возврат к семье.
на столько времени, чтобы семья стронулась с места и переехала в
Стерлитамак, где милиция согласилась прописать Абрамсона. И как только семья
переехала, -- его посадили, учинили ему единственный допрос: действительно
ли это он был в ссылке с 29-го по 34-й год, а с тех пор сидел в тюрьме. И
установив, что да, он уже полностью отсидел и отбыл и даже намного пересидел
всё приговорённое, -- Особое Совещание присудило ему за это ещё десять лет.
Руководство же шарашек по большой всесоюзной арестантской картотеке узнало о
посадке своего старого работника и охотно [выдернуло] его вновь на шарашки.
Абрамсон был привезен в Марфино и здесь, как и повсюду в арестантском мире,
сразу встретил старых знакомых, в том числе Нержина и Потапова. И когда,
встретясь, они стояли и курили на лестнице, Абрамсону казалось, что он не
возвращался на год на волю, что он не видел своей семьи, не наградил жену за
это время ещё дочерью, что это был сон, безжалостный к арестантскому сердцу,
единственная же устойчивая в мире реальность -- тюрьма.
решено было праздновать день рождения. Абрамсон запоздало поздравил Нержина
и осведомился, косясь из-под очков, -- кто будет. От сознания, что придётся
натягивать комбинезон, разрушая так чудесно, последовательно, в одном белье
проведенное воскресенье, что нужно покидать забавную книгу и идти на
какие-то именины, Абрамсон не испытывал ни малейшего удовольствия. Главное,
он не надеялся, что приятно проведёт там время, а почти был уверен, что
вспыхнет политический спор, и будет он, как всегда бесплоден, необогащающ,
но в него нельзя будет не ввязаться, а ввязываться тоже нельзя, потому что
свои глубоко-хранимые, столько раз оскорблённые мысли так же невозможно
открыть "молодым" арестантам, как показать им свою жену обнажённой.
близок Абрамсону, хотя ещё предстояло отчитать его за сегодняшний не
достойный истинного коммуниста фарс. Напротив, Сологдина и Прянчикова
Абрамсон не любил. Но как ни странно, Рубин и Сологдин считались друзьями --
из-за того ли, что вместе лежали на бутырских нарах. Администрация тюрьмы
тоже не очень их различала и под ноябрьские праздники вместе гребла на
"праздничную изоляцию" в Лефортово.
пиршество начнётся между кроватями Потапова и Прянчикова через полчаса, как
только Андреич кончит приготовление крема.
конца. Я обратил внимание, что хотя Дюма старается создать ощущение жути, он
рисует в замке Иф совершенно патриархальную тюрьму. Не говоря уже о
нарушении таких милых подробностей, как ежедневный вынос параши из камеры, о
чём Дюма по вольняшечьему недомыслию умалчивает, -- разберите, почему Дантес
смог убежать? Потому что у них годами не бывало в камерах шмонов, тогда как
их полагается производить каждонедельно, и вот результат: подкоп не был
обнаружен. Затем у них не меняли приставленных вертухаев -- их же следует,
как мы знаем из опыта Лубянки, менять каждые два часа, дабы один надзиратель
искал упущений у другого. А в замке Иф по суткам в камеру не входят и не
заглядывают. Даже глазков у них в камерах не было -- так Иф был не тюрьма, а
просто морской курорт! В камере считалось возможным оставить металлическую
кастрюлю -- и Дантес долбал ею пол. Наконец, умершего доверчиво зашивали в
мешок, не прожегши его тело в морге калёным железом и не проколов на вахте
штыком. Дюма следовало бы сгущать не мрачность, а элементарную методичность.
союзников или врагов, по каждой книге выносил чётко-разработанный приговор и
любил навязывать его другим.
головы с подушки, покойно глядя через квадратные очки.
плена и советских тюрем Потапов установил, что жевательный процесс является
в нашей жизни не только не презренным, не постыдным, но одним из самых
усладительных, в которых нам и открывается сущность бытия.
трансформаторам в тысячи ква, ква и ква.
головы, то он быстро стал изрядным поваром: в Kriegsgefangenenlage он
выпекал оранжевый торт из одной картофельной шелухи, а на шарашках
сосредоточился и усовершился по сладостям.
