кресло, разговор с Лиссом, и тяжелое чувство охватило его. Это была не
головная тоска, - затосковало сердце, дышать стало трудно. Видимо, он
напрасно заподозрил Иконникова. Писания юродивого вызвали презрительное
отношение не только у него, но и у его отвратительного ночного
собеседника. Он снова подумал о своем чувстве к Чернецову и о презрении и
ненависти, с которыми говорил гестаповец о подобных людях. Мутная тоска,
охватившая его, казалась тяжелей физических страданий.
17
книжку и сказал:
вышибать немцев из соседней хаты. - Он понял ее взгляд и сказал: - Греков,
ясно, приказал.
надо отослать в полк, вообще на левый берег. Тебе тут делать нечего.
Невеста без места.
Шапошников увидел Бунчука и потому внезапно ушел.
обвалилась внутренняя стена и засыпала выход из подвала, его раскопали, а
снаряд вновь свалил кусок стены и снова засыпал выход из подвала, и его
снова стали откапывать.
несколько раз прилетал бомбардировщик и бросал фугаски. Никто не спал.
Греков сам стрелял из пулемета, два раза пехота, страшно матерясь и
прикрыв лицо саперными лопатками, кидалась отбивать немцев.
ими ничейный, бесхозный дом.
доходил довольно ясно.
курсах иностранных языков. Она заметила, что котенок слез со своей
подстилки. Задние лапы его были неподвижны, он полз на одних передних,
спешил добраться к Кате.
закрылись... Катя попыталась приподнять его опустившееся веко. "Подох", -
подумала она и ощутила чувство брезгливости. Вдруг она поняла, что зверек,
охваченный предчувствием уничтожения, думал о ней, полз к ней уже
полупарализованный... Она положила трупик в яму, присыпала его кусками
кирпича.
воздуха, что она дышит какой-то кровянистой жидкостью, что эта жидкость
течет с потолка, выступает из каждой кирпичины.
поволокут. Необычайно близко, совсем рядом тыркали их автоматы. Может
быть, немцы очищают второй этаж? Может быть, не снизу появятся они, а
посыпятся сверху, из пролома в потолке?
двери: "Тихомировы - 1 звонок, Дзыга - 2 зв., Черемушкины - 3 зв.,
Файнберг - 4 зв., Венгровы - 5 зв., Андрющенко - 6 зв., Пегов - 1
продолжительный..." Она старалась представить себе большую кастрюлю
Файнбергов, стоящую на керогазе и прикрытую фанерной дощечкой, обтянутое
мешковым чехлом корыто Анастасии Степановны Андрющенко, тихомировский таз
с отбитой эмалью, висящий на веревочном ушке. Вот она стелет себе постель
и подкладывает под простыню на особо злые пружины коричневый мамин платок,
кусок ватина, распоротое демисезонное пальто.
прут, лезут из-под земли, не казались обидчиками грубые матерщинники, не
пугал ее взгляд Грекова, от которого она краснела не только лицом, но
шеей, плечами под гимнастеркой. Сколько ей пришлось выслушать похабств за
эти военные месяцы! Какой плохой разговор пришлось ей вести с лысым
подполковником "беспроволочной связью", когда он, блестя металлом зубов,
намекал, что в ее воле остаться на заволжском узле связи... Девочки пели
вполголоса грустную песенку:
подумала тогда: "Какой идиот". Потом он исчез на два дня, и она стеснялась
спросить о нем и все думала, не убили ли его. Потом он появился ночью,
неожиданно, и она слышала, как он сказал Грекову, что ушел без разрешения
из штабного блиндажа.
оглянулся. Она расстроилась, потом рассердилась и снова подумала: "Дурак".
шансов первому переспать с Катей. Один сказал: "Ясно, Греков".
могу сказать - Сережка-минометчик. Девочка чем моложе, тем ее больше к
опытному мужику тянет".
Греков не скрывал, что ему неприятно, когда Катю затрагивают жильцы дома.
уверенность. После того, как радиопередатчик был разбит осколком
авиабомбы, он велел ей устроиться в одном из отсеков глубокого подвала.
- и добавил: - Встретил бы я тебя до войны, женился бы на тебе".
не решилась.
но, думая о нем, она испытывала страх.
Клин немецкий в наш дом уперся.
не от мысли о предстоящем немецком наступлении, а от этого медленного,
спокойного взгляда.
словами и словами о том, что вряд ли кто уцелеет после немецкого
наступления, но связь была, и Катя поняла ее.
людьми говорил он без крика, без угроз, а слушались его все. Сидит,
покуривает, рассказывает, слушает, не отличишь от солдат. А авторитет
огромный.
влюблен в нее и бессилен, как и она, перед человеком, который их обоих
восхищает и страшит. Шапошников был слаб, неопытен, ей хотелось просить
его защиты, сказать ему: "Посиди возле меня"... То ей хотелось самой
утешить его. Удивительно странно было разговаривать с ним, - словно не
было войны, ни дома "шесть дробь один". А он, как бы чувствуя это, нарочно
старался казаться грубей, однажды он даже матюгнулся при ней.
что Греков послал Шапошникова на штурм немецкого дома, была какая-то
жестокая связь.
Шапошников лежит на красном кирпичном кургане, свесив мертвую нестриженую
голову.