Чтение 90–й страницы книги ~Похождения Жиль Бласа из Сантильяны~

ужинают. Он ответил мне, что португальский сеньор не столуется в гостинице
и что каждый слуга получает ежемесячно известную сумму на харчи. Я задал
еще несколько вопросов и убедился, что люди маркиза были пресчастливые
бездельники. После этой короткой беседы я покинул управителя и отправился
к Лауре, размышляя не без удовольствия о том, что сулило мне мое новое
место.

Лишь только я подошел к театру и назвался братом Эстрельи, как передо
мной распахнулись все двери. Стоило посмотреть, как распинались
привратники, чтоб очистить мне дорогу, точно я был одним из
могущественнейших сеньоров в Гренаде. Все капельдинеры, все сборщики
входных и выходных ярлыков (*128), встречавшиеся на моем пути, сгибались
передо мной в три погибели. Но особенно хотелось бы мне рассказать
читателю про почетный прием, который, как это ни смешно, оказали мне в
артистической, где я застал всю группу одетой и уже готовой к выступлению.
Узнав от Лауры, кто я такой, комедианты и комедиантки так и облепили меня.
Мужчины сжимали меня в объятиях, а женщины, прикладываясь к моему лицу
накрашенными щеками, покрывали его красными и белыми пятнами. Все спешили
приветствовать меня, а потому говорили разом. Я не успевал им отвечать, но
меня выручила моя сестрица, опытный язычок которой помог мне исполнить
свой долг перед каждым.

Я, впрочем, не отделался одними объятиями актеров и актерок. Мне
пришлось выдержать еще учтивости декоратора, скрипачей, суфлера, счикателя
и подсчикателя свеч, наконец, всех театральных служителей, которые,
проведав о моем посещении, сбежались, чтоб поглядеть на меня. Можно было
подумать, что все эти люди были подкидышами, никогда не видавшими ни
одного брата.

Между тем спектакль начался. Тогда дворяне, находившиеся в
артистической, отправились смотреть пьесу, а я, как свой человек,
продолжал калякать с актерами, не занятыми на сцене. Среди них был один,
которого величали Мелькиором. Имя это поразило меня. Я внимательно
поглядел на его носителя, и мне показалось, что я уже где-то видел этого
актера. Наконец, я вспомнил и узнал в нем Мелькиора Сапату, того нищего
странствующего комедианта, который, как я уже передавал в первом томе
моего жизнеописания, макал хлебные корки в источник.

Я тотчас же отвел его в сторону и сказал ему:

- Если не ошибаюсь, вы тот самый сеньор Сапата, с которым я имел честь
однажды завтракать на берегу прозрачного ручья между Вальядолидом и
Сеговией. Меня сопровождал тогда один цирюльник. У нас были с собой
кой-какие припасы, которые мы присоединили к вашим, соорудив таким образом
маленький завтрак, сопровождавшийся многими приятными беседами.

Сапата призадумался на несколько мгновений, а затем отвечал:

- Вы рассказываете про обстоятельство, которое мне нетрудно
восстановить в памяти. Я возвращался тогда в Самору после своего дебюта в
Мадриде. Помню даже, что дела мои были неважны.

- И я это помню, - возразил я, - тем более, что ваш камзол был подбит
театральными афишами. Я не забыл также, что вы жаловались тогда на
чрезмерную добродетель вашей жены.

- О, теперь я уже не жалуюсь! - поспешно воскликнул Сапата. - Слава
богу, моя дражайшая половина совершенно исправилась, так что мой камзол
подбит гораздо пристойнее.

Я было собрался поздравить его с вразумлением супруги, но тут он был
вынужден покинуть меня, чтоб выступить на сцене. Полюбопытствовав
взглянуть на его жену, я подошел к одному комедианту и попросил его
показать мне ее. Он исполнил мою просьбу, сказав:

- Вот она; это - Нарсиса, самая хорошенькая из наших дам после вашей
сестрицы.

Я решил, что она должна быть той самой актрисой, которую облюбовал
маркиз де Мариальва до встречи с Эстрельей, и моя догадка оказалась
правильной.

По окончании представления я проводил Лауру домой и застал там
несколько поваров, готовивших парадный ужин.

- Ты можешь здесь поужинать, - сказала она.

- И не подумаю, - отвечал я, - маркиз, вероятно, захочет остаться с
вами наедине.

- Вовсе нет, - возразила Лаура, - он придет с двумя друзьями и одним из
наших комедиантов. От тебя зависит быть шестым. Тебе известно, что у
артисток секретари пользуются привилегией кушать вместе со своими
господами.

- Это так, - заметил я, - но не рано ли мне становиться на одну ногу с
любимыми секретарями? Я должен сперва исполнить какое-нибудь интимное
поручение, чтоб заслужить такое почетное право.

