перестает стучать по полу и шарит над пустотой. Покачивается взад-вперед,
определяя края ступенек. Слепой Уилли кивает, потом осторожно, но уверенно
шагает вперед, пока не касается перил рукой с несуразным чемоданчиком. Он
перекладывает чемоданчик в руку с палкой, чтобы взяться за перила, потом
поворачивается к женщине. Он осмотрительно улыбается не прямо ей, а чуть
влево. - Нет, благодарю вас, мне нетрудно. Счастливого Рождества.
чемоданчик вместе с палкой - он ведь легкий, почти пустой. Попозже, конечно,
будет уже не так.
10.15 УТРА
еле-еле. Фонари увиты гирляндами остролиста. Большие магазины превратились в
разноцветные коробки с рождественскими подарками - вплоть до гигантских
красных бантов. Венок, не менее сорока футов в диаметре, красуется на
солидно бежевом фасаде "Брукс бразерс". Всюду перемигиваются лампочки. В
витрине "Сакса" модная манекенщица (надменное выражение "а пошел ты, Джек,
на...", почти полное отсутствие грудей и бедер) сидит верхом на мотоцикле
"Харли-Дэвидсон". На ней колпак Санты, мотоциклетная куртка с меховой
опушкой, сапоги по колено и больше ничего. С руля мотоцикла свисают
серебряные колокольчики, Где-то неподалеку праздничный хор поет "Тихую ночь"
- не самое любимое произведение Слепого Уилли, но все-таки куда лучше, чем
"Слышишь ли ты, что слышу я".
Патрика через улицу от "Сакса", пропуская мимо себя потоки нагруженных
пакетами покупателей. Его движения теперь просты и исполнены достоинства.
Гнетущее чувство в мужском туалете - это ощущение нескладной наготы, которая
вот-вот будет выставлена на всеобщее обозрение, - прошло. Никогда он не
чувствует себя таким истым католиком, как на этом месте.
приходила его очередь прислуживать у алтаря, становился на колени в
исповедальне, ел ненавистную треску по пятницам. Во многих отношениях он все
еще сентгабец, все три его варианта носят в себе вот это общее - эту его
часть, которая прошла через годы и осталась, как говорится, цела и
невредима. Только нынче он не исповедуется, а приносит покаяние и утратил
уверенность в том, что попадет на Небеса. Нынче он может лишь надеяться.
идущие от центра могли прочесть надпись. Затем вынимает третью перчатку,
бейсбольную перчатку, которую хранит с лета 1960 года. Перчатку он кладет
рядом с чемоданчиком. Ничто так не трогает сердца, как слепец с бейсбольной
перчаткой, которую он нашел. Господислави Америку.
обрамленную канителью, и ныряет под шнур. Картонка замирает на его полевой
куртке.
снегом дня скользил по слепым выпуклостям его темных очков. Начинается
работа, и она тяжелее, чем кто-нибудь может вообразить. Поза - не совсем
военная по команде "вольно!" на параде, но похожая. Голову держать прямо,
глядеть одновременно и на, и сквозь людей, снующих мимо тысячами и десятками
тысяч. Руки в черных перчатках держать по швам, ни в коем случае не теребить
ни картонку, ни ткань брюк и не переплетать пальцы. Он должен проецировать
ощущение раненой усмиренной гордости. Чтобы не примешивалось ни ощущения
пристыженное(tm), ни ощущения пристыживания. Он говорит, только если
заговорят с ним и только если по-доброму. Он не отвечает людям, которые
сердито спрашивают его, почему он не ищет приличной работы или что он имеет
в виду, утверждая, что его лишили компенсаций. Он не возражает тем, кто
обвиняет его в симуляции или презрительно отзывается о сыне, который
позволяет отцу оплачивать его учение, попрошайничая на уличном углу.
