Чтение 90–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

темно-зеленым живым морем.

День начался...

Улукиткан горбит спину над дырявыми олочами, пришивает латки.

-- Где Бойка? -- спрашиваю я старика.

Он поднимает голову, смотрит по сторонам, переводит на меня недоуменный
взгляд.

-- Однако, ушла. Послушай, не лает ли где Кучум? -- говорит Улукиткан,
погружаясь в работу.

Я выхожу к краю леса. Нет, Бойка никуда не убежала. Она стоит недалеко
от стоянки, напряженно смотрит вперед, куда вчера угнали медведя. Собака вся
насторожена. Иногда она вздрагивает от каких-то неуловимых для меня звуков.
Понять не могу, что ее привлекает в этой утренней тишине?

Вся падь лежит передо мною открытая, доступная глазу. Я тщательно
осматриваю редкие перелески, длинные языки кочковатых марей, -- ни единого
живого существа, точно утро все еще не в силах разбудить землю.

-- Бойка, пошли!

Собака поворачивает ко мне озабоченную морду, но не сдвигается с места.
Ее внимание по-прежнему привлекает падь.

Я возвращаюсь к костру. При моем появлении старик поднимает свое
плоское скуластое лицо, обожженное костром.

-- Убежала?

-- Нет, тут кого-то караулит.

-- А Кучум где?

-- Не знаю, что-то долго нет.

-- Скажи Николаю, куда вести караван, он один управится, а мы пойдем с
тобою искать Кучума. Он у зверя, иначе пришел бы, -- говорит уверенно
старик.

II. Загадочное поведение Бойки. Нас постигает тяжелая утрата. Месть.
Яблоки апорт.

Сборы недолги. В рюкзак кладу полог, плащ, топор, чуман, кусок мяса.

Как только Бойка попала на привязь, точно сдурела: рвется вперед,
гребет в потуге острыми когтями землю, хрипит, торопится. Теперь ясно:
собака прибежала за на-, ми. Куда же она ведет нас? Зачем?

Где-то далеко, не то впереди, не то влево в хребтах грохнул одинокий
выстрел. Мы все разом остановились. Улукиткан смотрит на меня, не может
отгадать, что это значит.

-- Вероятно, кто-то из астрономов охотится, и с ними Кучум, больше ему
некуда деться, -- говорю я, готовый повернуть назад, в лагерь.

-- Надо ходить, может, Кучум не там, -- и старик зашлепал латаными
олочами по болоту.

Бойка выводит нас на пригорок, где встретились вечером с Улукитканом.
Дальше ушла к хребтам волнистая тайга, плотная, густая, захламленная. На
твердом "полу" никаких примет. Но как уверенно и ходко вышагивает собака,
можно подумать, что у нее под ногами хорошо знакомая торная тропа.

Идем дальше по следу медведя. Теперь Бойка чаще останавливается,
вытягивает вперед голову, выворачивает уши. Явно мы приближаемся к развязке.

-- Ты пошто торопишься, не смотришь под ноги, -- слышу позади голос
старика. -- Твоя пуля зверя хорошо поймал, -- видишь, тут он падал, долго
лежал, -- и проводник показывает мне глубокую вмятину во влажной почве.

На всякий случай держу наготове карабин. Пробираемся чащей. Отдаленный
гул вдруг касается слуха. Он крепнет, близится, расплывается широкой волною
по тенистой тайге. Но вот редеют деревья, сквозь вершины голубеет небо. Мы
выходим к широкому просвету, залитому солнцем. Впереди грохочет осатанелый
ручей. Бегучая вода бьет в валуны, вздымается и, падая, дробится в пыль.

Мы ищем брода, я помогаю старику преодолеть поток, и Бойка снова
выводит нас на след. Опять пошла тайга, заваленная буреломом, выстланная
зеленым ковром низкорослых папоротников.

В полдень выходим к горе. Огонь пришел сюда весною, сожрал молодую
листву, бородатый мох, гнезда птиц, угнал зверей, надолго омертвил тайгу.
Ветер, налетая на посеребренные солнцем колонны погибших стволов, гудит и
воет по дуплам, точно тысяча струн поет прощальный гимн утраченной жизни.

Через гарь медведь шел напролом, не щадя себя, ломал звонкие сучья,
сбивал тонкий сухостой. Удивительно, как он в этом отчаянном беге не выколол
себе глаза, не сломал хребет.

Идти трудно. Колючие сучья подкарауливают тебя на каждом шагу. Мы оба в
саже, как кочегары. - Но уже близко край.

Бойка не унимается: торопится, вся напряжена, чуть что -- вздрагивает,
откинет голову, прислушивается к непонятному звуку. Улукиткан не сводит с
нее глаз.

-- Однако, где-то близко медведь пропал, -- говорит он.

-- Вряд ли, судя по следу, идет хлестко, -- отвечаю я.

-- Сильный зверь всегда так бежит, на ходу пропадает.

По небу залохматились черные тучи.

