показаний и прений сторон, нужно больше...
времени, мистер Макс, - сказал судья.
времени.
когда он вошел туда, поднос с едой все еще стоял на столе нетронутый. Он
сел и посмотрел на шестерку полисменов, молча окруживших его. На поясах у
них висели револьверы. Выхватить один и застрелить себя? Но у него не
хватило силы обдумать эту внезапно мелькнувшую мысль. Страх парализовал
его.
знал, что Максу нечего сказать ему, и ему нечего было сказать Максу. Надо
было ждать, и все; ждать чего-то, что он уже знал. Ему сдавило горло. Он
вдруг почувствовал себя обманутым. Зачем вообще нужен был суд, если все
равно кончилось этим?
себе, чем к Максу.
Ему захотелось, чтобы Макс ушел. Макс сделал все, что мог. Теперь пусть
идет домой и забудет про него.
не успел еще сесть, когда вошел судья. Он стоял, пока судья не сел, и
потом устало опустился на свой стул. Макс встал и хотел заговорить, но
судья жестом остановил его.
него дрожали, и ему казалось, что его душит кошмар.
не знал, что сказать. Он покачал головой, туман застлал ему глаза. В зале
теперь никто не шевелился. Судья провел языком по губам и поднял листок
бумаги, который громко зашуршал в тишине.
долг, - сказал судья и остановился.
обвиняемый Биггер Томас, двадцати лет, приговаривается к смертной казни,
каковой приговор должен быть приведен в исполнение в пятницу третьего
марта, не позднее полуночи, способом, предусмотренным законами нашего
штата. Шериф может увести обвиняемого.
для него самым главным в эту минуту. Он стоял неподвижно; не мигая, он
смотрел в бледное лицо судьи. Потом он почувствовал, что кто-то тянет его
за рукав. Макс усадил его на место. В зале стоял невообразимый шум. Судья
стучал молотком. Макс, стоя, что-то говорил, но за криками Биггер не мог
разобрать его слов. Ему надели наручники и повели подземным коридором
обратно в камеру. Он лег на койку, и что-то очень глубоко внутри его
сказало: вот и кончено... вот и кончено...
него. Биггер отвернулся к стене.
услышал, как захлопнулась стальная дверь, и понял, что остался один. Он не
шевелился; он лежал неподвижно, потому что ему казалось, что, если не
двигаться, можно ничего не чувствовать и не думать, а это было все, чего
ему сейчас хотелось. Мало-помалу напряжение отпустило его. В темноте и
безмолвии камеры он перевернулся на спину и скрестил руки на груди. Его
губы искривила жалобная гримаса.
ночи, потому что, если бы он думал о том, как встает и заходит солнце, о
луне, о звездах, о тучах и дожде, ему пришлось бы тысячу раз умереть до
того, как его поведут на казнь. Чтобы привыкнуть к мысли о смерти, он
обратил весь мир за стенами своей камеры в бесконечный серый край, где не
было ни ночи, ни дня, где жили чужие люди, которых он не понимал, но ему
хотелось хоть раз войти в их жизнь, прежде чем умереть.
вкуса, только чтобы не сосало под ложечкой от голода, чтобы не кружилась
голова. И он не спал; просто иногда он на время закрывал глаза и потом
снова открывал их, чтобы вернуться к своим думам. Ему хотелось
освободиться от всего, что стояло между ним и его концом, между ним и
страшным, беспощадным сознанием, что жизнь прошла и ничего не решено, не
найден смысл, не связаны воедино противоречивые стремления.
не приходить больше, забыть его. Приходил черный проповедник, тот, который
дал ему крест, но он его выгнал. Белый священник стал было его уговаривать
помолиться, но он выплеснул ему в лицо чашку горячего кофе. После этого
священник не раз приходил навещать других арестантов, но у его камеры
больше не останавливался. Это дало Биггеру ощущение собственной
значительности, почти такое же, как в вечер разговора с Максом. В том, что
священник сторонился его и, может быть, задумывался над причинами,
побуждавшими его отказываться от утешений религии, уже заключалось
признание его личности на иных основах, чем это было обычно для
священника.
известий не имел. Он не надеялся, что из этого выйдет что-нибудь; в своих
мыслях и чувствах он относился к этому так, как будто оно совершалось
где-то вне его жизни и не могло ни изменить ее, ни повлиять на ее исход.
Макса на суде и с благодарностью вспоминал ее страстный, проникновенный
тон. Суть речи ускользала от него. Но он верил, что Макс его понимает, и
хотел перед смертью поговорить с ним еще раз, чтобы так ясно, как только
можно, почувствовать смысл, заключенный в его жизни и в том, что он должен
умереть. Это была единственная надежда, которую он берег. Если можно
что-нибудь узнать твердо и наверняка, он должен узнать это сам.
Ему не с кем было поделиться и нечем, потому что он в жизни никому и
ничему не отдавался душой, разве только убийству. Что он мог сказать своей
матери, брату, сестре? Из старой шайки он дружил только с Джеком, и то
никогда не был так близок с ним, как ему хотелось. А Бесси умерла; он убил
ее.
неправ, он плохой. Если б он мог заставить себя в это поверить, это было
бы решение. Но он не верил. Его чувства домогались ответа, которого не мог
дать разум.
что-нибудь его затрагивало достаточно сильно, чтобы за это бороться; а
сейчас, в этой камере, сильней, чем когда-либо, тревожила его неподатливая
суть прожитой жизни. Но как прежде громоздилась перед ним белая глыба, так
теперь черная стена смерти придвигалась все ближе с каждым пролетающим
часом. И на этот раз уже нельзя было отбиться нанесенным вслепую ударом;
смерть была противником иным и более сильным.
стараясь в клубке человеческих жизней нащупать что-нибудь близкое к
тлевшим в нем чувствам; он томился, он хотел _знать_. Он был одержим
неистовым желанием слиться с окружающим миром, но он по-прежнему не знал
как. Только его черное тело лежало на тюремной койке, покрытое потом
агонии.
колебаний? Кто он такой, что эта жажда _знать_ доводит его почти до
исступления? Почему в нем всегда живы непонятные стремления, если в мире
нет ничего, что объяснило и удовлетворило бы их? Кем и чем определен для
него этот беспокойный путь? Откуда это постоянное желание того, чего нет?
Откуда эта черная пропасть между ним и миром: здесь - горячая красная
кровь, там - холодное голубое небо, и нет ничего, что сочетало бы в себе
все, дало бы ощущение единства, цельности, полноты?
Орлов Алекс
Ибсен Генрик
Максимов Альберт
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Посняков Андрей