Чтение 90–й страницы книги ~Ксеноцид~

мыслях Эндера - это безумие. Тысячи соперничающих, одновременно и
противоречащих и невозможных видений, в которых нет ни капельки смысла,
потому что никак не могут соответствовать друг другу. Но он их как-то
приспосабливает, сегодня так, завтра иначе, все по своим потребностям.
Он как бы творил новую мысленную машину для каждой проблемы, которую
пытался в этот момент разрешить. Как будто бы ваял для себя собственную
Вселенную, каждый час другую. Частенько - безнадежно фальшивую, и тогда
он совершает ошибки и сбивается. Но иногда - настолько правильную, что
самым чудесным образом все решает. Я гляжу его глазами и вижу мир
совершенно по-новому, и все вокруг меняется. Безумие, сумасшествие - и
тут же проблеск. Мы бы знали все, что только можно знать, еще до того,
как повстречали людей, еще перед тем, как построили связь с разумом
Эндера. Теперь же мы открываем, что существует множество способов
познания одной и той же вещи... И мы никогда не познаем их все.

Разве что люди тебя научат.

Понимаешь? Мы ведь тоже пожиратели падали.

Это ты пожиратель падали. Мы всего лишь нищие.

Лишь бы были достойны своих умственных способностей.

А разве не достойны?

Ты же ведь помнишь, что они планируют ваше уничтожение? Их разумы
обладают огромными возможностями, но индивидуально они остаются такими
же глупыми, злобными, полуслепыми и наполовину безумными. Все эти
девяносто девять процентов их историй до сих пор ужасно глупы и ведут к
ужасным ошибкам. Иногда мы жалеем, что не можем их укротить словно
собственных работниц. Ты же знаешь, мы пытались. С Эндером. Но не
удалось. Мы не смогли сделать из него работницу.

Почему?

Он слишком глуп. Он не умеет достаточно долго концентрировать
собственное внимание. Человеческим умам не хватает концентрации. Им
быстро становится скучно, и они уходят от проблемы. Нам пришлось
построить внешний мост, используя компьютер, с которым он был сильно
связан. О, компьютеры... вот они умеют концентрировать внимание. А
память у них чистая, упорядоченная, в ней все организовано и легко
находимо.

Только компьютеры не видят сны.

Да, ни капельки безумия. Жаль.

Валентина непрошеной стояла у дверей Ольхадо. Стояло раннее утро.
Ольхадо пойдет на работу только после полудня - он бригадир на кирпичном
заводике. Но он уже встал и оделся - видимо потому, что его семья уже
тоже бодрствовала. Дети выходили из дома. Я видела это по телевизору,
много лет назад, думала Валентина. Все семья, выходящая утром, в самом
конце - отец с небольшим чемоданчиком. По-своему, и мои родители тоже
играли в подобную жизнь. И не важно, сколь странными были у них дети.
Совершенно не важно, что после ухода в школу мы с Петером путешествовали
по сетям и, прикрываясь псевдонимами, пытались овладеть всем миром. Не
важно, что Эндера отобрали у семьи, когда тот был еще совсем малышом, и
что он никогда уже семьи не увидал, даже во время единственного своего
визита на Землю - никого, кроме меня. Родители, видно, свято верили, что
поступают правильно, поскольку исполняли известный им по телевидению
ритуал.

И вот здесь, опять. Дети выбегали за порог. Вот этот мальчонка - это
наверняка Нимбо... Он был с Грего, когда тот встал против толпы. Но вот
здесь - это типичный ребенок. Никто бы и не догадался, что пацаненок
совсем еще недавно сыграл свою роль в той чудовищной ночи.

Мать целует всех по очереди. Она все еще красива, не смотря на
столько родов. Такая обыкновенная, типичная, и все же - необычная,
поскольку вышла замуж за их отца. Ей удалось увидеть нечто за его
ужасным недостатком.

А вот и папочка... Он еще не идет на работу, так что может стоять на
пороге, глядеть на всех, целовать, что-то там говорить. Спокойный,
рассудительный, любящий... предсказуемый отец. Вот только, что же не
вписывается в эту картинку? Отец - это Ольхадо. У него нет глаз. Только
серебристые металлические шары; в одном - диафрагмы двух объективов, во
втором - гнездо компьютерного разъема. Дети всего этого как бы и не
замечали. Я же все еще не могу привыкнуть.

- Валентина, - сказал он, заметив женщину.

- Нам нужно поговорить, - перебила та его.

Мужчина провел ее в дом, представил ее жене, Жаклине: кожа такая
черная, что чуть ли не синяя, смеющиеся глаза, великолепная широкая
улыбка, столь радостная, что хотелось бы в ней утонуть. Жаклина подала
лимонад, холодный будто лед, кувшин сразу же запотел на утренней жаре.
Потом она тихонечко вышла.