Бойка уводит нас в глубину сыролесья, под свод лиственниц. И вдруг
останавливается, поворачивает голову, поднимает на меня усталые глаза.
Понять не могу, в чем дело? Подходит Улукиткан. Смотрим по сторонам --
никого нет, тишина, а собака ни с места. Что за дьявольщина! Передаю поводок
старику, а сам с карабином шагаю вперед. Крадусь медвежьим следом. Зверь тут
удирал саженными прыжками, оставляя на влажной почве глубокие отпечатки
когтистых лап, и, видимо, не собирался пропадать. Оглядываюсь. Бойка на
месте, следит за много, чего-то ждет.

Подбираюсь к толстой лиственнице. Не могу унять сердце. Лес кажется
переполненным какой-то таинственностью. Я высовываюсь, смотрю вперед. Что
это там чернеет за валежиной? Напрягаю глаза -- вроде медведь над выскорью.
Даю знак Улукиткану затаиться, а сам подкрадываюсь ближе, выглядываю...

В первую секунду мне хочется повернуть назад, не верю глазам, но ноги
не повинуются, бегут дальше, к выскори.

-- Кучум!.. -- кричу я на весь лес, хватаю его, пытаюсь поднять,
тормошу, ободряю ласковым словом. Поворачиваю голову к себе и содрогаюсь от
ужаса: на меня смотрят два огромных стеклянных глаза, выкатившиеся из орбит.
В них застыла боль предсмертной муки.

-- Кучум!..

Смерть поймала его в прыжке. Лиственничный сук пробил ему грудь,
пронзил сердце, вышел справа в паху. Так он и застыл на весу, весь
устремленный вперед, с разбросанными в стремительном беге ногами. Казалось,
сними его с поторчины и он продолжит свой бег.

-- Эко беда! -- слышу голос старика.

Неожиданно молния раскалывает небосклон. Поднимается ветер. Лес гудит,
качаясь по ветру волною. На землю сваливаются один за другим траурной
канонадой удары грома.

Бойка не подошла, даже не посмотрела на погибшего сына, осталась за
валежиной.

Мы бережно снимаем Кучума с сучка. Укладываем на мох. Нелепый случай
отнял у нас верного друга. Какая тяжелая утрата!

Мы с помощью топора роем яму под той выскорью, где погиб Кучум.
Опускаем его на дно. Как можно свободнее укладываем голову, ноги. Улукиткан
вдруг забеспокоился. Он вытаскивает из кармана кусок лепешки, оставленный им
вчера для Кучума, и, обращаясь к мертвой собаке, говорит:

-- Это тебе. Улукиткан помнит Джегорму, твое добро... Без тебя теперь
нам худо будет в тайге...

Старик медленно опускается к яме, кладет лепешку под голову Кучума,
бросает горсть влажной земли. Вот когда я понял, что Кучума нет.

Мы засыпаем могилу. Над нами в синих вспышках рвутся тучи. По тайге
проносится ураган, и высокие лиственницы, вершины которых царят над всем,
отвечают ему покорным гулом.

Я накидываю на плечи рюкзак. Последний раз окидываю взглядом роковое
место. Даже теперь, спустя много лет, когда я взялся за перо, помню и
выскорь с огромным пластом поднятой земли, всю в острых тычках, и курган над
могилой любимой собаки, и полусгнившую валежину, накрытую зеленым мхом, и
рядом три голые березки, и полосатого бурундучка, сиротливо застывшего на
пне...

Дождь проходит стороною, до нас долетает только его шум. Напрасно зову
Бойку. Куда она могла убежать?

Улукиткан тяжело отрывается от пня.

-- Пошли, уже поздно, -- говорит он.

Вдруг слева на разлохмаченную после бури тайгу наплывает собачий лай, и
тут же до слуха доносится медвежий рев. Он потрясает всю округу, от реки до
самых хребтов, и глохнет далеко в недрах бескрайнего леса. После него голос
Бойки не смолкает.

Улукиткан впереди. На ходу он распахивает телогрейку, так легче дышать.
Поторапливает меня, а сам еле бежит, одна видимость.

Солнца нет, словно снеговые сугробы завалили небо. Лес выпрямился,
притих, не шелохнется. Где-то в стороне треснула, падая, сушина. Мы без
команды оба разом останавливаемся. Улукиткан стаскивает с потной головы
меховой лохмот, настораживает слух.

Ничего не слышно. Тайга пуста. Идти некуда. Я слежу за выражением лица
старика.

-- Однако, не задержала, ушел, -- говорит он безнадежно, и тут снова
слышится рев, затем глухой предсмертный стон сильного зверя. Где-то там,
близко, жалобно завыла Бойка.

Мы спешим на вой. Минуем лесные прогалины, продираемся чащей. Уже
близко...

За перелеском сухая ерниковая степушка. Сбрасываю с себя всю тяжесть,
оставляю только карабин. Где-то тут Бойка. Легонько свистнул, -- как завопит
собака!

Бегу вперед. Вижу, колышется ерник. Навстречу ползет Бойка, волоча
отшибленный зад. Я к ней. Ощупываю собаку -- свежих ран нет. Хочу поднять
ее, но она ловит пастью мою руку, предупреждает, что ей больно.