здания, но чтобы оно приступило к делу, нужно раньше отдать приказание
словами. Если душа не захочет истребления, язык не произнесет приказа,
оружие не будет стрелять. Вы говорите, нами командует политика, то есть
интересы государства, законы стратегии, вековечные обычаи? Но с высоты
истинной нравственности - плевать мне на политику, на стратегию, на
замшелые обычаи. Иду на души! Буду поднимать глубинное, вечно нетленное в
каждом - высокое стремление человека быть человечным. И если удастся
пробудить к действию воистину божественное свойство в каждом из нас, то
единственное, что делает каждого человека равнозначным Богу, - его
внутреннюю человечность, тогда и только тогда конец досель бесконечным
войнам. Вижу в этом суть своей миссии диктатора, то, ради чего я вообще
появился на свет!
как это уже не раз бывало, когда он поднимался до пафоса. И в очаровании
от силы его слова до меня не дошли некоторые странности его речи - они
стали ясны лишь впоследствии.
Гамов. - Подразумеваю и жестокие, оскорбительные кары за гражданские и
военные преступления; и несуразно высокие награды за частные расправы с
теми виновниками войны, до которых наши руки не дотягиваются; и поражающие
воображение дары за добрые поступки, как в случае врача Габла Хота, тайно
спасавшего наших пленных своей собственной кровью; и голодный режим,
назначенный вражеским пленным в отместку за то, что они морили голодом
наших солдат и офицеров; и милосердие, какое мы оказываем врагам, попавшим
к нам в руки, позволяя их близким взять на себя их питание и лечение; и
то, что будем передавать на весь мир картины их жизни в лагерях, что
разрешим их матерям, их женам прибыть самим на свидания с сынами и
мужьями. Да и тысячи других актов и действий, потрясающих воображение, -
мы их уже начали, мы их будем умножать.
захваченных в плен водолетчиков, - говорил Гамов. - Мы с вами понимаем,
весь мир это понял - не было военной необходимости в смертной каре
какой-то жалкой сотне пилотов, их смерть не ослабила водолетной мощи
Кортезии, не усилила наши воздушные силы. Но она потрясла врагов больше
любого проигранного ими воздушного сражения. Смерть везде жестока и
отвратительна, на поле боя десятки тысяч мучительных умираний искалеченных
солдат еще страшней, еще преступней быстрой гибели сотни пилотов,
сброшенных на крыши своих домов. Но погибшие на поле только пополняют
статистику потерь, о них не исходят кровью собственной души - кроме
родных, разумеется. А гибель всего одной сотни пилотов поразила всю
Кортезию - и не ее одну! Миллионы людей, и слыхом до того не слыхавшие об
этих пилотах, возмущались, негодовали, страдали за каждого. И бурно
ликовали, если кому-то удавалось спасительно запутаться в сетях.
с высоты на камни, ликование клуров, кинувшихся обнимать заложников, -
продолжал Гамов. - Какая выигранная битва могла породить такой всеобщий
восторг? И кара преступникам, и милость к спасенным - две стороны одной
психологической атаки! И хочу обратить ваше внимание, Гонсалес и
Пустовойт, на разный эффект этих двух сторон. Кара за преступление очень
действенна, мы будем и впредь применять кары. Но милосердие еще
действенней. Мы это увидели и в городах Кортезии, на которые валились тела
их преступных сынов, и на аэродроме Клура: спасение сильней наказания!
Будем твердо помнить это в новой фазе войны.
участников союзной конференции в Клуре уже не предадим Черному суду? Или
не будем выносить суровые приговоры?
если министр Милосердия найдет пути для смягчения кар, то он должен это
сделать. Почему вы смеетесь, Семипалов?
сразу, как Гамов перешел от пафоса к выводам.
земле красочными спектаклями на театральных подмостках?
же оружием, с каким на него нападали.
актеров на театре поражает воображение тысячекратно сильней, чем схватка
того же десятка на грязной почве. Реальную борьбу видят только борющиеся,
о ней газеты и стерео лишь упоминают. А поединок актеров на сцене видят
тысячи глаз, тысячи душ захвачены им, тысячи людей сопереживают схватке -
кто победит, какова участь побежденного? Страшная сила - театр! Мы будем
бить противников глубокими театральными спектаклями. Только играть в них
будут не актеры, а политики, военные, палачи и судьи Милосердия.