- Можешь остаться, - предложила ей Валентина. - Это вовсе не личное.

Но та не хотела. У меня много дел, объяснила она и вышла.

- Я давно уже хотел с тобой встретиться, - заявил Ольхадо.

- Я никуда не уезжала.

- Ты была занята.

- Здесь у меня нет никаких занятий.

- Есть. Те же самые, что и у Эндрю.

- Ладно, в конце концов мы встретились. Я интересовалась тобой,
Ольхадо. Или ты предпочитаешь свое настоящее имя, Лауро?

- В Милагре тебя зовут так, как называют другие. Когда-то я был Суле,
от своего второго имени - Сулейман.

- Соломон мудрец.

- Но когда потерял глаза, стал Ольхадо. И уже на всю оставшуюся
жизнь.

- Наблюдаемый.

- Да, слово "Ольхадо" может означать и это. Пассивный оборот от
"olhar". Только в моем случае это означает - "мужик с глазами".

- И так тебя зовут.

- Жена обращается ко мне: Лауро, - ответил он. - Дети называют папой.

- А я?

- Мне все равно.

- В таком случае, Суле.

- Уж лучше, Лауро. "Суле" заставляет меня чувствовать так, будто мне
снова шесть лет.

- И еще напоминает то время, когда ты видел.

Мужчина рассмеялся.

- Но я и сейчас вижу. Очень хорошо вижу.

- Так утверждает Эндрю. Потому-то я к тебе и пришла. Узнать, а что ты
видишь.

- Ты желаешь, чтобы я воспроизвел для тебя какую-нибудь сцену? Нечто,
произошедшее в прошлом? В компьютере есть все мои любимые воспоминания.
Могу подключиться и показать тебе все, чего только пожелаешь. Например,
есть у меня и первый приход Эндрю в этот дом. Имеется и парочка самых
шикарных семейных скандалов. Или ты предпочитаешь общественные
торжества? Инаугурационные речи всех бургомистров, начиная с того дня,
как я получил эти глаза? Люди даже приходят ко мне по своим подобным
делам: кто во что был одет, кто чего сказал. Мне частенько даже трудно
переубедить их, что глаза мои записывают только изображение, никакого
звука. Они же считают, что я - ходячий голографический магнитофон и
обязан записывать абсолютно все, ради их развлечения.

- Я не хочу смотреть на то, что ты видал. Мне хочется знать, о чем ты
думаешь.

- Ты и вправду желаешь этого?

- Да, желаю.

- Лично я собственных мнений не высказываю. Ни о чем, что тебя
интересует. От всех семейных споров держусь подальше. Как всегда.

- И подальше от семейных предприятий. Единственный ребенок Новиньи,
не занявшийся наукой.

- Наука дала всем столько счастья, что даже трудно представить,
почему же это я ею не занялся.

- Вовсе и не трудно, - возразила Валентина. Она уже убедилась, что
подобные ворчуны говорят совершенно откровенно, если их спровоцировать.
И тут же она запустила небольшую шпильку:

- Я это представляю так, что у тебя не было достаточно ума, чтобы
сравниться с остальными.

- Ты абсолютно права, - согласился Ольхадо. - Ума у меня ровно
столько, что хватает только лишь на изготовление кирпичей.

- Правда? - удивилась Валентина. - Но ведь ты кирпичей не делаешь.

- Совсем наоборот. Делаю сотни штук в день. А раз все пробивают дыры
в стенах, чтобы построить часовню, то вскоре у меня дела пойдут как по
маслу.

- Лауро, - перебила его Валентина. - Ведь ты сам кирпичи не делаешь.
Это рабочие твоей фабрики делают кирпичи.

- А я, их начальник, разве не принимаю в этом участия?

- Кирпичи производят кирпичники. А ты производишь кирпичников.

- Совершенно верно. Но в основном произвожу усталых кирпичников.

- Но ведь ты делаешь и другие вещи, - заметила Валентина. - Детей.

- Так, - согласился Ольхадо и впервые за все время их разговора
по-настоящему расслабился. - И это тоже. Понятное дело, у меня имеется
партнерша.

- Великолепная и очень красивая женщина.

- Я искал совершенства, а нашел кое-что лучшее. - И это не было
шутливым примечанием. Ольхадо говорил совершенно серьезно. Ворчливость
куда-то исчезла, вместе с ней и напряженное внимание. - У тебя ведь тоже
есть дети. Муж.

- Хорошая семья. Возможно, почти такая же хорошая, как и у тебя. В
нашей только нет идеальной матери, но дети как-то с этим справляются.

- Из того, что рассказывал о тебе Эндрю, ты самый замечательный