на меня. Я чувствовала себя, словно глупый ребенок, когда кивнула им.
Вожак снова улыбнулся и пошел дальше со своими людьми, оглянувшись только
раз, посмотреть, следую ли я за ними.
реки, которую я видела на окоеме, и переправилось через коричневые воды,
либо вплавь, либо с помощью тех, кто умел плавать. На другой стороне
стояла стена спутанных камышей, а за ней простиралась сухая выгнутая
равнина, усеянная множеством деревьев с гибкими ветвями - разновидность
яркой ивы, - полощущих свои известняково-зеленые волосы в тех водоемах,
которые здесь еще сохранились.
мало что узнала о них, за исключением того, что народ они спокойный,
нелюбопытный и щедрый, что быстро стало очевидным. Когда я последовала за
их вождем в крарл, они смотрели, а не пялились на меня. Они предложили мне
еду, от которой я отказалась, поскольку больше не испытывала голода. Из их
речи я ничего не могла понять, но с помощью жестов и мимики они дали мне
знать, что я вольна путешествовать с ними и делить с ними убежище. Взамен
они не просили ничего. Они показали одну из черных палаток, где я должна
спать в обществе двух молодых незамужних женщин. Я подумала, что тех это
может возмутить, но они не проявляли никаких признаков негодования. Одна
из них взяла меня с собой, показала уединенный пруд, где я могла вымыться,
и дала мне черную одежду взамен моих лохмотьев. Я уже забыла, как
управляться с длинным подолом: среди камышей и куманики ткань зацепилась
за колючку, и я споткнулась. Девушка схватила меня за руку и помогла
освободиться, степенно улыбаясь, когда я поблагодарила ее. Я думала, что
разница в цвете нашей кожи может сделать меня объектом ненависти, однако
не почувствовала в ее прикосновении никакой неприязни. Она заставила меня
понять, что ее зовут Хуанхад.
костре у нашей палатки. Две девушки уселись есть и снова предложили мне
пищу. Я покачала головами. Хуанхад показала на мой шайрин. Похоже, она
думала, что я не могу есть в нем. Женщины черного крарла ходили без масок,
но явно были знакомы с женскими табу других племен; Хуанхад не пыталась
снять с меня маску, хотя и помогла мне снять изодранную "рубашку". Я снова
покачала головой, и они вернулись к еде.
сероватых лепешки и кувшинчик с водой - совсем как в тот раз, когда я
пришла к ним, чтобы украсть пищу. Той ночью это меня озадачило, но позже,
когда я стала понимать их язык, то выяснила, что лепешки и вода являлись
подношением их богам, выставляемым каждую ночь во всех палатках, чтобы
любое скитающееся божество могло поесть и выпить, если оно случайно
наткнется в темноте на крарл. Неудивительно, что когда они обнаружили
исчезновение ритуальных лепешек, то подняли крик.
Он сумел сообщить мне о предстоящей переправе и о том, что племя
направляется на восток, однако не к плодородным землям, как я думала, а к
морю. Его звали, как он объяснил, Квенекс, и он вежливо выразил желание
узнать, как зовут меня. Так как я плохо понимала их речь, личное имя могло
быть существенно важным, наверное, даже могло спасти мне жизнь, если меня
окликнут во время опасности. Я указала, что никакого имени у меня нет. Он
не проявил особого удивления. Мягко коснувшись моего лба, он произнес
единственное слово: "Марда". Так, как я выяснила впоследствии, у них
называлась слоновая кость.
Мимо нас струились небольшие речки, направляясь, как и мы, к морю. В
сумерках второго дня, выходя из-за деревьев, я увидела у ручья ниже по
склону небольшой табун лошадей. Они были дикими, в этом не могло быть
никаких сомнений, равно как и в их красоте; не относились они и к породе
лошадей-людоедов из долин Эшкорека. Их длинные морды опускались и
подымались, изогнутые шеи поворачивались, а черные овальные самоцветы глаз
пристально смотрели на людей. Я думала, что они прыгнут в ручей и убегут
от нас по обычаю всех диких лошадей, но они не сделали ни единого движения
с целью ускакать. Мы тихо прошли мимо них, и они уступили нам дорогу. Я
увидела, как Хуанхад протянула руку, а черная шелковая голова потянулась в
свою очередь к ней, задев ее плечо. Их вожак кивнул Квенексу, когда тот
шел мимо. Лошади не казались ни испуганными, ни надменными. Наверное, они
чувствовали, что, по крайней мере, эти люди не вскочат им на спину, не
станут их душить, объезжать и выжигать их сильные легкие в угоду войне или
человеческой корысти. Думаю, мне не померещилось, что от меня они
отвернули головы, вежливо и с достоинством игнорируя мое существование.
