистер Симпсон оказался человеком безупречной
жизни и репутации, довольно беспокойного характера, с христианскими
принципами и светскими взглядами. Супруга его была женщиной весьма доброй,
терпеливой, положительной и благовоспитанной. Правда, воспитание ее грешило
некоторой узостью: несколько предрассудков - тощий пучок горьких трав, -
несколько склонностей, настолько избитых, что они давно уже утратили свой
естественный аромат и вкус, и никаких приправ к этой постной пище! Кроме
того, в ее меню входило с полдюжины превосходных ханжеских принципов,
окаменевших, как черствая горбушка, и совершенно несъедобных. Однако она
была слишком неприхотлива, чтобы жаловаться на скудную диету или просить
чего-то еще.

Дочки у этой пары были примерные: высокие, с прямыми римскими носами и
безукоризненно воспитанные. Все, что они делали, получалось у них хорошо. Ум
их развивался на истории и на самых нравоучительных книгах. Мнения их и
взгляды отличались законченным совершенством. Более упорядоченную жизнь вряд
ли кто-либо вел, более приличных склонностей, привычек и манер было не
сыскать. Они знали назубок некий школьно-девичий кодекс, определявший их
речь, поведение и все прочее, никогда не отступали от его нелепых мелочных
установлений и про себя шепотком ужасались, когда их нарушал кто-либо
другой. Ужас неведомого не составлял для них тайны. Для них это невыносимое
явление заключалось в том, что прочие называют Оригинальностью. Симптомы
сего зла они обнаруживали тотчас, и где бы оно им ни повстречалось, в чем бы
ни проявилось - в словах или в делах, будь то свежий, энергичный слог новой
книги или интересный, чистый и выразительный язык в разговоре, - они сразу
вздрагивали и съеживались: опасность нависала над их головами, смертельная
угроза кралась за ними по пятам! В самом деле, что это еще за странность?
Если вещь непонятна, значит она дурна! Надо ее немедленно разоблачить,