Насколько ему помнится, это железное правило он нарушил только раз - душным
летом 1981 года. "Где, собственно, учится ваш сын?" - злобно спросила его
какая-то женщина. Он не знает, как она выглядела, потому что шел пятый час и
он уже по меньшей мере два часа был слеп как крот, но он чувствовал, как
злоба разлетается из нее в разные стороны, будто клопы из старого матраса.
Чем-то она напомнила ему Мейлфанта с его визгливым голосом, не слышать
который было невозможно. "Скажите мне где, я хочу послать ему собачье
говно". - "Не трудитесь, - сказал он, оборачиваясь на звук ее голоса. - Если
у вас найдется лишнее собачье говно для посылки, так отправьте его ЛБД
.
"Федсрал экспресс" наверняка доставляет почту в ад, как и в любое другое
место".
голос дрожит от удивительных эмоций. Но Слепого Уилли они не удивляют. Он
ведь наслышался их всех и даже больше. Удивительное число его клиентов
кладет деньги в карман бейсбольной перчатки бережно, с благоговением. Тип в
кашемировом пальто бросает свою лепту в открытый чемоданчик, собственно, для
того и предназначенный. Пятерка. Рабочий день начался.
10.45 УТРА
ссыпает содержимое перчатки в чемоданчик. Затем начинает водить ладонью по
бумажкам, хотя пока еще неплохо их видит. Он собирает их в пачку - всего
долларов четыреста - пятьсот, что ориентирует на трехтысячный день, не
слишком удачно для этого времени года, но и не так уж плохо, - потом
свертывает их трубочкой и надевает на них резинку. Потом нажимает кнопку
внутри чемоданчика, и фальшивое дно поворачивается на пружине, сбрасывая
груз мелочи на настоящее. Туда же он кладет и трубочку банкнот - совсем в
открытую, однако без всяких опасений. За все эти годы его ни разу не
попробовали ограбить. Спаси Бог того, кто попробует!
тут же ему в крестец упирается ладонь.
узнает его по запаху одеколона, которым тот пользуется.
остается слегка вопросительно повернутой, руки опущены по швам; ноги в
начищенных до блеска сапогах раздвинуты не настолько широко, как
подразумевает "вольно!" во время парада, но и не сдвинуты тесно по стойке
"смирно!". - Как вы сегодня, сэр?
некуда.
ярко-красный лыжный свитер. Волосы короткие, черные на макушке, седые к
вискам. Лицо суровое, будто вырезанное из камня. У него в руках пара пакетов
- один "Сакса", другой "Балли". Останавливается, читает картонку.
место, но словно узнавая старого знакомого на людной улице.
вдруг изменяется. Пока он шел к слепому на углу, оно принадлежало Пятой
авеню, но теперь уже не принадлежит ей. - Но лично его не встречал.
страницы, солдат?
состава мало что осталось. Я тогда контактировал главным образом с другим
лейтенантом. Диффенбейкер его фамилия.
за него. Но вот запах уилокского одеколона становится сильнее: Уилок только
что не пыхтит ему в ухо от нетерпения, будто распалившийся юнец на исходе
жаркого свидания. Уилок никогда ему не верил, и хотя Слепой Уилли платит за
привилегию спокойно стоять на этом углу, и причем очень щедро по текущим
расценкам, он знает, что Уилок сохраняет в себе достаточно полицейского,
чтобы предвкушать, как он вляпается. Какая-то часть Уилока активно этого
хочет. Только уилоки нашего мира не способны понять, что выглядеть подделкой
еще не значит быть подделкой. Иногда ситуация много сложнее, чем кажется на
первый взгляд. Вот и этому его научил Вьетнам в те годы, когда Вьетнам еще
не превратился в политическую шутку и кормушку для сценаристов на ставке.
седеющий мужчина. Говорит он неторопливым тяжелым голосом. - Я был на
Гамбургере с три-сто восемьдесят седьмой, так что знаю и А-Шау, и Там-Бой.
Вы помните дорогу девятьсот двадцать два?