тюшка тебя с оружием будет требовать.
- Как же быть, как же быть, Афросьюшка?..-
всплеснул он руками в отчаяньи.- Указ получен от це-
саря, чтоб отлучить тебя немедленно. До утра едва ждать
согласились. Того гляди, силой отнимут. Бежать, бежать
надо скорее!..
- Куда бежать-то? Везде поймают. Все равно один
конец - поезжай к отцу.
- И ты, и ты, Афрося! Напели тебе, видно. Толстой
да Румянцев, а ты и уши развесила.
- Петр Андреич добра тебе хочет.
- Добра!.. Что ты смыслишь? Молчи уж, баба-
волос долог, ум короток! Аль думаешь, не запытают и
тебя? Не мысли того. И на брюхо не посмотрят: у нас-
де то не диво, что девки на дыбах раживали...
- Да ведь батюшка милость обещал.
- Знаю, знаю батюшкины милости. Вот они мне
где!-показал он себе на затылок.-Папа не примет-
так во Францию, в Англию, к Шведу, к Турку, к черту
на рога, только не к батюшке! Не смей ты мне и говорить
об этом никогда, Евфросинья, слышишь, не смей!..
- Воля твоя, царевич. А только я с тобой к папе не
поеду,- произнесла она тихо.
- Как не поедешь? Это ты что еще вздумала?
- Не поеду,- повторила она все так же спокойно,
глядя ему в глаза пристально.- Я уж и Петру Андреи-
чу сказывала: не поеду-де с царевичем никуды, кроме
батюшки; пусть едет один, куда знает, а я не поеду.
- Что ты, что ты, Афросьюшка?- заговорил он, блед-
нея, вдруг изменившимся голосом.- Христос с тобою,
маменька! Да разве... о. Господи!... разве я могу без тебя?..
- Как знаешь, царевич. А только я не поеду. И не
проси.
Она оторвала от петли и бросила шнурок на пол.
- Одурела ты, девка, что ль?- крикнул он, сжимая
кулаки, с внезапною злобою.- Возьму, так поедешь!
Много ты на себя воли берешь! Аль забыла, кем была?
- Кем была, тем и осталась: его царского величе-
ства, государя моего, Петра Алексеича раба верная. Куда
царь велит, туда и поеду. Из воли его не выйду. С то-
бой против отца не пойду.
- Вот ты как, вот ты как заговорила!.. С Толстым
да с Румянцевым снюхалась, со злодеями моими, с убий-
цами!.. За все, за все добро мое, за всю любовь!.. Змея
подколодная! Хамка, отродие хамово...
- Вольно тебе, царевич, лаяться! Да что же толку?
Как сказала, так и сделаю.
Ему стало страшно. Даже злоба прошла. Он весь осла-
бел, изнемог, опустился в кресло рядом с нею, взял ее за
руку и старался заглянуть ей в глаза:
- Афросьюшка, маменька, друг мой сердешненький,
что же, что же это такое? Господи! Время ли ссориться?
Зачем так говоришь? Знаю, что того не сделаешь - од-
ного в такой беде не покинешь - не меня, так Селебеного,
чай, пожалеешь?..
Она не отвечала, не смотрела, не двигалась - точно
мертвая.
- Аль не любишь?- продолжал он с безумно мо-
лящею ласкою, с жалобной хитростью любящих.- Ну
что ж? Уходи, коли так. Бог с тобой. Держать силой не
буду. Только скажи, что не любишь?..
Она вдруг встала и посмотрела, усмехаясь так, что
сердце у него замерло от ужаса.
- А ты думал, люблю? Когда над глупой девкой
ругался, насильничал, ножом грозил,- тогда б и спраши-
вал, люблю, аль нет!..
- Афрося, Афрося, что ты? Аль слову моему не ве-
ришь? Ведь женюсь на тебе, венцом тот грех покрою.
Да и теперь ты мне все равно что жена!..
- Челом бью, государь, на милости! Еще бы не ми-
лость! На холопке царевич изволит жениться! А ведь
вот, поди ж ты, дура какая - этакой чести не рада! Тер-
пела, терпела-мочи моей больше нет! Что в петлю, аль
в прорубь, то за тебя постылого! Лучше б ты и впрямь
убил меня тогда, зарезал! Царицей-де будешь - вишь,
чем вздумал манить. Да, может, мне девичий-то стыд
и воля дороже царства твоего? Насмотрелась я на ваши
роды царские - срамники вы, паскудники! У вас во дворе,
что в волчьей норе: друг за дружкой так и смотрите, кто
кому горло перервет. Батюшка - зверь большой, а ты -
малый: зверь зверушку и съест. Куда тебе с ним спорить?
Хорошо государь сделал, что у тебя наследство отнял.
Где этакому царствовать? В дьячки ступай грехи зама-
ливать, святоша! Жену уморил, детей бросил, с девкой
приблудной связался, отстать не может! Ослаб, совсем
ослаб, измотался, испаскудился! Вот и сейчас баба ругает
в глаза, а ты молчишь, пикнуть не смеешь. У, бесстыд-
ник! Избей я тебя, как собаку, а потом помани только,
свистни - опять за мной побежишь, язык высуня, что
кобель за сукою! А туда же, любви захотел! Да разве
этаких-то любят?..
Он смотрел на нее и не узнавал. В сиянии огненно-
рыжих волос, бледное, точно нестерпимым блеском оза-
ренное, лицо ее было страшно, но так прекрасно, как еще
никогда. "Ведьма!"- подумал он, и вдруг ему почуди-
лось, что от нее - вся эта буря за стенами, и что дикие
вопли урагана повторяют дикие слова:
- Погоди, ужо узнаешь, как тебя люблю! За все,
за все. заплачу! Сама на плаху пойду, а тебя не покрою!
Все расскажу батюшке - как ты оружия просил у це-
саря, чтобы войной идти на царя, возмущению в войске
радовался, к бунтовщикам пристать хотел, отцу смерти
желал, злодей! Все, все донесу, не отвертишься! Запы-
тает тебя царь, плетьми засечет, а я стану смотреть, да
спрашивать: что, мол, свет Алешенька, друг мой сердеш-
ненький, будешь помнить, как Афрося любила?.. А щенка
твоего, Селебеного, как родится - я своими руками...
Он закрыл глаза, заткнул уши, чтобы не видеть, не
слышать. Ему казалось, что рушится все, и сам он прова-
ливается. Так ясно, как еще никогда, понял вдруг, что нет
спасения - и как бы ни боролся, что бы ни делал - все
равно погиб.
Когда царевич открыл глаза, Евфросиньи уже не было
в комнате. Но виден был свет сквозь щель неплотно при-
творенной двери в спальню. Он понял, что она там, подо-
шел и заглянул.
Она торопливо укладывалась, связывала вещи в узел,
как будто собиралась уходить от него тотчас. Узел был
маленький: немного белья, два-три простых платья, кото-
рые она сама себе сшила, да слишком ему памятная ста-
ренькая девичья шкатулка, со сломанным замком и об-
лезлою птицей, клюющей кисть винограда, на крышке -
та самая, в которой, еще дворовою девкою в доме Вязем-
ских, она копила приданое. Дорогие платья и другие вещи,
Андреев Николай
Зыков Виталий
Каргалов Вадим
Никитин Юрий
Андреев Николай
Афанасьев Роман