колючих деревьев. В воздухе наблюдался странный привкус близости моря,
которого я еще не знала. Что искали они на соленых берегах, я тоже не
знала. Они были народ молчаливый. Меня они не отвергали, но и не заводили
со мной панибратских отношений. Наверное, именно из-за этой мягкости и
этого защищенного одиночества, а может быть просто потому, что пришло
время, началась моя печаль. Никак иначе я не могу определить это
состояние. Я не плакала и не предавалась внутренним терзаниям. Меня
сковала тяжесть. Она была не сожалением - сожаления бесплодны, и не
отчаянием - отчаяние не обязательно беспричинно. Она не была ужасной или
невыносимой, хотя причиняла боль. Это ощущение продолжалось три дня и две
ночи. И до тех пор, пока оно не прошло, ничто другое меня не беспокоило. А
потом я заплакала.
присела вместе с нами, держа на руках ребенка. Я уставилась на этого
ребенка сквозь мерцание костра; он был такого же возраста, каким был бы
мой собственный ребенок, которого я бросила в крарле Эттука усваивать их
отвратительные обычаи, мысли и дела. Прежде я никогда не испытывала
никакого ощущения потери, ибо он был частью Вазкора, его навязанной мне
воли. Я была рада избавиться от него. А теперь я впервые посмотрела на все
иначе. Он ведь был и частью меня. И более того, он был индивидуальной
жизнью, новым созданным существом, в жизни которого я, в силу уникальных
законов природы, заслужила право принять участие. А я пренебрегла этим
правом, выбросила этот подарок, отождествив его с ненавистным трудом.
цеплялась за них и горько плакала и ошеломленном расстройстве чувств.
Однако все это время холодный голос у меня в мозгу шептал: "ЭТО ПРОЙДЕТ,
ДУРА. ЭТО ПРОЙДЕТ. ТАКОЕ В ЭТО ВРЕМЯ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ".
от морского ветра, а когда проснулась, то, думало, поняла, что и слезы-то
для меня были роскошью, я не имела права плакать. Я подумала о воине,
каким он станет, и о том, как он будет защищать Тафру - свою мать, от
глумящегося племени. Я хорошо поступила, оставив ребенка с ней. И было
легко отдать то, чего я не желала.
грехи моей жизни являлись воочию и терзали меня. Я мчалась на колеснице в
Сиркуниксе, смотрела, как умирает Дарак, размахивала мечом в битвах
Вазкора, пятилась от алого омута его могилы. Подо мной пронзительно ржали
белые кони, падали, защищая меня, люди с лицами Маггура, Кела, Мазлека и
Слора.
теперь достаточно знала их язык, чтобы понять почти все сказанное ею.
тебя жар?
сморил сон, и я не полетела на огненных крыльях над черными утесами своих
сомнений. Внизу огромная полоса воды, наморщенная лунным светом. Я парила
над ней и летела на юг, видела побережье, усеянное разрушенными белыми,
как кость, городами. Я развернулась к ним и полетела над черными яркими
валами моря, туда, где пена рассыпалась серебром по дюнам и бастионам
гребенчатых скал, похожих на разбросанные тела драконов, орлов, великанов.
взлетел ко мне, размахивая черными крыльями, и улыбнулся мне, широко
разведя руки, - не обнять, а не подпустить меня. Все ближе и ближе -
теперь я хорошо разглядела его, косички его черных волос, шрамы на
обожженной солнцем коже, племенные украшения, нож на поясе.
пространство. - Воин Эттука! Нравится тебе то, чем ты меня сделала? Я убил
сорок мужей, и у меня четыре жены и тринадцать сыновей, а через три дня я
погибну от иноплеменного копья меж ребер. Я мог бы быть принцем в
Эшкорек-Арноре или в Эзланне. Я мог бы быть королем с подчиненной мне
армией, прекрасными женщинами, ублажающими меня, и Силой заставлять всех
людей поступать так, как я желаю. Нравится тебе то, что ты сделала?
развернулся и метнул его. Он полетел ко мне сквозь тьму.
он стал. Нож с алтаря под Горой - тот клинок, который мог прекратить мою
Махров Алексей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Лукьяненко Сергей
Ильин Андрей