сне видела и сегодня ночью увижу... вы мне часто снитесь... всякую ночь...
сама не понимала своих чувств и не знала, как их выразить...
сказать, что и Николай Сергеич чуть ли не так же любил ее, как и Наташу. Он
имел удивительное свойство развеселять и смешить Нелли. Только что он,
бывало, придет к ней, тотчас же и начинается смех и даже шалости. Больная
девочка развеселялась как ребенок, кокетничала с стариком, подсмеивалась
над ним, рассказывала ему свои сны и всегда что-нибудь выдумывала,
заставляла рассказывать и его, и старик до того был рад, до того был
доволен, смотря на свою "маленькую дочку Нелли", что каждый день все более
и более приходил от нее в восторг.
раз, уходя от Нелли и перекрестив ее по обыкновению на ночь.
тоже приходил почти каждый вечер), приезжал иногда и старик доктор,
привязавшийся всею душою к Ихменевым; вывозили и Нелли в ее кресле к нам за
круглый стол. Дверь на балкон отворялась. Зеленый садик, освещенный
заходящим солнцем, был весь на виду. Из него пахло свежей зеленью и только
что распустившеюся сиренью. Нелли сидела в своем кресле, ласково на всех
нас посматривала и прислушивалась к нашему разговору. Иногда же оживлялась
и сама и неприметно начинала тоже что-нибудь говорить... Но в такие минуты
мы все слушали ее обыкновенно даже с беспокойством, потому что в ее
воспоминаниях были темы, которых нельзя было касаться. И я, и Наташа, и
Ихменевы чувствовали и сознавали всю нашу вину перед ней, в тот день, когда
она, трепещущая и измученная, должна была рассказать нам свою историю.
Доктор особенно был против этих воспоминаний, и разговор обыкновенно
старались переменить. В таких случаях Нелли старалась не показать нам, что
понимает наши усилия, и начинала смеяться с доктором или с Николаем
Сергеичем...
впечатлительна. Сердце ее билось неправильно. Доктор сказал мне даже, что
она может умереть очень скоро.
был вполне уверен; что она выздоровеет к дороге.
Пойдем, Ваня.
громко заговорил. Анна Андреевна так и замахала на него руками. Старик
тотчас же присмирел и, увидя меня и Наташу, шепотом и с уторопленным видом
стал нам рассказывать о результате своих похождений: место, о котором он
хлопотал, было за ним, и он очень был рад.
заботливо, искоса взглянул на Наташу. Но та ответила ему улыбкой и обняла
его, так что сомнения его мигом рассеялись.
Вот только ты, Ваня, только с тобой расставаться больно... (Замечу, что он
ни разу не предложил мне ехать с ними вместе, что, судя по его характеру,
непременно бы сделал... при других обстоятельствах, то есть если б не знал
моей любви к Наташе.)
перемена места нас всех оживит... Перемена места - значит перемена всего! -
прибавил он, еще раз взглянув на дочь.
времени уж наверно выздоровеет. Ей и теперь лучше: как ты думаешь, Ваня? -
проговорил он, как бы испугавшись, и с беспокойством смотрел на меня, точно
я-то и должен был разрешить его недоумения.
теперь? Знаешь что, Анна Андреевна: мы столик-то придвинем поскорей на
террасу, принесут самовар, придут наши, мы все усядемся, и Нелли к нам
выйдет... Вот и прекрасно. Да уж не проснулась ли она? Пойду я к ней.
Только посмотрю на нее... не разбужу, не беспокойся! - прибавил он, видя,
что Анна Андреевна снова замахала на него руками.
сидели вокруг стола за вечерним самоваром.
для Нелли большой букет сирени; но сам был чем-то озабочен и как будто
раздосадован.
особенно Анна Андреевна, чрезвычайно его полюбили, но никогда ни слова не
упоминалось у нас вслух об Александре Семеновне; не упоминал о ней и сам
Маслобоев. Анна Андреевна, узнав от меня, что Александра Семеновна еще не
успела сделаться его законной супругой, решила про себя, что и принимать ее
и говорить об ней в доме нельзя. Так и наблюдалось, и этим очень
обрисовывалась и сама Анна Андреевна. Впрочем, не будь у ней Наташи и,
главное, не случись того, что случилось, она бы, может быть, и не была так
разборчива.
озабочена. Как будто она видела дурной сон и задумалась о нем. Но подарку
Маслобоева она очень обрадовалась и с наслаждением поглядывала на цветы,
которые поставили перед ней в стакане.
прибавил он с одушевлением, - завтра же... ну, да вот увидишь сама!..
встречали. Мамаша, еще когда мы были там (там значило теперь за границей),
была один раз целый месяц очень больна. Я и Генрих сговорились, что когда
она встанет и первый раз выйдет из своей спальни, откуда она целый месяц не
выходила, то мы и уберем все комнаты цветами. Вот мы так и сделали. Мамаша
сказала с вечера, что завтра утром она непременно выйдет вместе с нами
завтракать. Мы встали рано-рано. Генрих принес много цветов, и мы всю
комнату убрали зелеными листьями и гирляндами. И плющ был и еще такие
широкие листья, - уж не знаю, как они называются, - и еще другие листья,
которые за все цепляются, и белые цветы большие были, и нарциссы были, а я
их больше всех цветов люблю, и розаны были, такие славные розаны, и
много-много было цветов. Мы их все развесили в гирляндах и в горшках
расставили, и такие цветы тут были, что как целые деревья, в больших
кадках; их мы по углам расставили и у кресел мамаши, и как мамаша вышла, то
удивилась и очень обрадовалась, а Генрих был рад... Я это теперь помню...
беспокойством взглядывал на нее. Но ей очень хотелось говорить. И долго, до
самых сумерек, рассказывала она о своей прежней жизни там; мы ее не
прерывали. Там с мамашей и с Генрихом они много ездили, и прежние
воспоминания ярко восставали в ее памяти. Она с волнением рассказывала о
голубых небесах, о высоких горах, со снегом и льдами, которые она видела и
проезжала, о горных водопадах; потом об озерах и долинах Италии, о цветах и
деревьях, об сельских жителях, об их одежде и об их смуглых лицах и черных
глазах; рассказывала про разные встречи и случаи, бывшие с ними. Потом о
больших городах и дворцах, о высокой церкви с куполом, который весь вдруг
иллюминовался разноцветными огнями; потом об жарком, южном городе с
голубыми небесами и с голубым морем... Никогда еще Нелли не рассказывала
нам так подробно воспоминаний своих. Мы слушали ее с напряженным вниманием.
Мы все знали только до сих пор другие ее воспоминания - в мрачном, угрюмом
городе, с давящей, одуряющей атмосферой, с зараженным воздухом, с
драгоценными палатами, всегда запачканными грязью; с тусклым, бедным
солнцем и с злыми, полусумасшедшими людьми, от которых так много и она, и
мамаша ее вытерпели. И мне представилось, как они обе в грязном подвале, в
сырой сумрачный вечер, обнявшись на бедной постели своей, вспоминали о
своем прошедшем, о покойном Генрихе и о чудесах других земель...
Представилась мне и Нелли, вспоминавшая все это уже одна, без мамаши своей,
когда Бубнова побоями и зверскою жестокостью хотела сломить ее и принудить
на недоброе дело...
испугался и досадовал, что ей дали так много говорить. С ней был какой-то
припадок, вроде обмирания. Этот припадок повторялся с ней уже несколько