проходе между своей кроватью и кроватью Прянчикова -- приятный полумрак
создавался от того, что верхние матрасы загораживали свет ламп. Из-за
полукруглости комнаты (кровати стояли по радиусам) проход был в начале узок,
а к окну расширялся. Огромный, в четыре с половиной кирпича толщиной,
подоконник тоже весь использовался Потаповым: там были расставлены
консервные банки, пластмассовые коробочки и миски. Потапов
священнодействовал, сбивая из сгущённого молока, сгущённого какао и двух яиц
(часть даров принёс и всучил Рубин, постоянно получавший из дому передачи и
всегда делившийся ими) -- нечто, чему не было названия на человеческом
языке. Он забурчал на загулявшего Нержина и велел ему изобрести недостающие
рюмки (одна была -- колпачок от термоса, две -- лабораторные химические
стаканчики, а две Потапов склеил из промасленной бумаги). Ещё на два бокала
Нержин предложил повернуть бритвенные стаканчики и взялся честно отмыть их
горячей водой.
присели поболтать на кровати к своим лежащим товарищам, другие читали и по
соседству перебрасывались замечаниями, иные лежали бездейственно, положив
руки под затылок и установив немигающий взгляд в белый потолок.
кальсон (наверху было жарковато), гладил мохнатую грудь и, улыбаясь своей
неизменной беззлобной улыбкой, повествовал мордвину Мишке через два
воздушных пролёта:
был, -- над каждой кассой висела табличка: "Требуйте сдачу полкопейки!" И
монета такая была -- полкопейки. Кассирши её без слова отдавали. Вообще на
дворе был НЭП, всё равно, что мирное время.
[мирное время]. Да... В учреждениях при НЭПе шесть часов работали, не как
сейчас. И ничего, справлялись. А задержат тебя на пятнадцать минут -- уже
сверхурочные выписывают. И вот, что, ты думаешь, сперва исчезло? Полкопейки!
С неё и началось. Потом -- медь исчезла. Потом, в тридцатом году, --
серебро, не стало мелких совсем. Не дают сдачу, хоть тресни. С тех пор никак
и не наладится. Мелочи нет -- стали на рубли считать. Нищий-то уж не копейку
Христа ради просит, а требует -- "граждане, дайте рубль!". В учреждении как
зарплату получать, так сколько там тебе в ведомости копеек указано -- даже
не спрашивай, смеются: мелочник! А сами -- дураки! Полкопейки -- это
уважение к человеку, а шестьдесят копеек с рубля не сдают -- это значит,
накакать тебе на голову. За полкопейки не постояли -- вот полжизни и
потеряли.
соседу:
революционерка, восемь суток голодала, чтобы начальник тюрьмы перед ней
извинился -- и он, остолоп, извинился. А ну пойди потребуй, чтоб начальник
Красной Пресни извинился!
срок бы намотали за провокацию. Где это ты вычитал?
развелись, драть вашу вперегрёб.
Постановка вопроса уже фатально предполагала, что тюрьмы не избежать никому.
(В тюрьмах вообще склонны преувеличивать число заключённых, и когда на самом
деле сидело всего лишь двенадцать-пятнадцать миллионов человек, зэки были
уверены, что их -- двадцать и даже тридцать миллионов. Зэки были уверены,
что на воле почти не осталось мужчин, кроме власти и МВД.) "Когда лучше
садиться" -- имелось ввиду: в молодости или в преклонные годы? Одни (обычно
-- молодые) жизнерадостно доказывают в таких случаях, что лучше сесть в
молодые годы: здесь успеваешь понять, что значит жить, что в жизни дорого, а
что -- дерьмо, и уж лет с тридцати пяти, отбухав десятку, человек строит
жизнь на разумных основаниях. Человек же, дескать, садящийся к старости,
только рвёт на себе волосы, что жил не так, что прожитая жизнь -- цепь
ошибок, а исправить их уже нельзя. Другие (обычно -- пожилые) в таких
случаях не менее жизнерадостно доказывают напротив, что садящийся к старости
переходит как бы на тихую пенсию или в монастырь, что в лучшие свои годы он
Шломо Вульф
Контровский Владимир
Панов Вадим
Маккарти Кормак
Березин Федор
Кервуд Оливер Дж.