Чтение 90–й страницы книги ~Два капитана~

крепко держала меня за рукав.

- Нет, не ждут. Как это так? Он тебе дядя.

- Полно, Нина Капитоновна, - добродушно сказал Николай Антонович, -
не все ли равно - дядя я или не дядя. Очевидно, ты не хочешь выслушать
меня, Катюша?

- Нет.

- Фанатичная, - с ненавистью сказала бабушка.

Я засмеялась.

- Я не могу говорить с тобой ни о том, как мне было тяжело, когда ты
ушла, даже не простившись со мной, - торопливо, но тем же простым,
добродушным голосом продолжал Николай Антонович, - ни о том, что вы оба
были введены в заблуждение, поверив несчастному больному старику, лишь
недавно выпущенному из психиатрической больницы.

Он посмотрел на меня поверх очков. Из психиатрической больницы! Это
была новая ложь. Или не ложь - это теперь было для меня безразлично.
Только одна мысль слабо кольнула меня - что это коснется Сани или будет
ему неприятно.

- Боже мой! Чего только не вообразила эта бедная запутанная голова! И
что я разорил его при помощи каких-то векселей, и что нарочно так плохо
снарядил экспедицию - почему, как ты думаешь? Потому, что хотел погубить
Ивана!

Николай Антонович от души рассмеялся.

- Из ревности! Боже мой! Я любил твою мать и из ревности хотел
погубить Ивана.

Он снова засмеялся, но вдруг снял очки и стал вытирать слезы.

- Да, я любил ее, - плача, пробормотал он, - и, видит бог, все могло
быть совсем иначе. Если бы я и был виноват, кто, как не она, меня
наказала? Уж так наказала, как и не думалось никогда.

Я слушала его, как во сне, когда начинает казаться, что все это уже
было когда-то - и покрасневшая лысая голова с несколькими волосками, и те
же слова с тем же выражением, и неприятное чувство, с которым смотришь на
старого плачущего мужчину.

- Ну? - грозно спросила бабушка.

- Бабушка, превосходный пирог, отрежьте-ка еще кусочек, - сказала я
весело. - Я вас слушаю, Николай Антонович.

- Катя, Катя!

- Товарищи, знаете что, - сказала я, чувствуя, что мне становится
даже как-то весело от злости. - В конце концов, я уже не маленькая - мне
двадцать четыре года, и я могу, кажется, делать все, что мне нравится. Я
больше не хочу здесь жить, понятно? Я выхожу замуж. Вероятнее всего, я
буду жить на Крайнем Севере с моим мужем, которому здесь делать нечего,
потому что он - полярный летчик. Что касается Николая Антоновича, то я уже
много раз видела, как он плачет, и мне это надоело. Могу только сказать,
что если бы он не был виноват, едва ли он стал бы возиться с этой историей
всю жизнь. Едва ли, например, он стал бы хлопотать в Главсевморпути, чтобы
Санина экспедиция провалилась.

Очевидно, в эту минуту мне было уже не так весело, как прежде, потому
что бабушка испуганно смотрела на меня и, кажется, потихоньку крестилась.
У Николая Антоновича дрожала на щеке жилка. Он молчал.

- И оставьте меня в покое, - сказала я с бешенством, - навсегда,
навсегда!

Глава седьмая

ЗИМА

В ноябре я получила комнату в одном из пригородов, на берегу
Москвы-реки, и сразу же переехала, хотя Валя с Кирой в один голос заявили,
что без меня из семейной жизни у них ничего не выйдет, а Александра
Дмитриевна добавила, отведя меня в сторону, что теперь и она уйдет, потому
что я была "все-таки каким-то громоотводом для чернобурых лисиц" и без
меня Валя заговорит ее до смерти.

Комната была в новом доме, и нельзя сказать, чтобы этот пятиэтажный
дом, одиноко торчавший на пустом берегу, имел особенно привлекательный
вид. Рабочие только что ушли - и даже еще не ушли, а возились во дворе,
убирая строительный мусор; ванны еще стояли на лестнице, здесь и там еще
висели забытые ведра с краской.

Теперь до пригорода В. можно добраться в десять минут на метро, а
тогда нужно было добрый час тащиться на трамвае. Теперь В. - та же Москва,
а тогда это было скучное место, и наш неуклюжий одинокий дом, который так
и хотелось огородить, выглядел очень странно рядом с дряхлыми дачами,
украшенными столбиками, перильцами и резными петушками.

