Чтение 90–й страницы книги ~Падение Гипериона~

любые ремни или амортизаторы. В космосе его давление хотя и ослабнет, но
сохранится, заменяя гравитацию.

В голонише появился столб тумана, а в нем - изображение окрестностей.
Шахта и космопорт, быстро уменьшаясь, исчезли внизу, после чего линия
горизонта и далекие горы подпрыгнули и закачались - корабль уворачивался
от зенитных ракет. Несколько лучевых пушек попытались взять их в клещи, но
внешние поля легко отразили атаку. Горизонт вдруг резко отдалился и
выгнулся, а лазурное небо потемнело и через несколько секунд обернулось
черной космической ночью.

- Место назначения? - спросил корабль.

Консул закрыл глаза. За его спиной зазвенели колокольчики,
сигнализируя, что Тео Лейна пора перенести из реанимационной камеры в
хирургический блок.

- Сколько времени осталось до встречи с флотом Бродяг? - спросил
Консул.

- Тридцать минут до Роя как такового, - ответил корабль.

- А когда мы войдем в зону поражения?

- Они уже взяли нас на прицел.

Лицо Мелио Арундеса оставалось невозмутимым, но пальцы, сжимавшие
подлокотник, побелели от напряжения.

- Хорошо, - сказал Консул. - Направляйся к Рою. Избегай кораблей
Гегемонии. Сообщай по всем каналам, что мы - безоружный дипломатический
корабль, испрашивающий согласия вступить в переговоры.

- Это послание, санкционированное секретарем Сената, передается по
мультилинии и на всех частотах.

- Отлично, - упавшим голосом произнес Консул и указал на комлог
Арундеса. - Который час?

- Шесть минут до рождения Рахили.

Консул откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза.

- Ваш долгий путь никуда не привел, доктор!

Археолог встал и, освоившись с искусственной гравитацией, медленно
направился к роялю. Постояв несколько минут на месте, он выглянул в
иллюминатор, за которым в, бархатно-черном небе сиял лазурный полумесяц
стремительно удаляющейся планеты.

- Посмотрим, - прошептал он. - Посмотрим.

Сегодня мы выехали на болотистую бесплодную равнину. Я узнал ее - это
Кампанья. И, как бы в честь данного события, на меня накатывает новый
приступ кашля. Кровь хлещет ручьем, и на этот раз гораздо сильнее, чем
ночью. Ли Хент вне себя от тревоги и собственного бессилия. Ему приходится
держать меня за плечи во время судорог, а потом чистить мою одежду
тряпкой, смоченной в ближайшей речушке. После того, как приступ миновал,
он тихонько спрашивает меня:

- Что еще я могу сделать для вас?

- Собирайте полевые цветы, - произношу я, задыхаясь. - Именно этим
занимался Джозеф Северн.

Хент отворачивается, поджав губы. Не понимает, что это не бред и не
злая ирония больного, а чистая правда.

Маленькая коляска и усталая лошадь тащатся по Кампанье, все ощутимее
встряхивая нас на ухабах. Вечереет. Мы проезжаем мимо лошадиных скелетов,
валяющихся у самой дороги; мимо развалин старой гостиницы и величественно
замшелых руин виадука и, наконец, мимо столбов, к которым прибито что-то
вроде палок белого цвета.

- Указатели? - спрашивает Хент, не догадываясь, что скаламбурил.

- Почти, - отвечаю я. - Кости бандитов.

Хент таращится на меня, подозревая, что болезнь окончательно помутила
мой разум. Возможно, он прав.

Позже, уже выбравшись из болот Кампаньи, мы замечаем вдали движущееся
красное пятно.

- Что это? - взволнованно спрашивает Хент. Я понимаю его: он все еще
верит, что с минуты на минуту нам встретятся люди, а там и исправный
портал.

- Кардинал, - отвечаю я, не покривив душой. - На птиц охотится.

Хент обращается к своему увечному комлогу.

- Кардинал - это же птица... - недоуменно говорит он.

Я киваю в знак согласия, смотрю на запад, но красное пятно уже
исчезло.

- А также духовное лицо, - замечаю я. - Как вам известно, мы
приближаемся к Риму.

Хент смотрит на меня, морща лоб, и в тысячный раз посылает общий
вызов по комлогу. Но вокруг полная, ничем не нарушаемая тишина. Ритмично
поскрипывают деревянные колеса веттуры; монотонно высвистывает трель за
трелью далекая птица. Может быть, кардинал?