наши предки осадили какой-то городишко Тон, захватили и разорили его,
жителей кого поубивали, кого увели в рабство. Что бы мы знали о той
маленькой битве у стен крохотного Тона, если бы вдохновенный рапсод не
поведал о ней в звучных стихах? Битва у Тона три тысячи лет волнует наши
чувства! Искусство сделало эту битву нетленной. Рассказ о событиях много
действенней самого события, если рассказано хорошо. Наша обязанность
сегодня - поставить на мировом театре спектакли такой силы, чтобы их
действие заполнило все души.
двухцветным судьям.
тоже все было ясно - они продолжали свои обычные занятия. И Омар Исиро не
испытывал сомнений, он тоже совершал привычное дело, только расширял его -
политические спектакли должен был наблюдать весь мир. Мне и Пеано выпала
самая трудная задача - готовить нападение на Нордаг и Корину,
противодействие южным соседям - и бессрочно откладывать уже подготовленные
срочные удары. Быть в постоянной боевой готовности и не начинать боя -
формулируется спокойно только на бумаге, в жизни это мучительно. Мы ждали
результата спектакля, который назывался судом над участниками конференции
союзников в Клуре - до него нельзя было начинать реальные сражения.
красивым лицом, своими злыми репликами и речами, своими сердитыми жестами
- все пространство и все часы судилища. Массивный Николай Пустовойт
находился на суде физически, но не функционально - ни одной речи не
произнес, почти не подавал реплик. Вероятно, так задумал Гамов - на суде
объявлялись одни кары, милосердие приберегалось для другого случая.
там не было и профессиональных военных. Дипломаты, журналисты газет и
стерео, бизнесмены, даже писатели и ученые - вот кого захватили наши
водолетчики в Ферморе. Среди пленников я увидел и наших старых знакомых -
философа Ореста Бибера и писателя Арнольда Фалька. На стандартных
преступников люди эти не походили. И хоть все они читали "Декларацию о
войне", и хоть все знали о жестокой расправе в Кондуке, ни одному, думаю,
и в голову не приходило, что с ними поступят не милосердней, чем с
парламентариями.
Важно лишь то, чем занимался обвиняемый, содействовала или мешала войне
его профессия. И наказания выдавались по профессиям - одни дипломатам,
другие - промышленникам, третьи - журналистам. Пустовойт потребовал, чтобы
каждый написал в записке на его имя, совершил ли он в дипломатических
спорах, в производстве военных товаров, в статьях и передачах по стерео
что-либо мешающее войне, хотя бы словесно затрудняющее войну. Только такие
поступки могут гарантировать милосердие.
жестокости. Но это не значило, что все решения суда были нам по душе. Что
до меня, то я испытал омерзение, когда Гонсалес объявил первую серию кар
за словесные восхваления войны: смертный приговор журналистам,
пропагандирующим войну, и не простую смерть, а удушение путем вталкивания
в горло их военных статей. Впрочем, и кара военным промышленникам была не
легче - смерть от проглатывания акций их предприятий. И только в одном
случае министр Милосердия все-таки потребовал милосердия: изобретатель
витаминных галет и сухого супа представил доказательство, что его галеты и
супы охотно поедают дети, а не только солдаты. Пустовойт настоял на его
освобождении и выдал на расширение его фабрики ассигнования из фондов
Акционерной компании Милосердия. Один акт милосердия немного стоил перед
сотней кар. Я высказал это самому Пустовойту. У него жалко исказилось
лицо.
возможности милосердия. Какое же милосердие - визировать смертные
приговоры мелким газетчикам?
обратился к Гамову с личным посланием. Это было так непредвиденно, что я
не поверил, пока не включил стереовизор, - Аментола сам зачитывал свое
обращение к диктатору Латании.
прибудет некий Том Торкин, посол по особым поручениям. Задание Торкина -
согласовать с правительством Латании условия освобождения дипломатов,
журналистов и прочих известных людей, захваченных на конференции в Клуре.
которых большинство даже не кортезы? Не кроется ли в приезде Торкина
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Майер Стефани
Березин Федор