Но не только домом - и комнатой своей я не могла похвалиться. У нее
было только одно достоинство - прекрасный вид на Москву-реку, которая и
зимой была хороша, особенно под вечер, когда сумеречный рассеянный свет
приходил откуда-то издалека и под сугробами появлялись чистые овальные
тени. И мне представлялся маленький портовый городок за Полярным кругом,
где по деревянным улицам ходят в упряжке олени. "Но рядом с оленями, -
писал Сеня, - бегут вперегонки лесовозы и автомобили, лошади и ездовые
собаки, и таким образом перед глазами проходит вся история человечества,
начиная с родового строя и кончал социалистической культурой. Сейчас
строим новый город, везде срубы и срубы, улицы засыпаны щепкой, и
управление аэропорта переехало в новый великолепный трехэтажный дом с
"холлом" - по вечерам мы сидим в этом "холле" и читаем Вольтера.
Интересно, что этот "современный" автор стал у нас уже так популярен, что
цитаты из его произведений украшают стенные газеты. Я думаю о тебе так
много, что мне даже странно, откуда берется время на все остальное! Это
потому, что все остальное - это тоже каким-то образом ты, особенно в
полете, когда думаешь что-нибудь или поешь и снова думаешь - все о
тебе..."

В ту зиму у меня было довольно трудно с деньгами, потому что мне
присылали деньги из Уфы, где находилось Башкирское геологическое
управление, и часто задерживали. Время от времени приходилось посылать
ругательные телеграммы. Кроме того, мне негде было обедать, а готовить
себе я ленилась. Словом, я совершенно одичала и однажды, примерив свое
шелковое парадное платье, села и стала плакать от злости.

Первый раз за всю зиму я собралась в театр - к Вахтангову, на
премьеру "Человеческой комедии", - и оказалось, что у меня старомодное
платье с какими-то хвостами, которых уже сто лет как никто не носит. Потом
мы с Кирой что-то сделали с платьем - подкололи, подшили. Но вечер был
испорчен.

Это была одинокая зима в В. - такая одинокая, что едва ли не самым
частым моим гостем был Ромашов. Теперь трудно было представить себе, что
это тот самый Ромашов, который говорил, что убьет меня и себя. Он приезжал
вежливый, спокойный, всегда прекрасно, даже франтовато одетый и говорил со
мной ровным голосом, вероятно, тем самым голосом, которым он читал лекции
у себя в институте...

Однажды он приехал очень усталый и голодный. Я сказала:

- Миша, хотите чаю?

Он сухо поблагодарил и отказался. Очевидно, он хотел показать, что не
стремится к другим отношениям, кроме деловых, а деловые - это была
экспедиция и все, что к ней относилось.

Почему он занимался ею? Конечно, потому, что дело касалось меня и,
следовательно, "не могло быть для него безразлично". Но здесь была и
гордость - он как бы хотел показать, что я нисколько не обидела его своим
отказом. И был, без сомнения, план, - вероятно, все тот же: жениться на
мне с помощью каких-то тупых и сложных интриг. В нем самом было что-то
тупое и одновременно сложное - в этой важности и в самом застывшем лице с
детскими оттопыренными ушами. Но вдруг мелькало и что-то страшное. Недаром
Иван Павлович как-то сказал, что это очень сложный человек, во всяком
случае - способный на сильное движение души.

Но мне до его души было мало дела. Разумеется, я не писала Сане, что
он у меня бывает. Саня сошел бы с ума - тем более, что у меня почему-то
всегда получаются сухие, холодные письма...

Вдруг оказалось, что в Главсевморпути далеко не уверены в том, что
поиски следует поручить именно Сане. Он еще молод, и, хотя у него большой
стаж, на Севере он работал еще сравнительно мало. Он известен как хороший,
исполнительный пилот, но справится ли он с таким сложным делом, требующим
организационного дарования? Вообще, что он за человек - помнится, в
каком-то журнале его ругали за клевету, он кого-то оклеветал, кажется
Н.А.Татаринова, известного полярного деятеля и двоюродного брата капитана.

И я требовала, чтобы редакция журнала напечатала опровержение, я
доказывала, что организация поисковой партии, состоящей из шести человек,
не такое уж сложное дело, я требовала, чтобы поиски капитана Татаринова
были поручены тому, кто с детских лет был воодушевлен этой мыслью, и
никому другому.

Ромашов знал об этих хлопотах. О чем он думал, на что надеялся - я не
спрашивала, и он не начинал разговора. Но был день, когда я догадалась о
многом.

У меня не было никакого сомнения в том, что если экспедиция
состоится, я поеду на Северную Землю вместе с Саней. Я написала об этом
начальнику Главсевморпути и предложила свои услуги как геолог. Вскоре
пришел ответ из сектора кадров и, к сожалению, совсем не тот, которого я
ожидала: мне предлагали работу на одной из полярных станций - по моему
выбору - и просили явиться в Главсевморпуть для переговоров.

В этот день я поздно вернулась домой - как всегда, когда попадала в
"город", - и на лестнице вспомнила с досадой, что забыла запереть дверь.
Между тем кто-то расхаживал у меня в комнате - без сомнения, воры. Но это