Сказав это, я вышел от Лауры и направился в свой трактир, где
рассчитывал столоваться ежедневно, так как мой господин не кормил дома
своих слуг.

ГЛАВА IX. О необычайной личности, с которой Жиль Блас ужинал

в тот вечер, и о том, что произошло между ними

Я увидал в углу залы старика, смахивавшего на монаха. Он был одет в
серую сермягу и ужинал в одиночестве. Любопытство побудило меня сесть
напротив него. Я вежливо поклонился ему, на что он ответил мне тем же.
Получив свою порцию, я принялся молча уплетать ее с большим аппетитом и,
частенько поглядывая на своего визави, заметил, что он не отрывает от меня
глаз. Наконец, мне надоело это упорное разглядывание, и я обратился к
старику со следующими словами!

- Скажите, отче, не встречались ли мы с вами случайно где-нибудь в
другом месте? Вы так пристально в меня всматриваетесь, точно я вам уже
несколько знаком.

Он отвечал серьезным тоном:

- Я гляжу на вас, потому что меня поразило удивительное разнообразие
приключений, отмеченное в чертах вашего лица.

- Вот как! - сказал я насмешливо, - не изволит ли ваше преподобие
увлекаться метопоскопией? (*129)

- Могу похвалиться, - возразил он, - что владею в совершенстве этой
наукой и что мои предсказания всегда сбывались. Я также знаю хиромантию и
смею вас заверить, что, сопоставляя наблюдения над рукой и лицом человека,
безошибочно предвещаю будущее.

Хотя старец походил по внешности на разумного человека, однако же
показался мне после этих слов таким безумцем, что я, не удержавшись,
расхохотался ему прямо в лицо. Но вместо того чтоб обидеться на мою
невежливость, он улыбнулся. Окинув залу взглядом и убедившись, что нас
никто не подслушивает, он продолжал:

- Не удивляюсь вашему предубеждению против этих двух наук, которые
слывут у нас шарлатанскими. Они требуют длительного и тягостного изучения,
а это отпугивает ученых, которые отрекаются от них и стараются их
ославить, досадуя на то, что они им не даются. Что касается меня, то я не
убоялся ни окружающего их тумана, ни трудностей, непрестанно встречающихся
при поисках химических секретов и при опытах дивного искусства превращать
металлы в золото.

- Но я забываю, - продолжал он, спохватившись, - что обращаюсь к
молодому кавалеру, которому мои речи, действительно, должны казаться
бреднями. Образчик моего искусства лучше всяких слов заставит вас
отнестись ко мне благосклоннее.

Сказав это, он извлек из кармана склянку с алой жидкостью и снова
обратился ко мне:

- Вот эликсир, составленный мною сегодня утром с помощью перегонки
соков нескольких растений, ибо я посвятил, подобно Демокриту (*130), почти
всю свою жизнь изысканию свойств целебных трав и минералов. Вы сейчас
испытаете его действие. Вино, которое мы пьем с вами за ужином,
отвратительно; оно станет превосходным.

Старик тут же налил капли своего эликсира в мою бутылку, отчего вино
сделалось лучше самых тонких вин, которые распивают в Испании.

Чудеса поражают воображение, а когда оно разыграется, то человек
перестает руководствоваться разумом. Очарованный поразительным секретом и
убежденный в сверхдьявольских способностях его изобретателя, я воскликнул
восторженно:

- Ради бога, отче, простите меня, если я сперва принял вас за старого
безумца! Отдаю вам теперь полную справедливость. Я и без дальнейших
доказательств верю, что вы можете, если захотите, превратить железный брус
в слиток золота. Сколь я был бы счастлив, если б постиг эту дивную науку!

- Упаси вас господь! - прервал меня старец с глубоким вздохом. - Вы не
ведаете, сын мой, о чем мечтаете. Вместо того чтоб завидовать, вы лучше
пожалейте меня, ибо я затратил много трудов для того, чтоб сделать самого
себя несчастным. Я нахожусь в постоянной тревоге и боюсь, как бы не
проведали о моей тайне и не заточили меня навеки вечные в награду за все
мои страдания. Опасаясь этого, я веду бродячий образ жизни, то
переряженный патером или монахом, то кавалером или крестьянином. Можно ли
назвать преимуществом умение делать золото, купленное столь дорогой ценой,
и не является ли оно скорее мукой для тех, кто не может пользоваться им
спокойно?

- Вы рассуждаете, по-моему, весьма здраво, - сказал я тогда философу. -
Ничто не может сравниться со спокойствием. Вы возбудили во мне отвращение
к философскому камню, а потому я вполне удовольствуюсь, если вы не
откажетесь Предсказать мне мою судьбу.

- Весьма охотно, дитя мое, - возразил он. - Я уже исследовал ваше лицо.
Теперь покажите ладонь.

Я протянул ему руку с полным доверием, за что меня, наверно, осудят
некоторые читатели, которые, быть может, поступили бы точно так же на моем