Мы въехали в Рим, когда облака зазолотились в первых отблесках
заката. Наша хрупкая коляска, трясясь по булыжной мостовой, вкатывается в
Латеранские ворота, и за ними сразу же открывается Колизей. Заросший
плющом, загаженный тысячами своих жильцов-голубей и несравненно
величественный. Куда более величественный, чем знакомый по голограммам его
каменный портрет. Сейчас мы видим его в былом обличье, не стиснутым
нелепыми экобашнями. Он царственно расположился среди полей и хижин, на
границе города и мира. На почтительной дистанции от него раскинулся Рим -
россыпь крыш и руин на легендарных семи холмах, но Колизей затмевает все.

- Боже, - шепчет Ли Хент. - Что это?

- Все те же кости бандитов, - я пытаюсь шутить, еле-еле выговаривая
слова в страхе перед новым приступом кашля.

Мы едем под перестук копыт по пустынным улицам Рима - города Старой
Земли девятнадцатого века. Между тем вечер вступает в свои права,
набрасывая на все покрывало мрака. Нигде ни души, лишь над куполами и
крышами Вечного Города кружат голуби.

- Где же люди? - испуганно шепчет Хент.

- В них нет необходимости, - отвечаю я, и мои слова отдаются странным
эхом в темном каньоне городских улиц. Езда по булыжной мостовой ничуть не
приятнее, чем по ухабам проселочных дорог.

- Это что, какая-то фантопликация? - неуверенно спрашивает Хент.

- Остановите повозку, - предлагаю я, и послушная лошадь тут же
застывает на месте. - Пните его, - говорю я Хенту, указывая на большой
камень на мостовой.

Глядя на меня исподлобья, он все же спускается, подходит к камню и в
сердцах пинает его. В следующую секунду из зарослей плюща и с колоколен
взлетает несметное множество голубей, вспугнутых его отчаянной бранью.

- Как и доктор Джонсон, вы на опыте убедились в объективной
реальности сущего, - говорю я. - Это не фантопликация и не сон. Не более,
чем вся наша жизнь.

- Почему они забросили нас сюда? - горестно шепчет помощник секретаря
Сената, уставившись в небо. Можно подумать, сами боги слушают нас, прячась
за темнеющим пологом вечерних облаков. - Что им надо?

"Им надо, чтобы я умер, - догадка сражает меня, как резкий удар в
грудь. Я почти не дышу, стараюсь не делать глубоких вдохов - авось удастся
избежать приступа. Мокрота бурлит и клокочет в горле. - Им надо, чтобы я
умер у вас на глазах, Хент".

Кобыла между тем трогается с места, сворачивает направо, в первый
переулок, еще раз направо, выезжает на улицу пошире - в реку мрака и
отзвуков копыт, и, наконец, останавливается у верхней площадки гигантской
лестницы.

- Приехали, - говорю я, с трудом вылезая из повозки. Ноги затекли, в
груди ноет, ягодицы - сплошная рана. В голове вертится зачин сатирической
оды на приятности странствий.

Хент следует за мной - и застывает на самом верху исполинской
раздвоенной лестницы, недоверчиво уставившись на свои руки, словно это
муляж:

- И куда же мы приехали, Северн?

Я указываю на площадь внизу, у подножия лестницы.

- Пьяцца ди Спанья, Площадь Испании, - говорю я и вдруг мне приходит
в голову: как странно, что Хент называет меня Северном. Ведь я перестал им
быть, как только мы въехали в Латеранские ворота. Точнее, в тот миг ко мне
вернулось мое прежнее настоящее имя.

- Не пройдет и десятка лет, - шепчу я, - как эту лестницу назовут
Испанской. - Я начинаю спускаться по правому маршу и тут же спотыкаюсь.
Голова кружится. Подоспевший Хент едва успевает подхватить меня.

- Вы не можете идти, - говорит он дрогнувшим голосом. - Вы тяжело
больны.

Я указываю на старое здание, обращенное глухой стеной на лестницу, а
фасадом - на площадь.

- Уже недалеко, Хент. Вот оно, наше пристанище.

Хмурый взор помощника Гладстон останавливается на пресловутом здании:

- Для чего нам этот дом? Что нас ожидает в нем?

Не могу сдержать улыбку - Хент, самый непоэтичный человек на свете,
заговорил в рифму. Я тут же вообразил, Как мы полуночничаем в этом старом
доме, и я обучаю его тонкостям использования цензуры, или радостям
чередования ямбической стопы с безударным пиррихием, или сладкому
злоупотреблению спондеями.

И опять я кашляю, не могу сдержаться. По ладоням на рубашку струится
кровь.

Хент помогает мне спуститься и пересечь площадь, где творение Бернини