удалось впихнуть тело в багажник. Колени Хааке оказались поджатыми к
подбородку, и теперь он походил на зародыш в материнской утробе.
ветвях одного из деревьев запела птица. Он вздрогнул. В жизни он не слыхал
ничего более громкого. Он посмотрел на лужайку. Стало еще светлее.
приподнял крышку. Затем поставил левую ногу на бампер и подпер крышку
коленом - теперь она была открыта настолько, что можно было просунуть под
нее руку. Если кто и заметит - не страшно: все выглядит так, будто он занят
каким-то совсем невинным делом. В любую секунду крышку можно захлопнуть.
Впереди - долгий путь. Но прежде следовало прикончить Хааке.
дряблой шее еще пульсировали артерии. Равик вцепился пальцами в горло и изо
всей силы сдавил его.
Чуть-чуть, совсем незаметно. Тело попыталось вытянуться, словно стремясь
высвободиться из оков одежды. Рот раскрылся. Снова раздался резкий щебет
птиц. Вывалился язык, толстый, желтый, обложенный. И вдруг Хааке открыл один
глаз, и этот глаз словно вылезал из орбиты, не переставая смотреть...
Казалось, он отделился от головы и движется прямо на Равика... Затем тело
обмякло. Еще с минуту Равик не ослаблял хватки. Все... Кончено...
коленях, ухватился за ствол дерева. Его тошнило. Казалось, его вывернет
наизнанку. Он попытался сдержаться. Безуспешно.
посмотрел на него. Равик не двинулся с места. Человек приближался. Он шел
крупным, спокойным шагом. Судя по одежде, садовник или рабочий. Он снова
взглянул на Равика. Равик сплюнул и достал пачку сигарет. Закурив, он
глубоко затянулся. Едкий дым обжег глотку. Человек пересек аллею. Он
посмотрел на то место, где Равика стошнило, затем на машину и снова на
Равика. Человек ничего не сказал, а Равик ничего не мог прочесть на его
лице. Вскоре он скрылся за перекрестком.
запустил двигатель. В Булонском лесу делать больше нечего - слишком светло.
Надо ехать в Сен-Жермен. Сен-Жерменские леса были ему знакомы.
голоден, в голове гудело. Перед домом стояли два столика и стулья. Заказав
кофе с бриошами, Равик пошел умыться. В умывальнике воняло. Он попросил
стакан и сполоснул рот. Потом вымыл руки и вернулся обратно.
вились ласточки, солнце развешивало свои первые золотые гобелены на стенах
домов, люди шли на работу; сквозь занавеси на окнах бистро ему было видно,
как служанка, подоткнув подол, мыла каменные плитки пола. Давно уже Равик не
видел такого мирного летнего утра.
что-либо в руки. Он внимательно осмотрел их. Какая чушь! - подумал он.
Только этого мне не хватало! Надо поесть. Он выпил еще чашку кофе. Затем
достал сигарету и осторожно прихватил губами тот конец, которого не касался
пальцами. С этим надо кончать, подумал он. Но все-таки по-прежнему не
притрагивался к еде. Сначала нужно все довести до конца. Он встал и
расплатился.
на крыше машины. Солнце на сверкающей крышке багажника, там лежит мертвый
Хааке. Он так и не узнал, кто и за что убил его. Все должно было произойти
иначе. Иначе...
припоминаю.
гораздо позже.
последние два года я стал наезжать сюда, в Париж. Может, мы выпивали
где-нибудь вместе?
Германии}!
флоксами и подсолнухом. Остановка. Какой-то одинокий черный поезд пыхтит
сквозь бесконечное утро. В ветровом стекле машины отражаются воспаленные
глаза. Когда он открывал багажник, в них попала пыль.
партии. В Нюрнберге. Теперь, кажется, припоминаю. В здании "Нюрнберг хоф"?
как в нем поднимается тяжелая волна воспоминания. - Не в Нюрнберге. В
Берлине.
оттенок шутливого нетерпения. - Ну-ка, выкладывайте, в чем дело! Только не
напускайте столько тумана, не затягивайте эту пытку! При каких
обстоятельствах? Снова волна, поднимающаяся откуда-то из-под земли, бегущая
вверх по рукам.
в отдельности. А если вы намекаете на тайную государственную полицию...
ломали кости, швыряли в подвалы, как мешки, вновь выволакивали на допрос,
раздирали лица, расплющивали мошонки - и все это вы называете "допрашивали"!
Хриплые, отчаянные стоны тех, кто больше не мог уже кричать...
"Допрашивали"! Беззвучные рыдания между двумя обмороками, удары сапогом в
живот, резиновые дубинки, плети... И все это вы называете столь невинным
словом "допрашивали"}!
это лицо бесшумно скользил пейзаж, пшеничные и маковые поля, шиповник... Он
не сводил глаз с этого лица, его губы шевелились, и он говорил все, что
хотел и должен был рано или поздно высказать.
Макса Розенберга? Истерзанный, он лежал рядом со мной в подвале и пытался
размозжить себе голову о цементную стену, чтобы его перестали "допрашивать".
За что же его "допрашивали"? За то, что он был демократом! А помнишь
Вильмана? Он мочился кровью и вернулся в камеру без зубов и без глаза после
двухчасового "допроса". За что? За то, что он был католиком и не верил, что
ваш фюрер - новоявленный мессия. А Ризенфельд? Голова и спина его напоминали
куски сырого мяса. Он умолял нас перегрызть ему вены, потому что сам он
сделать этого не мог - у него не осталось зубов после того, как ты
"допросил" его; ведь он был против войны, и не верил, что бомбы и огнеметы -
высшее достижение цивилизации. Вы "допрашивали"! Да, вы "допрашивали"
тысячи... Не смей двигать руками, мерзавец! А теперь я наконец, добрался до
тебя, мы отъедем с тобой куда-нибудь подальше, я доставлю тебя в одинокий
дом с толстыми стенами и начну тебя там "допрашивать" - медленно-медленно,
дни и ночи напролет, по той же самой системе, по какой ты "допрашивал"
Розенберга, Вильмана и Ризенфельда. А потом, после всего..}.
сбавил ход. Дома. Деревья. Собаки. Куры. Вытянув шеи, закинув головы, скачут
по лугу лошади, словно где-то рядом раскинулось стойбище кочевников.
Кентавры, жизнь, бьющая через край. Смеющаяся женщина несет корзину с
бельем. На веревках висят простыни и разноцветное белье - стяги незыблемого
счастья. У крыльца играют дети. Он видел все это как бы сквозь стеклянную
стену - очень близко и невероятно далеко. Красота, покой и невинность - это
до боли волнует душу, но оно ушло от него навсегда, навеки, и все из-за
одной только ночи. Но сожалений он не испытывал: так случилось, и ничего тут
не изменить...
Часы. Неужели он едет уже два часа? Он и не заметил, как они пролетели. Он
ничего не видел, кроме лица, глядя в которое, говорил... Сен-Жермен. Парк.
Черная решетка на фоне голубого неба. За ней деревья. Деревья. Целые аллеи.
Долгожданный, желанный парк, множество деревьев. За ними - лес.
вправо и влево, затопил горизонт и поглотил все; машина, как проворное
сверкающее насекомое, петляла по его извилистым дорожкам.
теряя машины из виду, Равик отошел от нее на несколько сот метров и принялся
рыть яму. Это было нетрудно. Если кто-нибудь появится, он спрячет лопату и
пойдет обратно, делая вид, что просто гуляет по лесу.
Мережковский Дмитрий
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Юрьев Сергей
Шилова Юлия
Андреев Николай