Чтение 90–й страницы книги ~Улица младшего сына~

ничего ты не знаешь..."

А мать внезапно вздрогнула, встала, приблизила лицо свое к самому стеклу
окна, обвела усталым, каким-то оскудевшим взглядом двор и сперва медленно,
а потом быстро опустила штору затемнения. И черная штора эта пала в окне и
отгородила Володю от матери, с которой, может быть, ему уже не суждено было
больше свидеться...

Володя отполз от кадки, добрался до огорода и побежал туда, где терпеливо
ждал своего маленького командира Ваня Гриценко. Надо было немедленно
возвращаться в каменоломни...

"Ничего-то ты, мама, не знаешь!.. " Так твердил про себя Володя, спеша
пробраться через задворок к одинокому сарайчику, за которым должен был
прятаться Ваня. "Ой, мама, ничего ты не знаешь... ничего ты не видишь из
своего окошка!"

А мать знала многое. Знала она вместе с Валей такое, что и в голову Володе
не приходило. Правда, и Евдокия Тимофеевна и Валентина жили в полном
неведении о том, что происходило в подземной крепости. Ничего не знали они
о судьбе Володи, дяди Гриценко и Вани. До них только доходили слухи о
дерзких вылазках партизан. Они видели, как боятся гитлеровцы обитателей
каменоломен, к которым теперь и близко нельзя было подойти: все было
оцеплено, везде стояли часовые, повсюду бродили патрули фашистов.

Но зато мать и сестра знали многое другое, о чем не мог догадываться
Володя.

В самом деле, откуда было знать ему, что Евдокия Тимофеевна и Валя в
определенные дни поочередно наведываются в Керчь? Этого требовало дело, в
которое были посвящены только они двое - мать и дочь.

Незадолго до того, как Дубинины перебрались в Старый Карантин, в их
керченской квартире поселился один морской офицер, знакомый Никифора
Семеновича. Когда фашисты уже подошли к городу и советские войска после боя
должны были оставить Керчь, офицер этот сказал, что ему надо поговорить с
Валей.

- Валенька, - мягко начал он тогда, - возможно, что нам придется пока что
уходить. Вот и хочу потолковать с вами на этот случай. Я знаю вашу семью и
к вам хорошо пригляделся. Я вижу, вы девушка верная, деловая, лишнего шума
не любите, а всякое дело у вас спорится. Словом, вижу - вы настоящий
человек и значок ВЛКСМ носите недаром. Думаю, что сумеете оправдать доброе
звание комсомолки в черный день, если такой придет. Одним словом, вот
что...

И он предложил в определенные, заранее установленные дни Вале и Евдокии
Тимофеевне, если она согласится, навещать старую квартиру в Керчи.
Возможно, что в эти условные дни на квартиру к Дубининым будут заходить
люди, которые останутся в подполье, если Красная Армия оставит город.
Паролем будет служить слово "Комбат".

- Если скажут, как только поздороваются: "Поклон от комбата", - значит,
наши люди. Понятно? Ну, а с мамой вы сами поговорите. Я думаю, и она не
откажет. Мы Дубининых хорошо знаем.

И впрямь, когда город был занят фашистами, на квартиру Дубининых в те дни,
когда Евдокия Тимофеевна или Валя приходили из Старого Карантина, то и дело
наведывались скромно одетые люди. Они неизменно передавали "поклон от
комбата". Их было четверо. Приходили они по очереди, в одиночку. Сперва
пришел тот, кто представился Виктором; потом другой, назвавший себя
Леонидом. Заходили еще двое, назвавшиеся Васей и Ваней. Все они приносили
Дубининым не только привет от комбата, но и еще кое-что, более
существенное: они передавали Евдокии Тимофеевне и Валентине пистолеты,
патроны в коробках из-под папирос. Оружие это нужно было припрятать в
надежном месте, но не очень далеко, чтобы оно могло быстро оказаться в
руках у подпольщиков, когда придет нужный день и пистолеты смогут выпустить
пули в захватчиков. Приказы гитлеровского коменданта несколько раз
предупреждали, что за утаивание оружия жители будут беспощадно
расстреливаться. Необходимо было действовать очень осторожно и при доставке
оружия, и при очередном приеме, и при его хранении. Сначала Евдокия
Тимофеевна зашивала доставленные пистолеты в огромную наследственную
перину. Она была так необъятна и толста, что плотно обмотанные бинтами
пистолеты совершенно не прощупывались в своих тугих коконах через упругую
толщу перины, как бы на нее ни давили снаружи. Но оружие все прибывало, и
вскоре семейная перина Дубининых стала тесна для него. Новые пистолеты были
спрятаны самым тщательным образом на чердаке. Часть оружия, обильно
смазанная вазелином, закутанная в промасленные тряпки, была зарыта
Валентиной в конуре, где обитал когда-то Бобик.

Но однажды один из тех, кто передавал поклоны от комбата, пришел с пустыми
руками и сказал, что надо пистолеты перенести в другое, более надежное
место: квартира Дубининых стала уже небезопасной. Соседка Алевтина Марковна
стала вести себя подозрительно. Она то исчезала на несколько дней, то
появлялась снова с какими-то узлами и чемоданами. К ней захаживали темные
люди, промышлявшие прежде в той части базара, которая звалась "барахолка".
Оставлять оружие в таком доме было уже опасно. Надо было искать новое
место. Подпольщики известили Дубининых, что тайным арсеналом станет дом No
25 по улице Свердлова.

Там все было приготовлено для приема и укрытия оружия. Но как было
перенести его туда?

Вскоре соседи увидели, что Евдокия Тимофеевна и Валя обзавелись где-то
большими новыми кастрюлями. С виду это были очень добротные, красиво
сработанные, надежные кастрюли, но никто, кроме мамы и Вали, не знал, что у
кастрюль этих двойное дно. В междудонное пространство закладывались
пистолеты и патроны, извлеченные из перины, с чердака или из конуры Бобика.
Сверху в кастрюли наливался суп, накладывались котлеты, коржики, вареная
картошка. С кастрюлями Валентина или мать отправлялись на улицу Свердлова.
Из кастрюль шел вкусный парок, и никто на улице не обращал внимания на
истощенную, печальную женщину, медленно тащившую кастрюлю с похлебкой, или
коренастую девушку, несшую кому-то в большой кастрюле картофельные котлеты.
Промышляют, дескать, мамаша с дочкой домашними обедами в разнос... Но
как-то патруль остановил Евдокию Тимофеевну. Один из солдат приказал
поднять крышку кастрюли, увидел в ней соблазнительно выглядевшие
поджаренные котлеты, причмокнул, схватил одну, отправил себе в рот,
рявкнул: "Шмект гут!" Одобрив котлеты, солдат угостил своих подручных и
захлопнул кастрюлю. Потом внимательно оглядел Евдокию Тимофеевну, сдернул с
ее головы белый пуховый платок и коротко толкнул ладонью в плечо, разрешая
следовать дальше. И пошла Евдокия Тимофеевна, простоволосая, с большой
кастрюлей, на дне которой под картофельными котлетами лежали два немецких
пистолета "вальтер" и несколько обойм с патронами к ним.

Мог ли думать Володя, что, когда он увидел через окошко в домике Гриценко
мать, она только что вернулась из Керчи после того, как отнесла на улицу
Свердлова в дом No 25 очередную порцию "супа"!..

Ваня, поджидавший своего командира за сарайчиком на задворках поселка,
очень тревожился: ему казалось, что по времени Володе уже давно пора было
бы вернуться. Он закоченел, его начинал трясти озноб, а Володи все не было.

На самом же деле не больше двадцати минут понадобилось Володе, чтобы
сбегать к домику Гриценко и вернуться назад. И Ване сразу стало жарко от
радости, когда он увидел в сгустившихся сумерках маленькую фигурку Володи,
вынырнувшую из-за угла ограды одного из окраинных дворов.

- Ну как, видел? - шепотом спросил его Ваня.

- Видел, видел, - коротко и хмуро проговорил Володя. - После расскажу, как
внизу будем. Пошли.

Но едва мальчики оказались на окраине того шахтерского поселка, который
носил название Краснопартизанского, как до них донесся резкий и
повелительный окрик:

- Стоять на месте! Куда ходить? Цурюк! Идти назад!

Они не сразу разобрали в обступившем сумраке раннего зимнего вечера, что
произошло. Чьи-то руки уже тащили их за шиворот, в спину жестко и больно
тыкались приклады немецких винтовок. Потом мальчики почувствовали, что их
стискивают со всех сторон сбившиеся в кучу, смятенно и бестолково шагающие
куда-то люди, множество людей. Они, тяжело дыша, молча двигались все в
одном направлении, и движение этих людей, безвольное, молчаливое, увлекало
за собой обоих разведчиков.

Немножко осмотревшись в этой толпе, Володя разглядел рядом с собой худую,
растрепанную женщину, с лицом, которое показалось ему очень знакомым.

- Тетя, - тихонько обратился он к ней, - это куда нас гонят?

- Чего спрашиваешь? Не знаешь, что ли! - не взглянув на него, глухо
отвечала женщина. - В барак гонят, на ночевку, где в прошлый раз были.

- А зачем?

- Ты что? - Женщина нагнулась на ходу, чтобы в темноте разглядеть мальчика.
- Ты что, в первый раз, что ли? Утром опять нас на огороды погонят мерзлую
картошку собирать. По трудовой повинности...

И голос у нее был какой-то очень знакомый. Где-то Володя встречался с нею.
Он тронул незаметно Ваню за локоть:

- Ваня... вон эта тетка, что сбоку идет... откуда я ее знаю?

Ваня протолкался вперед, обошел Володю и заглянул в лицо женщины. Она
легонько отпрянула.

- Ты что?..

И внезапно Володя вспомнил... Вспомнил он беленький домик, Ланкина и
женщину, которая открыла им дверь в прошлый раз, когда они спросили у нее
насчет овса. Да, это была она - Любовь Евграфовна Ланкина.

Володя протиснулся к ней поближе.

- Здравствуйте, тетя Люба, - шепотом произнес он, вытягиваясь, чтобы
достать до уха женщины.

Та молча обернулась к нему, продолжая плестись вперед.

- А как у вас насчет овса, тетя? - еще тише спросил Володя.

Ланкина шарахнулась в сторону, огляделась, перепуганная, вцепилась пальцами
в плечо Володи. Ее всю затрясло.

- Ты что? Какой овес?.. Ой, родные мои, ой, беда! А вы-то как попали? И вас
заметили? Ой, милые, бегите... А то вызнают, кто вы такие, и конец вам, как